Этот тип убийц является своего рода разновидностью черных вдов. Они предпочитают уничтожать своих многочисленных половых партнеров, однако меркантильный интерес здесь отходит на второй план, первичен мотив мести. Зачастую мотыльками становятся женщины, пережившие сексуальное насилие в юном возрасте. Обычно у них хорошо развиты фантазия и способность к деперсонализации, они стараются отгородиться от жертв, обезличить их. Практически всегда в этом случае наблюдаются признаки сексуальной девиации.
4. Femme fatale. Мария Тарновская
(1877–1949) Российская империя, Европа, Аргентина
Анна Виванти, невзрачная женщина сорока с лишним лет, мечется по дому в поисках нужных вещей в дорогу. Она только что получила разрешение посетить итальянскую тюрьму в Трани. Нужно проехать всю страну, чтобы увидеться с русской преступницей, любимое развлечение которой – подстрекать к убийству или в крайнем случае доводить до самоубийства своих многочисленных любовников.
– Ты с ума сошла? Это же дьявол в юбке! Зачем вообще говорить с людьми вроде нее? – возмущается муж, узнав о планах супруги.
Конечно, Анна и слушать его не хочет. С юных лет она мечтала писать, и у нее довольно рано стало кое-что получаться. Ее статьи печатали в крупных изданиях, а критики даже хвалили начинающего автора за дерзкие и хлесткие формулировки. Но ей было уже двадцать с небольшим, и в перспективе маячила незавидная жизнь старой девы. На Анну обратил внимание мужчина, ставший впоследствии ее мужем, а заодно и проклятьем. Он настоял на том, чтобы жена прекратила заниматься ерундой, посвятив себя домашнему хозяйству и воспитанию детей. Он любил повторять: «Вот дети подрастут, и будешь писать свои книжонки на старости лет».
Кто бы мог подумать, что годы пробегут так быстро. Дети уже достаточно взрослые, чтобы не нуждаться в материнской заботе ежечасно. Все последние месяцы Анна целыми днями, как завороженная, следит за хроникой судебного процесса по делу Марии Тарновской. После того как этой ужасной женщине вынесли приговор и отправили за решетку, Анна отважилась написать в администрацию тюрьмы с просьбой разрешить ей поговорить с преступницей. И вот сейчас пришло судьбоносное письмо. Разве в такой ситуации будешь слушать гневные доводы?
– Она с помощью гипноза заставляла людей убивать и грабить. Таких нужно вешать, а не книги про них писать, – не унимается муж, наблюдая за тем, как Анна носится по квартире.
– Тарновская никого не убивала, а ей дали восемь с лишним лет тюрьмы, – холодно напоминает Анна, зная, что ее слова только разозлят супруга.
Тарновскую считают порождением дьявола, ведьмой, которая чужими руками сживала со свету людей. Лишь немногие робко напоминают о том, что судебный психиатр назвал ее умалишенной. Имя преступницы становится нарицательным. Буквально все газеты каждый день публикуют все новые и новые чудовищные подробности ее злодеяний, но никому и в голову не приходит дать слово этой холодной, бесстрастной, красивой, но отталкивающей женщине.
Анна выслушивает увещевания докучливого мужа, пока раскладывает вещи по чемоданам. Трани, небольшой городок на юге Италии, известен тем, что там находится крупнейшая тюрьма страны. Перед самым отъездом Анны взывать к ее здравому смыслу начинают дети, а затем и подруги, которые считают, что у женщины помутился рассудок на старости лет, раз она вдруг возомнила себя писательницей. В Трани Анна приезжает, уже изрядно наслушавшись подобных разговоров, и поэтому очень сдержанно реагирует на предостережения сотрудников исправительного учреждения, оформляющих последние бумаги, благодаря которым ей будет позволено поговорить с опасной русской.
Лишь спустя несколько дней безумных скачек через бюрократические барьеры Анне все же удается попасть в комнату для привилегированных посетителей тюрьмы. Спустя пару часов ожиданий к ней приводят красивую моложавую женщину с живыми глазами и скромной улыбкой. Мария одета в простое платье, какое выдают всем немногочисленным заключенным женского пола. Ее волосы убраны в аккуратный пучок, но пара прядей все же выбились из него и будто случайно, но от того не менее бесстыдно обрамили лицо. Мария кажется девушкой, которая еще не знает тягот супружества. Однако эта дама в разводе, у нее двое детей, и она променяла вполне счастливое существование на сомнительную долю содержанки. Впрочем, Анна как никто понимает, что семейная жизнь для женщины часто оборачивается проклятьем.
– Рада наконец с вами познакомиться. Знаете, в газетах столько писали о процессе, но вы так никому ничего и не рассказали. Я подумала, было бы неплохо послушать историю с вашей точки зрения.
В комнате на секунду воцаряется неловкое молчание. Мария пристально и немного иронично разглядывает посетительницу. Анне становится неуютно от этого взгляда темных глаз, обрамленных пушистыми ресницами. Даже в тюремном платье и безо всякой возможности прихорошиться ее собеседница выглядит слишком красивой. Анне всегда делалось неудобно в присутствии таких женщин. Казалось, будто она оскорбляет их своим присутствием.
– Ну что ж… Меня зовут Мария Тарновская, и единственное, в чем я виновата, так это в том, что всегда хотела быть равной мужчинам, но оказалась лучше их, – надменно произносит женщина и изображает подобие улыбки, при этом ее глаза остаются темными и холодными.
В суде, когда я спокойна, меня называют циничной; если бы я плакала и теряла самообладание, мои слезы назвали бы крокодиловыми. Никто не подозревает, что я переживаю. Разве я в самом деле авантюристка, преступница, убийца, какой меня изображают? Если я не являюсь конкуренткой на приз за добродетель, то все, по крайней мере, убедятся, что я больная слабая женщина, а не мегера и не демоническая натура.
Мария Тарновская
Я появляюсь на свет в 1877 году в Полтаве, в семье графа Николая О’Рурка. Это знатный и древний род. Конечно, все гордятся этим фактом, особенно мама, которая куда более простого происхождения. Меня воспитывают в соответствии с тем, какая судьба уготована женщине в нашей среде. Отец же всегда с удовольствием берет меня на охоту и учит математике. Мне кажется, он всегда хотел видеть во мне сына, потому что радовался всякий раз, когда видел, как меня увлекают мужские занятия.
Когда меня отправляют в институт благородных девиц, я впервые осознаю, как бедно на самом деле мы жили все это время. С детства мне прочили лучшего мужа, который будет по меньшей мере голубых кровей, но на деле я бесприданница, а значит, вряд ли могу рассчитывать на сколько-нибудь достойную партию.
Скромность, покорность и смирение – вот те добродетели, которым нас обучают. Да только не они привлекают мужчин, вовсе не это пробуждает в них страсть. Любовь – привилегия куртизанок, а благочестивые жены обречены на вечные страдания, от которых на их лицах появляется скорбная складка возле губ. Они не умеют улыбаться, не должны даже помышлять о веселье. Их удел – страдания при родах и воспитание детей. У женщины два пути: быть женой или проституткой. Так учат в институте благородных девиц, очевидно, полагая, что всякая выберет первое. А что, если отказаться от выбора вовсе? Я быстро понимаю, что можно оставлять мужчине надежду на согласие, балансируя на грани, но не выходя за нее.
Возвращаясь домой на пару летних месяцев, я всякий раз отмечаю, как постарел за это время отец, а вместе с тем вижу, какое беспокойство он испытывает, наблюдая изменения в моем облике. Я становлюсь девушкой, притягиваю взгляды мужчин. Подобное ранит сердце каждого любящего отца.
– Запомни, малышка: мужчина должен не колеблясь убить или умереть за тебя, если потребуется. Когда придет время выбирать супруга, ищи того, кто готов отдать за тебя все, – говорит он мне однажды, и этот совет навсегда остается в моей памяти в отличие от других, наверное, намного более благоразумных.
Киев конца XIX века богат на события светской жизни. Повсюду шумят балы, расцветают литературные салоны и, конечно, бурлят театры. Именно в театральных фойе, с их тяжелыми портьерами и богатой лепниной, принято знакомиться с лучшими молодыми людьми города. Но у меня нет такой возможности. Для выхода в свет нужно иметь красивые наряды, дорогие духи и тому подобное. Если ты не выглядишь соответственно, на тебя будут шипеть все эти мегеры – добропорядочные жены состоятельных господ. Еще несколько лет назад они были в том же положении, что и я, а сейчас считают своим долгом сделать мой путь наверх еще более трудным.
Тарновская не имеет никакого сходства с теми портретами, которые в иллюстрированных изданиях находят нужным печатать. Ее лицо из тех, которые неуловимы для фотографии. На мой взгляд, Тарновская – настоящая барыня, в полном смысле слова «гранд-дама». В ней чувствуется аристократизм происхождения. Я понимаю ее чары, понимаю то обаяние, которое она производит на мужчин, с нею сталкивающихся. К тому же не стоит забывать, что это – русские, а они как-то иначе думают, иначе чувствуют, нежели мы. Не будем их судить; во-первых, потому что судить всегда рискованно. А во-вторых, потому что мы наверняка ошибемся.
Габриэль Режан, актриса
Я никогда не встречала понимания у женщин, а в институте благородных девиц это становится особенно заметным. На старших курсах большинство девушек находятся в схожем со мной положении и поэтому вынуждены постоянно искать средства к существованию.
Жизнь в институте скучна и однообразна. Большая часть дня посвящена учебным занятиям, а в свободное время воспитанницы читают романы и мечтают о великой любви. Желание любить так сильно, что девушки порой очаровываются друг другом, за неимением достойных лиц противоположного пола. Когда о таких вопиющих случаях становится известно администрации, случаются скандалы, за которыми обязательно следуют слезы, истерики и позорное отчисление. Впрочем, все эти увлечения обычно завершаются сами собой по окончании института.
Я стараюсь всем понравиться, но другие институтки сторонятся меня, а классная дама недолюбливает. Лишь только мужчины всегда проявляют ко мне интерес, и я всегда соглашаюсь на свидания и прогулки в точном соответствии с тем, как нас учат. Нельзя отвергать потенциальных женихов, всегда лучше оставлять луч надежды. Никогда нельзя произносить что-то однозначное, ведь это слишком по-мужски. Нужно говорить уклончиво, чтобы мужчина сам мог додумать ответ, который его устроит. Подбирая достойного мужа, чьей собственностью ты готова стать, не стоит затягивать, так как есть опасность превратиться в «демивиерж», или даму полусвета. В таком случае вместо того, чтобы стать чьим-то имуществом и сосудом для будущих наследников, ты вынуждена будешь сдавать свою красоту в аренду по сходной цене или окажешься на содержании у какого-нибудь второсортного чиновника. Нужно хранить невинность, ведь только взаимная клятва в церкви является поистине достойной за нее ценой, но следует демонстрировать легкую пресыщенность удовольствиями и страстями, казаться искушенной в вопросах любви до той степени, чтобы это не начало выглядеть порочным.
Я поступаю в соответствии со всеми этими правилами, но вслед мне шепчут: «демивиерж». Никто не объясняет, что это слово значит вовсе не порочную деву, которая познала все виды похоти, сохранив при этом девственность. Неужели вы думаете, что обязательно забираться в дебри чужих отношений, чтобы людская молва могла поставить на человеке ярлык? Демивиержками зовут тех, кто оставляет мужчинам надежду, манит, но никогда не приближает. Любую яркую девушку, которая приковывает взоры, начинают называть полудевой лишь за то, что она оказалась лучше других, ведь если так, то красавице место на Ямской улице, а не в приличном обществе. Девушке не подобает выделяться, ей надлежит быть ровно такой же, как все. В те времена меня ужасно ранит это прозвище. Я просыпаюсь среди ночи от кошмаров, в которых это слово слышит мой отец или муж, лица которого во сне никогда не удается разглядеть.
Я вижу это лицо на одном из вечеров, куда нам с подругой удалось украдкой пробраться. Потом меня будут обвинять в распущенности и корысти, говорить, что в мужчинах меня всегда интересовали только деньги, но это не так. Конечно, Василий неотделим от своего положения и состояния, но меня привлекает даже не его богатство, а манера поведения. Он привык швырять деньгами направо и налево, устраивать званые вечера и тратиться на женщин с Ямской. Он родился в семье, где деньги никто никогда не считал. Его отец, унаследовавший успешный сахарный бизнес, однажды установил у себя в имении фонтан, из которого вместо воды лилась водка, а потом хохотал, наблюдая за тем, как гости напиваются и падают замертво. Эту сумасбродную выходку он позволил себе, когда ему было двадцать, но и спустя несколько десятилетий слава о том фонтане была жива.
Василий сразу обращает на меня внимание, а я влюбляюсь в него до беспамятства. Мы гуляем в парках, посещаем театры, он приглашает меня в закрытые увеселительные заведения Киева, попасть куда девушке вроде меня не стоит и мечтать. На одном из вечеров официанты разносят на подносе клубнику. Слишком простое угощение для такой роскошной пирушки. Мой избранник подносит к моим губам ароматную ягоду. Вкус у нее крайне странный. У меня холодеет внутри, а потом начинает кружиться голова. Клубника вымочена в эфире. Это потрясающее вещество, способное превратить вашу жизнь в ярчайший волшебный сон.
Проходит неделя или две, прежде чем родители узнают о наших встречах. Конечно, было заранее понятно, что отец не одобрит моего выбора. Но я даже представить себе не могла, как яростно он воспротивится моей связи с сыном безродного дельца. Препятствия лишь подогревают наши чувства. Полагаю, мы бы не провели вместе и пары месяцев, благослови семья этот союз. Самолюбие Василия уязвлено, и он предлагает мне руку и сердце, а я без промедления соглашаюсь. Все выглядит так романтично. Я чувствую, что приношу себя в жертву ради любви. Самое интересное, что он думает ровно так же.
– Готов ли ты убить и умереть за меня? – спрашиваю я у него шепотом. Вместо ответа он лишь целует меня и протягивает коробочку с ядовито-красными ягодами.
Несколько дней мы планируем свадьбу, а потом Василий тайком везет меня в церковь, где уже собрались его друзья и несколько моих подруг. Так начинается семейная жизнь, которая поначалу кажется настоящей сказкой. В светских салонах наша яркая пара всегда в центре внимания. Нас притягивают не только шумные балы, где чопорные замужние дамы презрительно кривят губы при виде каждого красивого юного лица, но и куда более интересные увеселения, которые привлекают молодых людей, готовых исследовать грани дозволенного.
Удивительно, но эти грани легко преодолеваются. Мы пробуем кокаин и морфий – проверенные средства от меланхолии, главной болезни века. Они способны преобразить мир, прогнать тоску и скуку, подарить тебе то, о чем ты даже не мечтала. Правда, расплачиваться за эту яркую вспышку радости нередко приходится собственной жизнью. Постепенно чудодейственные снадобья, которые придают лицу особую красоту, а взгляду – порочную томность, подчиняют себе человека, полностью парализуют его волю.
Я замечаю, что Василий стал поглядывать на других женщин. То одна, то другая девица пишет мне гневные или печальные письма, требуя «отпустить его ради их совместного счастья». Спустя некоторое время выясняется, что муж подцепил позорную болезнь. И это происходит, когда я жду нашего первенца! Я устраиваю истерики, грожу лишить себя жизни, бью посуду, но ничего не помогает. Супруг теряет ко мне интерес, очарование запретной любви испаряется в день нашей свадьбы, а ничто другое не может его надолго удержать. Я стараюсь везде сопровождать Василия, но в моем положении это довольно сложно, да и опасно для здоровья. Схватки начинаются, когда мы веселимся в ресторане. Кто-то уводит меня из зала, и я разрешаюсь от бремени в одном из отдельных кабинетов. Василий так и не навещает меня в тот вечер, а узнав, что у него родился сын, просто заказывает всем шампанского за свой счет.
В конце концов я так надоедаю мужу, что, узнав о моей второй беременности, он отправляет меня в имение своих родителей. Его отец, отвратительный деляга, ненавидит меня, считая кем-то вроде дворовой девки. Он и слышать не хочет о том, что я из знатного рода, а мои утонченные манеры и образованность его лишь раздражают. Я пишу мужу по десять писем в день, но в ответ получаю только скупые отписки и просьбы быть поласковее со свекром. Так во мне зарождается и нарастает ненависть к супругу, и я начинаю вынашивать идею, которая в итоге изменит всю мою жизнь.
Мне нужно как-то защититься от свекра, и моим спасением становится Петр, младший брат мужа, который приезжает на несколько дней, но остается навсегда. Юноша мгновенно увлекается мной, а через пару недель уже готов отдать за меня жизнь. Это слишком щедрый подарок, но я принимаю его без особых колебаний. Стоит лишь заверить пылкого влюбленного в том, что я обречена навеки принадлежать другому, и он сводит счеты с жизнью, повесившись в одном из флигелей усадьбы, а я благополучно покидаю это постылое место.
Вскоре после этого умирает и свекор, оставив после себя огромное состояние. Нашему с Василием счастью нет предела. Если раньше мы вечно зависели от благосклонности семьи, то теперь больше не нужно ублажать престарелого сквалыгу, выпрашивая у него деньги и отчитываясь за каждую потраченную копейку. Я с наслаждением снова окунаюсь в светскую жизнь, но и теперь никто из благочестивых жен не воспринимает меня как равную, а муж все так же спускает все деньги на девиц. Это больше не ранит меня, но вызывает отвращение.
И вот в один из вечеров Василий собирается на Ямскую, в дом, где обитают дамы полусвета.
– Я поеду с тобой, – заявляю я, наблюдая за его приготовлениями.
– Боюсь, тебе там не понравится, дорогая, – ехидно хихикает он, но соглашается.
…За фортепиано сидел тапер, слепой старик с исступленным лицом, и мертвыми костяшками пальцев, скрюченных подагрой, играл какой-то «макабр». А на диване вокруг него сидели девицы. У них были неподвижные лица-маски, точно все на свете уже перестало их интересовать. Они распространяли вокруг едкий запах земляничного мыла и дешевой пудры «Лебяжий пух».
Александр Вертинский. «Дорогой длинною»
И вот мы прибываем в один из особняков с извилистыми коридорами и небольшими комнатами, где окна занавешены плотными шторами. Василий тут же куда-то исчезает. Спустя какое-то время я замечаю его в обществе знакомой девицы. Эта неприятная особа с самодовольной ухмылкой поглядывает на меня, видимо, решив, что я имею какое-то отношение к этому заведению, куда не принято приезжать с законными половинами.
– Говорил же, что тебе не понравится, – сконфуженно бормочет Василий, пока я надменно взираю на соперницу.
– Я и правда разочарована. Во-первых, мне шепнули, что кое-кто здесь недавно перенес нехорошую болезнь, а во-вторых, красота твоих знакомых, прямо скажем, сомнительна.
Хотя я произношу эти слова вполголоса, девица, без сомнения, все слышит, но не решается ответить на мой выпад. Муж смотрит на меня с явным интересом, и кажется, в нем снова пробуждается прежняя страсть.
– Пойдем подыщем кого-нибудь посвежее, возможно, тебе кто и приглянется, – говорит он, и мы отправляемся блуждать по полутемным коридорам этого сумрачного особняка, где царит соблазн. Немногие женщины признаются даже самим себе в том, что хотели бы очутиться на моем месте.
– Полагаешь, я подам на развод и дети достанутся тебе, дорогая? Серьезно так думаешь? Я никогда не допущу этого. Скорее отправлю тебя в лечебницу – там неплохо справляются с женским безумием. Если вдруг решишь затеять процесс, я, пожалуй, именно так и поступлю, – злорадствует мой дорогой муженек во время нашей очередной ссоры.
Отныне моя ненависть к нему неистребима. Она сжигает изнутри, застилает глаза и заставляет вынашивать самые изощренные планы мести. Я убеждаю себя в том, что, лишь будучи замужем или в статусе вдовы, женщина может жить так, как ей заблагорассудится. Однако это не помогает.
Какое-то время я пытаюсь возбудить в муже ревность своими случайными связями, но это только распаляет его страсть. Секс не так интересен, если за ним не стоит интрига. Мои адюльтеры только забавляют Василия, но, когда я знакомлюсь с одной семейной парой, он начинает нервничать. Мужчине я поначалу не слишком приглянулась, но его жена очаровывается мной, и вскоре между нами вспыхивает странный роман, которому наши благоверные даже потворствуют.
Я так сильно ненавижу мужа, что мысли о его смерти посещают меня все чаще. Это решило бы все мои проблемы. Внушительное наследство и страховка после кончины супруга обеспечат мне безбедную жизнь. Развод же неминуемо отберет у меня и детей, и средства к существованию. Я буквально вижу, как спустя месяц или два после расставания Василий приходит в свой любимый бордель на Ямской и замечает там меня, но уже не в качестве клиентки. Он усмехается и покупает час-другой моей жизни, а я день за днем топлю свое отчаяние в дурмане морфия и кокаина. Так все и будет. Василий не раз с насаждением разглагольствовал о том, как печальна была бы моя судьба, не встреть я его на своем пути. Порой спасенные начинают ненавидеть тех, кому они обязаны.
В конце концов, я решаю, что выходом из тупика может стать поединок. Вот бы только заставить моего ненаглядного кого-то на него вызвать. Он никогда не отличался особой отвагой, а к дуэлянтам всегда относился иронично, однако, если кто-то бросит ему вызов при свидетелях, у него не будет шансов отвертеться. Мой муж не имеет никакого отношения к армии и питает неприязнь ко всем видам оружия, а значит, исход сражения предопределен. К тому же власти беспощадны к дуэлянтам. Победитель может рассчитывать на несколько лет каторги. Этого недостаточно, чтобы сгинуть в Сибири, но закон разрешает развестись с осужденным без его согласия. Именно этого мне хочется больше всего на свете. Увидеть, как Василий, больной и сломленный, тщится вернуться в свет, куда ему навсегда закрыта дверь.
Василий меняет любовниц как перчатки и содержит пару борделей. Наследство тает на глазах, но он не собирается отказываться от своих привычек. Даже если нашему сыну будет нечего есть, муж вряд ли заживет иначе.
Я не сижу по ночам, строя дьявольские планы, но смутные мечты начинают приобретать все более отчетливые очертания, когда сам Василий вдруг заявляет мне за завтраком:
– Сегодня утром я видел, как от тебя выходил тот адвокат. Если ты надеешься своим поведением опорочить мое имя, то советую не утруждать себя. Подобными выходками ты ничего не добьешься.
И я понимаю, что это и есть тот единственный шанс вырваться на свободу, который у меня остался. Только так, очернив его, можно добиться развода на более или мене сносных условиях. Нужно выставить его в неприглядном свете. Василий демонстрирует абсолютное безразличие к моим случайным знакомым, но будет ли он так же холоден, если я начну появляться с другим в обществе?
За мной ухаживает один весьма достойный человек, который вполне мог бы стать моим новым супругом, если бы не его нерешительность и слепое следование правилам. Этот человек – граф Павел Голенищев-Кутузов-Толстой. Мужчина теряет голову после нескольких коротких встреч. Я намекаю ему на большее, если только он поможет мне освободиться от деспота-супруга.
День за днем я рассказываю своему ухажеру о том, сколь прекрасной могла бы быть наша совместная жизнь, если бы не козни треклятого мужа. Наконец Павел обещает вызвать Василия на дуэль, но из этого ничего не выходит. Граф так и не решается бросить перчатку, хотя у них и происходит серьезный разговор. Василий только потешается над Павлом и урезает мне в отместку содержание, а потом в очередной раз клянется в любви и предлагает отправиться вместе на европейский курорт. Однако там мы вновь встречаемся с графом, и наш медовый месяц прерывается поединком. Оба дуэлянта остаются целы и невредимы. В итоге пострадавшей стороной оказываюсь только я. Мой дорогой супруг грозится отправить меня на лечение в одну из самых жутких психиатрических больниц Европы. Мужья не забирают оттуда жен. Это место служит своего рода ссылкой для неугодных, где ни у кого нет права голоса, нет имени и будущего.
– Дай мне хоть один шанс, и мы еще сможем все исправить. Снова будем самой яркой парой Киева, будем вместе смущать и восхищать! – кричу я в истерике, но в ответ получаю лишь холодный и насмешливый взгляд.
Мне не остается ничего, кроме как покончить со всем этим разом, и я велю служанке принести пузырек с чудодейственным средством, которое рекомендуется употреблять для лучшего сна. Я знакома с этим веществом. Стоит немного переборщить с дозировкой, и сон продлится вечность. Я выпиваю разом весь флакон и ложусь на кушетку в надежде на легкую и быструю смерть вместо бесконечных мук в лечебнице, но служанка успевает вызвать врача. Сквозь туман я слышу, как муж спрашивает, сколько я еще протяну.
Эскулап вырывает меня из липких лап смерти, а потом уговаривает мужа отложить вопрос о лечебнице до лучших времен, так как мое состояние еще не слишком стабильно. Василий недоволен, но возражать не решается и покупает билет до Киева.
И вот, когда жизнь кажется мне совершенно невыносимой и безнадежной, я встречаю Стефана Боржевского. Этот некрасивый, но смелый офицер уже в день нашего знакомства убеждает меня в том, что готов на все ради любви.
– Мой отец однажды сказал мне, что мужчина должен быть готов убить и умереть ради любимой, так как женщина при замужестве вверяет ему свою жизнь, – шепчу я, когда мы прогуливаемся по опустевшему театральному фойе после третьего звонка.
– Я готов, – кивает он.
Его ответ не заслуживает от меня ничего, кроме снисходительной улыбки. Но в следующую секунду он достает пистолет, приставляет дуло к ладони и нажимает на курок. Раздается оглушительный выстрел, в воздухе пахнет порохом, его рука окрашивается кровью, и мой воздыхатель, взглянув на меня, лишается чувств от боли и шока.
Между нами вспыхивает страстный роман. Я не люблю его, но этот человек излечивает меня от чувства безысходности и черной меланхолии, в которую повергает женщину семейная жизнь с опостылевшим супругом. Поначалу я не замечаю какой-либо реакции со стороны Василия, но потом он начинает насмехаться над безденежьем и наивностью моего избранника. Потом он предлагает мне отправиться в Бад-Киссинген, небольшой курортный городок в Баварии, куда стало модно ездить тем летом. Я понимаю, что все это уловки, благодаря которым муж намерен отвлечь мое внимание от другого мужчины. Я соглашаюсь, но в тот же день отправляю Боржевскому письмо, в котором сообщаю, где проведу целый месяц. Конечно, шанс на то, что он очертя голову бросится за мной, не так уж велик, но я все равно надеюсь на чудо. Разве это так уж несбыточно, что скучающие на курорте мужчины надумают немного пострелять? Кто выйдет победителем в поединке с офицером? Уж точно не кутила, который держал в руках оружие всего пару раз в жизни.
Мне уже начинает казаться, что я больше никогда не увижу пылкого поклонника, когда вдруг замечаю его на набережной.
– А я думал, нам уже не суждено встретиться с вами. Была у меня такая надежда, – произносит Василий, когда мы сталкиваемся нос к носу.
– Доктора рекомендовали мне поехать именно сюда, тут великолепный климат, – парирует Стефан, кивая на свою руку, которая все еще висит на перевязи.
Василий подчеркнуто вежлив, и это выводит меня из себя. Я провожу с Боржевским все свободное время и замечаю, как это ранит мужа, который, однако, умудряется сохранять лицо даже в такой щекотливой ситуации.
Мы возвращаемся в Киев втроем, и Василий запутывается в паутине борделей и морфинистских салонов. Стефан знакомит меня со своим другом Владимиром Шталем и его женой. Мы начинаем повсюду появляться вчетвером, но вскоре скучная супруга Владимира теряет интерес к этим встречам, и я наслаждаюсь обществом двух влюбленных в меня мужчин. Вот бы еще Василий исчез из моей жизни…
– Я тебя прошу, давай начнем с чистого листа, – говорит муж однажды утром.
Но я помню все и знаю, что последует дальше. Мольбы сменятся угрозами, а потом он попросту отправит меня в лечебницу, лишит содержания и запретит видеться с детьми. Есть только один выход – дуэль. Но на это мой муж никогда не согласится по доброй воле. Его нужно вынудить, прилюдно оскорбить и отрезать возможные пути к отступлению. Стефан и Владимир обещают мне в этом помочь, но задуманное не удается.
– Я готов развестись, но только на своих условиях. Дети остаются со мной, а жена больше не получит от меня ни копейки. Если она согласна, то пусть сообщит – лично или через вас, – заявляет Василий Стефану.
– Вас не смущает, что весь город судачит о ваших ветвистых рогах? – с презрительной усмешкой спрашивает Боржевский, но муж лишь хохочет в ответ.
Василию плевать на то, что говорят за его спиной. Его всегда забавляло преувеличенное внимание, с которым к нему относились в свете. Женщина всегда рискует быть изгнанной из приличного общества, стоит ей ненароком стать объектом всеобщего внимания. Мужчина же может позволить себе все, что заблагорассудится, не особо переживая за свою репутацию.
Стефан и Владимир неотступно следуют за мной повсюду, и если поблизости оказывается Василий, то ему нет пощады. Насмешки, которыми его одаривают мои верные вассалы, даже мне кажутся излишне прямолинейными и грубыми. Впрочем, Василий награждает их не менее резкими эпитетами. Мужчины наслаждаются борьбой, но страдаю от этого я. Косые взгляды и слухи перерастают в пренебрежительное отношение, а вскоре меня уже отказываются обслуживать в главном ресторане Киева, точно так же, как в юности, когда я не имела средств заплатить за ужин.
– Хватит сражений. Предлагаю всем помириться, – говорю я наконец мужу. – Вечером поужинаем вместе со Стефаном и покажем всем, что вы добрые приятели, а все прочее – лишь досужие домыслы.
– Если он при мне хотя бы дотронется до тебя, я его убью. Мне все это надоело, – заявляет Василий, и я в точности передаю его слова Боржевскому.
Вечер проходит безупречно. Стефан и Василий соревнуются в галантности, а в конце Боржевский даже запрещает мужу заплатить за трапезу, которая обходится ему в месячное жалованье.
– Давайте завтра пообедаем втроем, и я отплачу вам за щедрость, – говорит Василий на прощанье, а Стефан берет мою руку и чуть дольше приличного целует ее. Весь остаток вечера Василий мрачен и зол на весь мир из-за перенесенного унижения.
– Обещаю, что ничего подобного больше не повторится, – уверяю я мужа на следующий день.
Во время обеда в воздухе поначалу витает напряжение, но после пары бокалов вина все вновь веселы и благодушны. Когда мы уже собираемся покинуть ресторан, Василий задерживается переговорить о чем-то с официантом. Мы со Стефаном выходим на улицу, и тут он страстно целует меня. Я не успеваю что-то предпринять, и в следующую секунду раздается выстрел. Стефан падает на землю, держась за шею, а Василий в ужасе опускается рядом на колени и в отчаянии хватается за голову.
Личная трагедия человека – повод для ликования толпы. Город буквально сходит с ума. Василий даже застрелить человека с двух шагов не сумел. Совсем обезумев, он сам приходит в полицию и дает показания. Стефан идет на поправку в больнице. Обо мне злословят в гостиных, и все газеты пишут о случившемся. Причем если закон целиком на моей стороне, то общество, как водится, проклинает красивых женщин. Одни их боятся, другие ненавидят. Все сочувствуют несчастному Василию, который тяжело ранил любовника жены из-за ее дешевого интриганства.
Это природный злой гений. Очевидно: только нравственная дряблость окружающих ее людей сослужила ей эту службу, возведя на пьедестал таинственной леди Макбет. Тарновскую я бы защищал с истинным наслаждением; подумайте только, какая гигантская психологическая задача: «Как дошла до жизни такой?»
Николай Карабчевский, адвокат Василия
Только Владимир Шталь остается верен мне, а когда его жена требует, чтобы он прекратил наше общение, выбирает меня, а не свою унылую супругу. Мы едем в Крым, чтобы спастись от сплетен и злословия, но вслед за нами устремляется Стефан. Его выписали из госпиталя, и он тут же бросается за мной. Уродливый и жалкий, он появляется у нас на пороге и требует объяснений, но от перенапряжения лишается чувств, и его увозят в больницу.
– Я не смогу предложить тебе слишком много, но я готов положить к твоим ногам свою жизнь. Как только ты разведешься, мы поженимся и уедем, – говорит мне Владимир в один из тихих вечеров, когда мы ждем вестей из больницы.
Стефан чувствует себя все хуже. Я не люблю этого убогого безумца и не хочу провести с ним остаток дней. Именно этого он будет добиваться, если только очнется от горячки. Если же он умрет, то Василий неминуемо отправится на каторгу, и передо мной будут открыты все двери. Лишь вдова имеет право любить тех, кого хочет, и тратить деньги, на что ей вздумается. Мне остается только ждать вестей в гнетущей тишине. Мое одиночество скрашивает Владимир Шталь, тихий и верный друг, к которому я не испытываю ничего, кроме благодарности.
– Такая женщина, как я, обходится слишком дорого. Какое будущее ты можешь мне предложить? Что случится со мной, если тебя вдруг не станет? Разве что ты застрахуешь свою жизнь, и мне в случае несчастья достанется пара тысяч на то, чтобы хоть как-то свести концы с концами. Я благодарна тебе за верность, но не более, – говорю я Владимиру.
Наверное, кому-то это покажется жестокостью, но разве женщина не вправе просто не любить? Общество оставляет эту привилегию мужчинам, а мы обязаны лишь принимать любовь тех, кто снизошел до нас. Если же честно признаешься в нелюбви, то будешь обвинена в коварстве и жестокости.
Стефан Боржевский умирает спустя несколько дней. Когда мы с Владимиром приходим проведать больного, нам сообщают, что он в агонии. Ему остаются считаные часы. Изменить что-то вряд ли возможно. Началось воспаление мозга, теперь он уже не вполне человек и не понимает, что происходит вокруг. Нас провожают в палату, чтобы мы могли проститься с ним. Передо мной лишь зловонное тело, в котором уже ничто не напоминает моего пылкого воздыхателя.
– Скорей бы он уже упокоился с миром, такой ужасный запах, – говорю я Владимиру, и тот снисходительно улыбается.
Медсестра лишь презрительно поджимает губы и просит нас поскорее выйти. Стефан умирает той же ночью, а мы с Владимиром уезжаем. Бедный Шталь еще надеется на то, что у него есть шанс добиться моей благосклонности, а мне жаль тратить время на столь ничтожного и скучного человека. Я так и заявляю ему. Нас с младых ногтей учат быть честными, так неужели я не права?
Шталь пускает себе пулю в лоб на городской площади. Согласно оставленному им свидетельству, после его кончины мне причитается пятьдесят тысяч рублей. Эти деньги могут помочь в бракоразводном процессе, но окончательно закрывают для меня двери всех приличных домов. Остается только покинуть город, чтобы отправиться в Москву и не участвовать в позорном судебном заседании. Бедный Владимир Шталь! Он застрелился не во имя любви, но от невозможности вернуться к прежней жизни. Его богатая, но жалкая жена больше не хотела его видеть. Карьера чиновника оказалась загублена, а остаться со мной он не мог.
Я уезжаю в Москву вместе с сыном. Благодаря усилиям нанятого адвоката удается убедить Василия отдать мне мальчика. Дочь приходится оставить на попечении мужа, так как он считает, что мое влияние может оказаться тлетворным для нее. Общество полностью на стороне супруга, а мне приходится уступить, чтобы придумать новый план.
Следует признать, что ненависть к мужу занимает и увлекает меня сильнее, чем любовь к кому бы то ни было. Пожалуй, ненависть – самое яркое из доступных человеку чувств. Она сильнее любого наркотика. Именно она направляет меня к московскому адвокату Донату Прилукову и заставляет признаться в том, что я хочу развестись с постылым и порочным супругом.
– Мне стоит поздравить вас с этим или наоборот? – интересуется этот невзрачный человек, рассматривая меня насмешливо из-за очков с круглыми стеклами.
Его цинизм и едкий искрометный юмор сразу располагают к себе и настраивают на деловой лад. Что бы я ни говорила, сколько бы слез ни пролила в его кабинете, в ответ всегда следуют лишь трезвые и продуманные рекомендации.
– Убийство не советую. Даже яды сегодня легко распознают, – заявляет он после моего признания о планах отомстить супругу.
Донат счастливо женат и имеет процветающий бизнес, но тем не менее ежедневно выслушивает меня в своем кабинете. Он бесстрастно наблюдает за моим отчаянием, а потом идет к своей жене, которую, кажется, действительно любит. Увидев, с какой нежностью и заботой он глядит на супругу, я более всего на свете желаю, чтобы и на меня хоть кто-то смотрел с той же теплотой. Спустя неделю я отправляю ему письмо с признанием в любви.
– Я получил от вас письмо, но, наверное, оно адресовано не мне, – заявляет он, когда я в следующий раз являюсь в его контору.
– Ужин вдвоем – это все, о чем я прошу, – тихо отвечаю я, пытаясь не показать, как уязвлено мое самолюбие. Впервые кто-то посмел меня отвергнуть. Оказывается, это ужасно больно.
– Вы желаете развестись с супругом и отобрать все его средства, а ваш предыдущий поклонник покончил с собой, так как не мог вас обеспечить. Боюсь, что и мне это не под силу, – отвечает этот циник.
– Я угощу вас ужином. Как вы знаете, у меня есть деньги, – говорю я, и на это ему нечего возразить.
Первое время я всюду стараюсь платить не только за себя, но и за него. Это так злит Прилукова, что он начинает дарить мне украшения, которые ему явно не по карману. Конечно, это веселит, но мне невдомек, что расплачивается Донат деньгами клиентов, и в итоге вскоре у него возникают проблемы с законом, а потом и с женой.
– Мы можем просто уехать и начать все заново, – предлагаю я однажды. – Если ты заберешь всю кассу, то этого хватит, по крайней мере, на первое время.
– Но это будет означать конец моей карьеры, – ошеломленно шепчет он.
– У тебя есть выбор: оставь меня и возвращайся к супруге, клиентам и их проблемам, живи так же тихо и незаметно, – парирую я. И вот мы уже отправляемся в Алжир, а затем и в Европу.
Мы живем в лучших отелях, ужинаем в дорогих ресторанах и наслаждаемся яркой, экзотической жизнью, которая, как известно, стоит дорого. Адвокат Донат Прилуков, как и все другие мужчины в моей жизни, полностью вверяет мне свою судьбу, а я не привыкла считать копейки и задумываться о бытовых вопросах. Все решения должен принимать мужчина, а предназначение женщины – быть дорогим украшением. Так, по крайней мере, нам внушали в институте благородных девиц. Правда, нам напоминали, что скромность – одна из главных добродетелей. Вот только скромницы обычно нравятся ничтожествам, которым не под силу достойно обеспечить возлюбленную. Такие люди твердят о том, что женщины корыстны, но на деле они не способны даже заплатить за ужин.
Деньги Доната заканчиваются, а вместе с ними он теряет и присущее ему спокойствие. То и дело любовник устраивает скандалы из-за моих якобы неразумных трат, и мне остается только плакать от осознания того, что я оказалась в ловушке.
– Обладай ты хоть каплей благородства, оформил бы страховку и покончил с собой, раз не способен нас обеспечить, – в сердцах бросаю я после очередной ссоры и, хлопнув дверью, отправляюсь слоняться по улицам Венеции.
Здесь на набережной, неподалеку от лучшего венецианского отеля «Эксельсиор», я встречаю Павла и Эмилию Комаровских, пару, с которой была знакома еще в те годы, когда мы с Василием не проклинали друг друга при встрече. Эмилия была в меня влюблена, а ее мужу доставляло удовольствие наблюдать за нашим романом. Сейчас же она с безучастным видом смотрит на прохожих, сидя в инвалидном кресле. Павел, который выглядит подтянутым бравым воякой, завидев меня, радостно машет руками, а затем неловко заключает в объятия. Выясняется, что он добровольцем ушел на войну с японцами, а жена последовала за ним, став медсестрой. Спустя некоторое время Эмилия почувствовала недомогание, но не придала этому значения. День за днем ей становилось хуже, и вскоре она превратилась в тень той яркой девушки, с которой мы были когда-то знакомы. Павлу пришлось оставить службу и посвятить себя уходу за умирающей супругой, благо на то были средства.
– Проблема в том, что умирать она может еще долго. При этом Комаровский достаточно богат, чтобы содержать такую женщину, как я, – бросаю я в разговоре с Донатом и с вызовом смотрю на него.
Я жду, что Прилуков оскорбится и уйдет, поняв, что больше мне не нужен, но вместо этого он пристально глядит на меня и холодно заявляет:
– Раз она больна, то никто не заподозрит в ее смерти ничего особенного. Можно легко приблизить кончину с помощью пары инъекций. Мы ведь в Европе, здесь всегда это было в моде. Это… венецианская традиция, если хочешь.
Необычайно высокого роста, худощавая, элегантно одетая, с благородными чертами лица и сверкавшими жизнью, невероятно живыми глазами, всегда смеющаяся, кокетливая, находчивая и разговорчивая даже в тяжелые минуты. Она раба своей страсти к роскоши, удовольствиям, а следовательно, и деньгам.
Из газетной заметки тех лет о Марии Тарновской
Эмилия, дни которой сочтены, рада встретить любовь своей юности. Она с улыбкой приветствует меня, когда я прихожу к ним в гостиницу, и с готовностью протягивает руку для укола – я делаю его таким же позолоченным шприцем, каким мы пользовались в те безумные годы на заре наших отношений. От уколов она чувствует себя хуже, но это принимают за естественное течение болезни, поэтому никто не удивлен ее кончине.
– Это ужасно! Она была такой красавицей! Только молю тебя, не давай тревожить тело, пусть его просто подготовят к похоронам! – говорю я Павлу, узнав о смерти дорогой подруги.
Это совет Доната, который всерьез увлечен изучением ядов и за последние несколько недель превратился в моего тайного поверенного. Я не знаю человека умнее, смелее и решительнее, чем он. Во мне растет если не любовь, то благодарность к нему. Мы с каким-то спортивным азартом разрабатываем планы по завоеванию сердца и кошелька Павла. Теперь Донат целиком и полностью руководит процессом, а я становлюсь лишь пешкой в его игре. Прилуков помогает мне влюбить в себя Комаровского, изучает его вкусы и привычки, подсказывает, как предугадывать те желания, которых тот никогда не озвучит. Через неделю после смерти жены Павел делает мне предложение, но я не могу его принять, ведь я все еще замужем, а для того, чтобы развестись, нужно вновь встретиться с Василием. Я смертельно боюсь этого, но Донат убеждает меня в том, что иного пути нет, и вскоре мы с Комаровским выезжаем в Киев.
– Я дам тебе развод только в том случае, если ты отдашь мне опеку над детьми и больше никогда не появишься в их жизни. Посмотри на себя: ты мотаешься из страны в страну, не задерживаясь нигде дольше, чем на пару месяцев. Сын тебе только мешает, – говорит мне Василий, и впервые вместо злости я слышу в его словах здравомыслие.
Я соглашаюсь, хотя и виню себя за это до сих пор. Но тогда это решение мне кажется верным. Комаровский не рад тому, что у меня есть сын, хотя и не показывает этого, а я надеюсь, что вернусь за детьми через год или два и увезу их в Европу.
Павел везет меня в свое родное имение в Орле. Это огромное поместье, где проходят лучшие приемы в округе. Я и не подозревала, что в этом городке может существовать какое-то подобие светской жизни. Здесь, в тихом провинциальном раю, есть только два человека, которых с уверенностью можно назвать хозяевами жизни: Павел Комаровский и его друг Николай Наумов, который тут же без памяти влюбляется в меня. Павел занимается делами, а мне доставляет удовольствие то, с каким подобострастием на меня смотрит его друг детства. Осмелившись же на более решительный шаг и получив мое благоволение, мужчина полностью вверяет мне свою жизнь и обещает рабски повиноваться во всем. Я покидаю поместье, взяв с Наумова обещание о том, что он не сдвинется с места без моего указания. Он остается с мыслью, что это произойдет очень скоро. А я покидаю город, зная, что этому не бывать. Хоть общество и не дозволяет женщине постельные утехи без любви и надежды на замужество, большинство из нас знакомы с этим видом отношений. Обычно мужчины относятся к таким интрижкам с легкостью и безразличием, ну а моя холодность распаляет их страсть.
Вскоре мы снова возвращаемся в Венецию. Павлу приходится уехать на какое-то время, чтобы уладить пару деловых вопросов, а я остаюсь в городе каналов и дворцов вместе с Донатом и своей верной помощницей Эльзой. Они живут в разных номерах одного отеля. Прилуков увлечен составлением планов по устранению Комаровского. Но все это не кажется чем-то ужасным или отвратительным. Это всего лишь игра. Нужно заманить мышку в ловушку, вот и все. В нашем случае необходимо заставить Павла написать завещание в мою пользу и оформить страховку, которую в случае смерти мне должны будут выплатить. Это распространенная практика, в особенности если по каким-то причинам нельзя заключить официальный брак, а мужчина обеспокоен тем, в каком положении окажется возлюбленная после его смерти. Эти вопросы, конечно, курирует Донат, ведь он лучше, чем кто-либо, разбирается в юридических документах. Он намерен подкараулить Павла в одном из темных переулков Венеции и попросту убить. Никто не будет проводить тщательное расследование смерти иностранца. На это весь расчет. Однако если выяснится, что после кончины Комаровского я получу огромное состояние, то любой следователь обоснованно заподозрит меня в причастности к убийству, а затем очень скоро выйдет на Доната, которому в России грозит тюрьма. В Венеции Прилуков живет по поддельному паспорту. Есть еще одна проблема: можно застраховать жизнь от серьезной болезни и даже суицида, но не от убийства, то есть у страховщиков будет вполне законное основание для того, чтобы не платить.
– Мне кажется разумным включить в страховку пункт о насильственной смерти, – говорю я агенту на встрече, где присутствует и Комаровский. – В Венеции столько случаев, когда людей убивают ради часов или бумажника. Эти узкие улицы как будто созданы для подобных преступлений.
– Я могу обсудить с начальством этот пункт в договоре, но мне он кажется странным и не вполне разумным. Даже подозрительным, если хотите. Смейтесь сколько угодно, но, по моему опыту, клиенты обычно просят включить те положения, которыми собираются воспользоваться.
– Что вы себе позволяете?! – Я почти перехожу на крик, а страховщик вдруг переводит все в несмешную шутку о коварстве любящих женщин.
Комаровский почти не слушает агента. Он чувствует себя неуютно, сидя на слишком низкой и мягкой кушетке, в окружении цветов, косметики и прочей ерунды, которая обычно заполоняет любое жилище при появлении в нем женщины. Это не мой дом, здесь я не чувствую себя свободно. Напротив, каждую секунду мне приходится быть настороже, каждое мгновение, проведенное здесь, – это каторга. Павел не чувствует моего напряжения, не вспоминает о жене, которая посвятила ему всю себя. Он полностью во власти тех чар, которые мягко окутывают человека в первые дни влюбленности, а потом начинают постепенно убивать.
– Всем сердцем жду, когда мы наконец покончим со всеми этими юридическими тонкостями, душа моя. Тогда начнется другая жизнь. У тебя больше не будет тайн от меня, ты станешь моей по праву, – мечтательно говорит мой потенциальный супруг, когда страховщик наконец покидает апартаменты.
Мне приходится на некоторое время закрыть глаза, сосчитать до десяти и вспомнить о том, что в паре кварталов отсюда находится гостиница, где живут Донат и Эльза. Их дальнейшие действия полностью зависят от того, что я сейчас скажу и сделаю. Каждый вечер мы обсуждаем наши отчаянные и отнюдь не законные планы. Мне неприятны все эти разговоры. Полагаю, и Эльзе тоже. Но Донат, кажется, совсем обезумел. Как будто, сидя в своей московской юридической конторе, он только и ждал, когда ему встретится человек, который оценит его таланты по достоинству и назовет гением.
Не нужно считать меня ведьмой или гипнотизером, скажите кому-либо о том, что он гениален, и этот человек будет полностью в вашей власти. Сила этой ворожбы зависит от того, сколько раз ему говорили такие слова. Если вы будете первой, то в вашем распоряжении окажется раб, готовый на все ради мимолетной улыбки. Если же он привык к лести и комплиментам, то морок быстро рассеется. Так случилось с Василием, который видел во мне вовсе не ту женщину, какой я представала перед другими. Удивительно, но его судьба волнует меня по сей день. Я искренне любила этого человека и так же страстно, по-юношески возненавидела.
Лишь оказавшись в своем скромном номере, я могу успокоиться и поразмышлять. Иногда, впрочем, я вместе с Донатом и Эльзой езжу в Вену вопреки желанию Павла, который пока еще не стал моим полноправным хозяином. Для меня этот город – тихая гавань, куда я возвращаюсь всякий раз, когда жизнь загоняет в тупик.
Моя дорогая Мария!
Вчера, когда я расстался с тобой, я все обдумывал. Как бы лучше устроить дела согласно твоему желанию, которое для меня священно. Не думай, что только один Трубецкой тебе предан и готов пожертвовать для тебя своей жизнью. Комаровский все для тебя готов забыть. Верь ему, как он тебе верит. Что касается страховки – будет все сделано, как ты требуешь. Если сегодня не приедет инспектор страхового общества «Мутуал Лиекс», тогда мы обратимся в общество «Нью-Йорк». Единственная причина, почему я прошу тебя подождать, – это для твоей же пользы, так как ты получишь больше денег. Дорогая моя, верь, что я все сделаю для тебя. Люби меня хоть немножко, тогда ты получишь все, о чем ты мечтаешь.
Твой Комаруля.
P. S. Прежде, чем ты уедешь в Россию, все будет исполнено, а именно: первое – завещание будет утверждено. Второе – страховка сделана. Третье – все препятствия удалю, для того, чтобы мы могли с тобой обвенчаться.
Если тебе еще что-нибудь надо – приказывай, моя радость! Тебе отказа быть не может. Ты – вся моя жизнь, мое существование.
Твой навсегда П. Комаровский.
Малютка, как я тебя люблю!
Из письма Комаровского Марии Тарновской
– Мне надоело ждать, когда все разрешится, – заявляет Донат, едва мы оказываемся наедине.
Прилуков жаждет смерти Комаровского сильнее, чем кто-либо. Он говорит, что виной всему необходимость делить меня с другим мужчиной, но это не так. Ему просто хочется закончить начатое, выиграть в рулетку, не более того. Чувства ко мне для него лишь стимул, но никак не причина. Да и чувствами эту связь сложно оправдать. Он не может вернуться в Москву, потому что там его ждет тюрьма, не может начать свое дело в Венеции, потому как у него нет соответствующих связей и документов. Благодаря мне у него появляется цель и занятие, которому можно посвящать все время. Но это не любовь и даже не страсть. Это болезненная зависимость вперемешку с уважением.
– Через пару дней документы будут готовы. Но не убивать же его! Если тебя поймают, это может бросить тень на меня, – произношу я, устало прикрыв глаза.
– Ради тебя, дорогая, я не готов умереть, но вполне могу убить, – отвечает Донат, маскируя галантностью издевку. – Или у тебя есть надежный человек для того, чтобы воплотить задуманное?
Донат не более надежен, чем любой другой. Но кто из желавших во имя любви покончить с собой был способен на убийство?
– Ты говорила, в тебя влюблен друг Комаровского? Лучшего претендента не найти, – заявляет неожиданно Донат, и я понимаю, что его душа куда чернее, чем можно было предположить.
Наумов. Этот смешной молодой человек готов на все ради меня. Стоит написать ему хотя бы слово, и он примчится тотчас же. Я так и поступаю. Всего лишь одна телеграмма, и через пару недель он уже ждет меня в венецианском кафе. Я без утайки рассказываю ему о Комаровском, о его планах поработить меня и заставить жить по своей указке. Живописую в подробностях о том, как этот человек был готов поднять руку в минуты ссоры, и о том, как однажды, напившись до беспамятства, взял меня силой. В моих словах нет ни слова лжи. Нет сомнений – Комаровский ослеплен страстью, но для меня он лишь человек, который может быть полезен. Так бывает. Наверное, это прозвучит высокомерно и аморально, однако женщина вовсе не обязана любить мужчину, даже если он потерял из-за нее голову. Я стала для Наумова той, в кого он хотел влюбиться, и он поддался соблазну всецело подчиниться мне и не думать о последствиях.
– Если твоя любовь действительно сильна, ты уничтожишь этого человека, какая бы тесная дружба вас ни связывала, – резюмирую я, и глаза несчастного темнеют от ужаса.
Донат ни минуты не верит в то, что Наумов решится на убийство. Признаться, и у меня есть сомнения в этом, но наблюдать за драмой, которая разворачивается на моих глазах, весьма увлекательно. Всякий раз, когда Комаровский бросает в мой адрес что-то нелицеприятное, помыкает мной или издевается, я вспоминаю о том, какая судьба его ожидает.
Все получается ровно так, как я задумала. Наумов приходит к своему приятелю, они приветствуют друг друга и общаются без свидетелей. Спустя какое-то время слуги слышат выстрелы. Горничная вбегает в комнату и видит, как гость причитает над телом хозяина квартиры, распластавшегося посреди гостиной. Никто даже не думает задержать нападавшего. Донат и двое нанятых им детективов неустанно следят за Наумовым, но муки совести в молодом человеке слишком сильны.
Мы с Донатом уславливаемся встретиться в Вене, в небольшом кафе рядом со зданием оперного театра. Здесь готовят прекрасную выпечку и ужасный кофе. Полиция задерживает меня в купе поезда. Наумов вот уже несколько дней рыдает в отделении полиции, рассказывая о том, что я его очаровала и лишила рассудка. Донат тоже выгораживает себя. Только Эльза, верная служанка, всегда с восхищением и завистью наблюдавшая за моей жизнью, молчит на протяжении всего процесса. С такими же чувствами смотрите на меня вы, моя дорогая Анни.
Я не образец добродетели, но никогда и не стремилась выдать себя за кого-то подобного. Так поступали все эти благообразные великосветские жены, которых я в свое время встречала в салонах, где они предавались страстям. Мне ничуть не жаль мужчин, поддавшихся соблазну и вверивших свою жизнь в чужие руки. Ведь так просто делать то, что тебе велят. Не нужно отвечать за последствия, не нужно думать. Просто следовать чьим-то инструкциям бывает приятно, но это подходит далеко не всем.
Что мне оставалось? Моей единственной целью всегда было жить собственной жизнью, делать то, что считаю нужным, не оглядываясь на требования общества и не будучи чьей-либо очаровательной игрушкой. Мужчины всегда стремились завладеть мною. Они позволяли мне управлять ими, но одновременно мечтали запереть на все замки и скрыть от чужих глаз. Их восхищение объясняется тем, что они не могли меня заполучить. Демивиержка… Мне знакомо это прозвище и то смешанное чувство ненависти и брезгливости, каким сменяется страсть, когда объект переходит в их полное распоряжение. Никто из этих мужчин не испытывал ко мне истинных чувств. Буквально через час после ареста они уже говорили господам полицейским, что это я заставила их грабить и убивать.
Выйдя на свободу, Мария Тарновская вскоре знакомится с русским офицером и под вымышленным именем уезжает в Буэнос-Айрес. История не сохранила сведений о судьбе ее очередного избранника, но уже через пару месяцев после приезда в Аргентину Мария выходит замуж за Альфреда де Вильмера, с которым открывает совместный бизнес по продаже тканей, бижутерии и одежды. Вместе с этим человеком она проживет более двадцати лет.
Жизнь этой женщины пришлась на переломную историческую эпоху. В начале ХХ века в России начинает зарождаться некое подобие свободы отношений. Браки все реже заключались по договоренности и все чаще – под влиянием чувств и страстей. Очарование порока и декаданса на закате империи побуждало людей скользить по краю. Алкоголь, наркотики, эксперименты в сексуальной сфере – подобное во все времена интересовало молодых людей по всему миру. Создавались многочисленные произведения литературы, живописи и кинематографа, посвященные очарованию порока. В моде оказались цинизм и сарказм в сочетании с острыми, яркими чувствами, которые доселе не были дозволены. Не стоит думать, что раньше никто не влюблялся и не принимал вызовов на дуэль, но об этом предпочитали застенчиво молчать. В начале ХХ века все изменилось. Этот период вполне можно назвать первой волной сексуальной революции, за которой, правда, последовал период массовой эмиграции.
Мария Тарновская с детства имела сниженную способность к эмпатии в сочетании с явно выраженными чертами психопатической личности. Она стремилась понравиться, впитывала как губка все уроки, которые преподало ей общество. Обладая острым умом и наблюдательностью, Тарновская ловко считывала каждый сигнал и жест, быстро научилась вести себя так, чтобы нравиться мужчинам. Общество не давало женщине возможность реализовать себя где-то, помимо семьи, однако уже приготовилось разрешить ей свободные отношения вне брака.
Мария слышала, как молодые люди и девушки хвастаются друг перед другом числом обожателей, которые пытались покончить с собой ради них. Фатализм был в моде. Людям свойственно приукрашать действительность. Тарновская усвоила это и начала воплощать в жизнь. Не нужно обладать каким-то сверхъестественным талантом, чтобы довести до самоубийства человека влюбленного и очарованного. Достаточно нехитрых манипуляций, на которые никогда не пойдут люди с развитой эмпатией. Другое дело, если ближний не вызывает в вас хоть сколько-нибудь значимых чувств. Как вы отнесетесь к известию о том, что какой-то неизвестный покончил с собой на станции подземки и теперь движение поездов приостановлено? Подавляющее большинство не испытает ничего, кроме досады и раздражения. Именно так Мария относилась ко всем самоубийствам и дуэлям, ко всем страстям, которые бурлили вокруг ее персоны.
Казалось бы, нельзя вменять в вину отсутствие любви, но именно за это по большому счету Марии пришлось отсидеть в тюрьме восемь лет. Здесь важно уточнить, что, обладая сильным и властным характером, она притягивала мужчин, которым хотелось, чтобы ими повелевали. Социальные стереотипы требовали от них мужественных поступков ради любимой женщины, но таким людям нужно говорить, какие именно действия надлежит совершить. На судебном процессе по делу мужа, а затем оказавшись на скамье подсудимых, Мария находилась в уязвимом положении. Она действительно нуждалась в помощи и защите, но именно в этот миг морок развеивался. Влюбленные в роковую femme fatale мужчины вдруг видели перед собой слабую и растерянную женщину, а этот образ рождал в них лишь брезгливость и неприязнь.
Не стоит думать, что Мария была напрочь лишена эмпатии. Она от души ненавидела мужа, пытавшегося ею манипулировать, искренне симпатизировала Донату Прилукову, а впоследствии прожила больше двадцати лет в счастливом браке. Сильная, деятельная натура Тарновской реализовывалась в аферах и полукриминальных интригах, потому как другого применения своим талантам ей было не найти. Мужчины видели в ней лишь ту, кого себе нафантазировали. Мария прекрасно научилась создавать о себе нужное впечатление, а ее избранникам не хотелось иметь дело пусть не с самой идеальной, но настоящей женщиной. Им требовался роковой идеал.
Ее привязанность возникала вместе с появлением совместной деятельности, какой-то общей цели. С Прилуковым они были увлечены аферой, а с господином Альфредом Вильмером – заботами о магазине. Человек с психопатией часто склонен к манипуляциям, а искренние отношения ему проще строить на формальной основе. Если такой индивид может объяснить себе цель общения с кем-то, ему значительно проще сблизиться с человеком вплоть до возникновения симбиотического союза. Такие люди легко понимают значение слова «субординация», чаще других находят себе друзей среди сослуживцев и коллег. Мария искренне влюбилась в первого мужа, но быстро разочаровалась в нем из-за его поверхностного характера. Долгое время она как будто соревновалась с ним в цинизме, и маска постепенно прирастала к ее лицу. Тарновская начала видеть в мужчинах врагов, противников, желающих затащить ее в капкан брака. Личности же, подобные Прилукову, не казались ей опасными, и с ними она могла быть самой собой, не замечая постепенного сближения.
Остается лишь подивиться судьбе этой обольстительницы. Благодаря тому, что времена менялись и общество позволяло женщине все больше, Мария наконец нашла применение своим криминальным талантам в легальном поле. Тарновская – это классический пример черной вдовы по социально желательному принципу. Ее асоциальное расстройство личности из дезадаптивной формы перешло в адаптивную. Вероятно, тому способствовало длительное пребывание в тюрьме. Долгие годы Тарновская металась из города в город, из страны в страну, везде оставаясь чужой и отверженной, что лишь усиливало расстройство личности. Заключение заставило ее вновь вспомнить навыки создания длительных отношений с не всегда приятными ей людьми. Однако об излечении здесь говорить не приходится. Расстройство личности – это целый набор характеристик, который неизменен и не является болезнью. В данном случае мы имеем дело с парадоксально плодотворной когнитивно-поведенческой терапией, растянувшейся на восемь лет. За это время она вновь научилась строить взаимоотношения не на основе сексуального интереса, выучила новые манипулятивные техники, позволившие ей впоследствии обрести свое место в социуме.
5. Я вернусь. Эйлин Уорнос
(1956–2002) Мичиган, Колорадо, Флорида (США)
В комнату для допросов вводят блондинку неопределенного возраста. Светлые спутанные волосы выжжены дешевой краской. Лицо и тело покрыты ожогами, шрамами и пигментными пятнами. Так выглядят женщины, живущие в трейлерных парках. Они устали воевать с нищетой и предпочли алкогольную анестезию, с помощью которой легче дожидаться смерти. Женщина не знает, как держать себя на людях, но если кто-то прячет свой страх за улыбкой, то она явно привыкла маскировать его агрессией. Заключенная тут же принимается отчитывать конвоира, так как он слишком грубо пристегнул ее наручниками к столу для допросов. Тот начинает огрызаться, но его останавливает офицер, который пришел провести допрос.
– Будь повежливее, – говорит он.
Конвоир замолкает и непонимающе смотрит на полицейского. Офицер бросает взгляд на сидящую за столом женщину и вопреки всем протоколам выходит из помещения.
– Эй, что ты делаешь? – спрашивает его напарник, который должен записывать беседу на видеокамеру, чтобы потом на суде ни у кого не возникло желания забраковать показания. – У тебя вообще есть план допроса?
– Я просто выслушаю ее. Каждому нужно, чтобы его хоть однажды кто-то выслушал, а у нее вряд ли когда-нибудь была возможность выговориться.
– Ну да, конечно, – с сомнением в голосе отвечает напарник и дружески хлопает коллегу по плечу. Тот, кто работал в мужском коллективе, прекрасно знает, что этот жест означает жалость и предвкушение провала.
Детектив открывает дверь комнаты для допросов и, прежде чем сесть на свой стул, подходит к арестантке и набрасывает ей на плечи куртку.
– Зачем это вы? – тушуется она.
– Тут прохладно, вы можете замерзнуть, – поясняет полицейский и обезоруживающе улыбается. Ему жаль эту женщину. Сколько бы людей она ни убила, жизнь явно ее не щадила.
– Что именно вы хотите узнать? – спрашивает заключенная, которая сейчас вдруг действительно растерялась. Она привыкла всегда быть готовой к бою, но, похоже, никогда не была окружена заботой.
– Вашу историю. Просто расскажите о себе, а потом мы уточним детали.
Людей вроде меня в Чикаго или Нью-Йорке называют белым мусором. Афроамериканцы могут оправдывать свои неудачи цветом кожи, а мне не досталось даже этого. Я не монстр, не чудовище, какой меня привыкли описывать в газетах и на телевидении. Слава и деньги нашли меня в камере смертников. Неплохой финал, вот только меня так никто и не услышал. Получив популярность, вы понимаете, что вам никто не собирается внимать. Слышат не тех, кто говорит, а тех, в чьих руках микрофон. Никогда не задумывались об этом?
Я появляюсь на свет 29 февраля 1956 года в Рочестере, это пригород Детройта. Проклятый пригород проклятой столицы штата – Детройт начал неважно себя чувствовать примерно к моменту моего рождения. Так что, возможно, журналисты и правы. Я действительно исчадие ада.
Моя мать, Диана Кэтлин Уорнос, уже к четырнадцати годам так жаждала сбежать из дома, что вцепилась буквально в первого попавшегося парня. Лео Дейл Питтман почти на пять лет старше, но такое редко смущает влюбленных. Они сбегают в другой город, женятся, подделав разрешение от родителей, а через несколько месяцев рождается мой старший брат Кит. Еще через два года Диана беременеет мною. Не нужно думать, что такие ранние браки обречены. Эти двое становятся братом и сестрой. Просто дети, которые растут вместе и занимаются сексом. Так бывает.
Спустя несколько лет после начала супружеской жизни мать замечает, что ее благоверный слишком пристально наблюдает за детьми, в основном – чужими. Это кажется странным, но вообще-то ее больше волнует то, что он ни черта не зарабатывает и пропивает все пособия. За месяц до моего рождения отца арестовывают за попытку изнасилования семилетнего ребенка. Конечно, это ужасно, но ведь все случилось до моего появления на свет. Поняв, что Лео грозит большой срок, Диана заочно разводится с ним и уезжает к родителям в Трой. Спустя пару дней, проведенных в обветшалом, пропахшем сигаретами, алкоголем и рвотными массами доме, она решает, что нам с Китом здесь будет лучше, и отчаливает на все четыре стороны. Утверждается, что женщина всегда ищет себе мужа, похожего на отца, верно? Так говорят по телевизору. Может, это и не всегда работает, но с моей мамой все было ровно так. Она умудрилась найти парня с психозом и педофилией, развившимися на фоне алкоголизма. Это потом судебный психиатр даст такое заключение, когда папочка повесится в своей камере.
Короче говоря, рада представить вам моего дедушку. Ларри Джейкоб, сорокапятилетний алкоголик, всю свою жизнь проживший на пособие по безработице. Бабушка Айлин, которой на ту пору исполняется сорок, предпочитает ни на что не обращать внимания, за исключением вечерних ток-шоу, конечно. Она всегда одета в заляпанное мешковатое розовое платье в цветочек, без конца курит и вещает нам с братом о том, как нас ненавидит и как мы вместе с нашей матерью испортили ей жизнь. Ларри обычно проводит большую часть дня перед телевизором, а потом в дом вваливается кто-нибудь из его друзей и усаживается рядом с ним на тот же диван. Они начинают беседовать так, будто не расходились вчера, а просто Ларри долго не отвечал на последнюю фразу. С каждым днем и с каждой репликой их разговор становится все более злым и жестким. К вечеру дед со своим приятелем приходят к мысли о том, что стоило бы избавить землю от женщин, гомосексуалов и темнокожих. Вот тогда они двое стали бы миллионерами, а Америка вновь обрела бы былое величие. По их мнению, все проблемы начались с того, что женщины получили право голоса, а темнокожих освободили от рабства. Если честно, мне не приходит в голову сомневаться в истинности этих слов лет до тридцати. В школе я обычно слышу что-то подобное, да и клиенты всегда говорили так же.
На самом деле мы с Китом растем как сорняки. Впрочем, родные сыновья Ларри и Айлин растут примерно в тех же условиях, разве что их никто не окликает всякий раз, когда они открывают дверь холодильника. Они старше нас на десять лет и мало интересуются нашими проблемами, а мы предпочитаем не обращать на них внимания. Трава всегда пробивается сквозь бетон, если только ее не топтать ногами. Мы тоже раз за разом оказываемся там, где детям быть не следует, выживаем там, где жить невозможно. Большую часть времени я провожу перед телевизором. Как и любому ребенку, мне нравится смотреть разные передачи. По всем каналам крутят фильмы с Мэрилин Монро, транслируют интервью и репортажи о ней. Каждый раз, глядя на эту женщину, я улыбаюсь. Она так хороша, так восхитительна, что иногда в своих мечтах я представляю ее своей мамой. Ведь на самом деле эта звезда тоже не Мэрилин Монро, а Норма Джин, официантка из глубинки. Став старше, я даже мечтаю стать актрисой или хотя бы официанткой, как Мэрилин.
Наверное, лучше бы на нас попросту никто не обращал внимания, но Ларри все-таки частенько вспоминает о том, что мы с братом живем в его доме. Помню, мне лет пять. Я иду к холодильнику за соком, когда дед и его друг вдруг подзывают меня к себе.
– Эйлин, ты хорошая девочка? – спрашивает Ларри. Я, конечно, киваю, надеясь на сладкое со стола. – А чем докажешь, что ты хорошая девочка?
Я пожимаю плечами, а приятель Ларри, водитель грузовика, довольно гогочет, обнажая желто-черные пеньки зубов.
– Вот давай попрыгай, чтобы доказать. – Ларри откидывается на стуле и отхлебывает пива из бутылки.
Я начинаю скакать как заведенная, а они заливаются диким улюлюканьем, и мне хочется прыгать все быстрее и выше, чтобы их смех становился громче.
– А теперь снимай футболку и прыгай, – говорит приятель Ларри.
По телевизору идет одно из тех вечерних шоу с записанным смехом зрителей, и как раз в эту секунду раздается громогласный хохот зала. Кит выходит из комнаты, и мне почему-то делается неловко от происходящего.
– Чего застыла? Делай, что сказали. Или ты нехорошая девочка? – спрашивает Ларри, глаза которого наливаются кровью.
Так всегда происходит, прежде чем он вдруг разозлится по-настоящему. Я медленно и нерешительно мотаю головой. Я просто не знаю правильного ответа. Как нужно поступить?
– Хорошие девочки всегда делают то, что им говорят, а плохие получают за свои выходки по первое число, – довольно поддакивает гость.
Я медленно стягиваю с себя футболку и начинаю подпрыгивать. Они удовлетворенно смеются, а я стараюсь все больше, как будто это чрезвычайно важно сейчас.
Теперь такое случается довольно часто. Иногда Ларри, а иногда и кто-то из его друзей просит меня сделать что-нибудь этакое. Я не вижу в этом ничего предосудительного… Лет до тридцати. Откуда ребенку знать, как поступать правильно, а как – нет? Из фильмов и сериалов? Но там не показывают настоящую жизнь. Ее можно увидеть только в передачах, которые идут после десяти вечера, правда, в них людей изображают кем-то вроде животных из зоопарка. Наверное, жители Чикаго или Нью-Йорка не в курсе, как существуют обычные люди. Кстати, многие обитатели мегаполисов выросли в таких же одноэтажных домах из контейнеров, в хибарах, где вечно не хватает воды, чтобы вся семья могла принять душ. Но чем дальше они от своего родного дома, в котором отсутствует водопровод, а иногда и электричество, тем быстрее тускнеют их воспоминания о детстве. Как бы там ни было, по ящику тоже вечно твердят о том, что девочки должны быть послушными. Да, наверное, проще всего обвинить во всем телевидение.
Мне всегда нравилась Мэрилин Монро, я хотела быть на нее похожей, хотя бы в чем-то. Когда она появлялась на экране, все как будто становилось легче, воздушнее и красивее. Из-за нее я впервые перекрасила волосы в светлый цвет. От этого мало что изменилось, но мне казалось, я стала немного красивее.
Эйлин Уорнос
Так продолжается на протяжении всех лет жизни с Ларри и Айлин. Мы с Китом учимся быть незаметными и послушными, не пытаться что-то изменить, понимаете? В маленьких городках учат только одному – покорности. Так должна пройти вся наша жизнь, равно как и жизнь наших одноклассников, друзей и всех обитателей богом забытого Троя. Маленький дом на две комнаты, сколоченный из какого-то строительного мусора. Купленный за три доллара на гаражной распродаже стол, который постепенно умирает во дворе. Гора немытой, загаженной мухами посуды. Айлин в своем вечном балахоне с цветочками. Продавленный диван и дряхлый телевизор. Из всего этого и состоит наша жизнь.
Сколько себя помню, я все время хочу есть. Порой это желание на время затихает, а временами я готова продать душу дьяволу ради бургера. Заметив, что я голодна, Ларри в такие минуты никогда не дает мне еды. Айлин иногда подкармливает нас с братом, но если это видит дед, то начинается дикий скандал.
Однажды мы с Китом натыкаемся на заброшенный дом в лесу. До него можно добежать за пять минут. Эта сторожка служит нам сначала шалашом, а потом и убежищем. Сюда я удираю каждый раз, когда Ларри напивается. По нескольку дней я остаюсь совершенно одна, и, пожалуй, это лучшие моменты моей жизни.
Чтобы заработать, я мою машины на заправке, пока меня не замечает банда местных ребят. Они давно «закрепили» это место за собой и обещают убить каждого, кого увидят хотя бы в миле отсюда. На самом деле ничего смертельного не происходит: они просто поколачивают смельчаков вроде меня. Пару раз все даже сходит мне с рук, но потом меня все же хватают. Приходится поклясться им, что я больше никогда даже не приближусь к заправке. Но у меня нет других возможностей заработать.
Несколько раз нас навещает служба опеки, чтобы проверить условия, в которых мы с Китом живем. Им никогда нет дела до того, как мы себя чувствуем и всего ли нам хватает. Они прекрасно понимают, что ни черта не хватает. Если даже родителям мы не нужны, что уж говорить о бабушке с дедом? Социальный работник хочет убедиться только в одном – живы ли мы, чтобы поставить крестик или галочку на своем бланке. Один раз он не застает нас дома, а Ларри понятия не имеет, где его внуки. По правде говоря, дед в таком состоянии, что не смог бы сказать и кто мы с Китом такие. Нас все же находят и отправляют в приемную семью.
Возможно, есть те, кто берет на воспитание трудных подростков для того, чтобы помочь им или чтобы сделать мир лучше. Наверное. Я таких не знаю. Приемные родители, к которым меня отправляют, неплохие люди, но их не волнуют мои проблемы, они просто хотят получать пособие. В этом нет ничего зазорного, это просто плата за их услуги. Обычно люди тихо ненавидят свою работу и мечтают уйти с нее пораньше, а прийти попозже. В моем случае приемные отец и мать ненавидели меня не сильнее, чем иные свою работу. Это не та ярость, в которую иногда впадал Ларри. Это обычная неприязнь к назойливым и скучным обязанностям. Мы с Китом тоже не испытываем теплых чувств к нашим благодетелям. Не из злобы, не из желания вернуться в убогий одноэтажный дом на окраине Троя, а просто потому, что так принято. Трудные подростки, которых взяли под опеку, обычно стремятся сбежать из дома. Хотя бы ради того, чтобы их кто-нибудь пошел искать. Никто никогда этого не делал, но детскому сердцу свойственно надеяться. Мы сбегаем и возвращаемся в Трой несколько раз подряд, а потом служба опеки сдается и разрешает нам остаться с бабушкой и дедом.
Мне одиннадцать лет, когда я начинаю зарабатывать на жизнь. Мы с компанией проводим время у озера. Несколько человек отправляются прыгать с заброшенной вышки, а я остаюсь у костра вместе с тремя парнями.
– Том, одолжишь мне пять баксов? – спрашиваю я одного из них. Мне известно, что ему вчера выдали карманные деньги. Он знает, что я вечно хочу есть и на еду мне приходиться добывать деньги самой.
– А чем отдавать собираешься? – хохочет он. – Покажешь сиськи, тогда дам. Можешь даже не возвращать долг.
Второй парень хихикает и искоса на меня поглядывает. Сейчас уже не помню его имени. Зачем вообще запоминать чьи-то имена?
– Серьезно, чего тебе стоит? Я видел, как ты перед Ларри раздеваешься, чем я хуже?..
Я встаю и стягиваю с себя футболку. Они оба немеют, то ли от страха, то ли от неожиданности, но уж точно не от возбуждения. В тот миг мне кажется, что я сделала что-то дурное, хотя и повела себя как послушная девочка. Ведь верно?
– Где мои пять баксов? – спрашиваю я, когда мне надоедает смотреть на их застывшие физиономии.
Уже на следующий день один мальчишка зовет меня покурить на задний двор школы и предлагает пару сигарет, если я задеру футболку. Хорошая сделка.
Когда я опускаю топ, парень все еще продолжает пялиться, а джинсы на его ширинке топорщатся.
– Поможешь? – спрашивает он, протягивая целую пачку.
Мне двенадцать. Наверное, в Чикаго, Нью-Йорке или другом подобном месте подобные рассказы кажутся чем-то вроде репортажа из джунглей, но это не так. Мы все, несколько сотен учеников государственной школы города Трой, живем одинаково. Все окна однотипных одноэтажных хибар, сколоченных из фанеры и гнилых досок, зашторены, и за каждым из них мужчины пьют дешевый алкоголь, колотят своих жен и насилуют детей. Не стоит обманываться. За каждым.
С того самого дня, как я заработала свою первую пачку сигарет, все меняется. Я этого не замечаю. Это сейчас, когда каждый день проходит в ожидании того, как тебя проведут по белому коридору, начинаешь вспоминать и понимать. Поначалу все это забавляет. Я провожу время в компании с парнями из школы, а иногда кто-то из них предлагает мне заработать пару баксов или пачку сигарет. В один из удачных дней мой заработок составляет десятку, и моему счастью нет предела. Однажды Том, тот самый парень, первым предложивший мне задрать футболку, отводит меня в сторону и просит сделать ему минет.
– Том, я устала, давай завтра поговорим, – отвечаю я, закуривая сигарету. Он начинает уговаривать меня, но чем больше канючит, тем сильнее это раздражает. – Хватит, Том, сказала же, – морщусь я.
Парень вроде бы продолжает что-то говорить, но, когда я делаю шаг в сторону, он вдруг хватает меня за руку и грубо прислоняет к забору.
– Ты кем вообще себя возомнила, принцесса? Что сказали, то и делай, – шипит он, расстегивая штаны.
Я пытаюсь сопротивляться, но за это он с силой бьет меня головой о забор. Когда я все же принимаюсь за дело, мой обидчик закуривает и сбрасывает пепел мне на волосы. После того как все кончено, он тушит бычок о мою ключицу. Это не больно, но шрам остается навсегда. Наверное, в эту минуту я осознаю, что Мэрилин Монро уже никогда не стану.
На самом деле все совсем не так ужасно, как звучит. Психологи в тюрьме говорили что-то про травму, из-за которой жизнь может пойти по наклонной, но все это чушь. Обычная ссора, в которой я спасовала. Я понимаю, что лучше больше не проигрывать, вот и все. Если не чувствуешь в себе сил драться, избегай ситуаций, где тебя могут ударить. Помню, так говорил один учитель в школе, но если ты родилась девочкой, тебя могут поколотить каждый чертов день.
Намного страшнее то, что меня вычеркивают из круга общения. Почему-то мальчишки больше не хотят со мной водиться. Стоит приблизиться к их компании, как они либо убегают, либо начинают издеваться, но потом, раздобыв пачку сигарет, тут же бросаются ко мне. Рядом остаются только Сэм и Донна. Мы живем по соседству и дружим с рождения. Донна учится со мной в одном классе. Тихая девочка, страдающая от полубезумной и очень религиозной матери, которая запрещает ей общаться с другими детьми, краситься, носить джинсы и слушать музыку. Знаете, мне кажется, если бы этой женщине предложили запихнуть дочь под прозрачный купол и погрузить в кому, она бы тут же согласилась. Сэм – сын приятеля Ларри. Он с детства ошивается у нас дома.
Думаю, я никого не удивлю, если скажу, что наша троица не пользуется популярностью, а следовательно, и не блистает успехами в учебе. Не замечали такого? Если кого-то в школе травят, обычно и учителя тут же начинают относиться к нему с презрением и брезгливостью. По крайней мере, с нами дело обстоит именно так. Учителя вечно грозятся отчислить меня из-за несделанных уроков. Донна никогда не может подготовить домашнее задание, так как, по мнению ее мамаши, все это от дьявола. А Сэм имеет уникальную способность нарываться на конфликт и обострять ситуацию. Помню, как учитель естествознания задался целью отчислить нас троих. Он ставит нам самые низкие баллы и каждый урок начинает с того, что пытается как-нибудь задеть меня:
– Уорнос, опять за гаражами на сигареты зарабатывала? Не перетрудилась? Что такое? Говорить не можешь, язык не слушается?
Сэму и Донне тоже достается, так что нет ничего удивительного в том, что мы решаем взорвать лабораторию. Это оказывается не слишком сложным делом. Мы крадем реактивы, поливаем все бензином. Остается только чиркнуть спичкой. Я не успеваю бросить ее на пол. Пламя мгновенно перебрасывается на меня. Тонкая огненная струйка превращается в настоящий пожар, но когда Сэм это замечает, лаборатория уже полыхает, а вместе с ней горим и мы. На наше счастье, в школе в тот час находится еще несколько человек. Охранник вызывает полицию, а уборщица звонит в службу спасения и вовремя сбивает огонь мокрой тряпкой. Медики тут же вкалывают нам успокоительное, поэтому кажется, что все происходит на киноэкране. Знаете, когда в самый страшный момент герой отключается и приходит в себя уже в больничной палате, с капельницами, цветами и в смешной сорочке на завязках. Цветов мне, конечно, никто не принес, но я действительно просыпаюсь в больнице.
На самом деле я чувствую себя вполне сносно, только из левого глаза без конца текут слезы, а вся левая половина лица буквально горит под наложенной повязкой. Два раза в день мне обрабатывают ожоги, но почему-то нигде нет зеркал, и даже у докторов их поначалу не допроситься. Лишь через пару дней кто-то протягивает мне маленькое складное зеркало. То, что в нем отражается, больше не напоминает ни Мэрилин Монро, ни даже обычного человека. Монстр. Эту кличку мне дают сразу, как только я выписываюсь из больницы. Пожалуй, сейчас я понимаю, что это звучало как пророчество. Ожоги со временем почти исчезают. Остаются белые ветвистые шрамы, напоминающие червей, но их легко замаскировать косметикой.
Сэм, отделавшись ожогом руки, уже через пару дней снова появляется на занятиях. Я же возвращаюсь в школу только спустя месяц, и теперь меня называют не Сигаретной Хрюшкой, а Монстром. В первые недели все обходят меня за километр. Это касается не только школы. Ларри брезгливо сплевывает при виде меня и тщательно моет стаканы, из которых я пью. Кит и Сэм стараются просто не разговаривать со мной, старательно делая вид, что я прозрачная. Если не верить в монстров, они перестают существовать. Это касается только тех тварей, что живут под кроватью. Я никуда не исчезаю.
Недели через две все понимают, что я могу сгодиться и без симпатичной мордашки. В конце концов, на меня необязательно смотреть, удовольствие можно получить и без этого. Наверное, в какой-то мере меня все устраивает. Конечно, было бы неплохо сочинять музыку или писать книги, но у меня нет никакого таланта, а так я оказываюсь полезной. Дело не только в сигаретах и деньгах, на которые можно купить еду или травку, но и в том, что таким образом я чувствую себя нужной. Конечно, все эти парни кричат мне вслед «монстр» и норовят затушить о мое тело сигарету, но потом непременно улучают момент и ведут меня куда-нибудь на реку или в школьную подсобку, чтобы я сделала им приятно. Прямо скажем, никому из них не светит переспать с кем-то другим.
Дома все, кроме Кита, быстро примиряются с моим внешним видом. Сыновья Ларри и Айлин вскоре вообще перестают замечать шрамы, а Кит напоминает о них каждый раз, когда видит меня. За несколько месяцев он сильно изменился и завел новую компанию. Эти ребята иначе как уродом меня не называют, без конца подначивая его тем, что он мой брат. Неудивительно, что вскоре Кит издевается надо мной громче всех. Так обычно и бывает.
Вы удивитесь, но по-настоящему я осознаю, какое место мне уготовано занять в этой жизни, только после того, как один тип на вечеринке отказывается поцеловаться со мной. Он мне нравится. Приятный парень, который любит пошутить, легко выпутывается из любых передряг и умеет обо всем договориться. Однажды вечером мы оказываемся одни на заднем дворе. Он без конца острит, а потом начинает стягивать с меня футболку. Это один из тех вечеров, когда звезды светят особенно ярко. В такие теплые летние ночи кажется, что все обязательно наладится. Возможно, не сразу, но когда-нибудь мы выберемся из этого тихого гниющего ада, в котором нам довелось родиться.
– Что ты делаешь, черт возьми? – возмущается он и отталкивает меня. – Ты… С такими, как ты, не целуются, черт…
Он и правда раздосадован, будто я предложила ему съесть червя или что-то наподобие того. Если бы он хотел меня оскорбить или обидеть, то я бы знала, как поступить, но парень явно ничего такого не имел в виду. Меня стали считать грязной и порочной задолго до того, как я лишилась девственности. Каждое воскресенье я хожу в церковь и искренне верю в то, что нужно хранить себя для мужа. Сейчас это звучит нелепо, но так оно и было. Мы с Донной частенько треплемся о том, как могла бы выглядеть наша жизнь. В этих мечтах обязательно присутствуют большой дом, муж и двое детей. Впрочем, детей я никогда по-настоящему не хотела, но тогда казалось, что их обязательно нужно родить, чтобы муж никуда не ушел. Представляете, как глупо звучала эта болтовня на заднем дворе дома Донны, на фоне свалки из ржавой рухляди, или возле батареи початых бутылок, которую собирал Ларри на протяжении десятка лет? Там попадались бутылки, произведенные еще в 1960-х. Полагаю, сейчас их можно было бы продать какому-нибудь безумному коллекционеру.
Зимним вечером 1980 года я возвращаюсь домой очень поздно, а потом еще долго курю, прежде чем войти. Питер, старый приятель Ларри, который живет у нас последнюю пару недель, выходит на улицу. Увидев меня, он машет рукой, приглашая сесть на стул рядом. Я поднимаюсь на крыльцо, устраиваюсь возле него и начинаю пускать кольца дыма в морозный воздух. Все уже спят, так что Ларри можно не бояться. Питер настроен миролюбиво, рассказывает что-то про красоту штата. Его язык заплетается из-за выпитого алкоголя, так что я просто киваю и жду, пока моя сигарета истлеет. Наконец я встаю, чтобы идти в дом. Питер тоже поднимается со стула и вдруг преграждает мне дорогу.
– Куда ты спешишь-то, давай выпьем, – улыбается он, обнажая желтые гнилые зубы.
Я отнекиваюсь, но он силой сажает меня на стул и разливает по стаканам дешевый джин. Обычно я всегда готова к бою, но в тот вечер чувствую себя уставшей и не ожидаю подвоха с его стороны. Чтобы не злить приятеля Ларри, я выпиваю свою порцию одуряющего крепкого джина и снова встаю. На этот раз Питер ничего не говорит. Он вскакивает и наваливается на меня всем своим стокилограммовым телом.
– Отпусти! Что ты, черт возьми, делаешь?! – шиплю я.
Наверное, нужно закричать. А может быть, и нет. По крайней мере, сколько раз в своей жизни я ни кричала, никто никогда не приходил на помощь. Питер начинает снимать штаны еще перед входной дверью, но тут внутри дома раздаются какие-то шорохи, и он тащит меня в сарай, где хранится всякий хлам. Я пытаюсь вырваться, но разве четырнадцатилетней девчонке под силу противостоять пятидесятилетнему мужику, который весит больше центнера? Тот самый человек, который покупал мне в детстве шоколад и даже пару раз спасал от гнева Ларри, сейчас прижимает меня к полу и пытается разорвать мои трусы. Когда я силюсь его ударить, он выворачивает мне руку и грозит убить, если я хотя бы пикну. В следующую секунду этот мерзавец уже сжимает мне шею, так что остается только хрипеть и терпеть. Когда все заканчивается, Питер тяжело поднимается, бросает мне какую-то тряпку и брезгливо говорит:
– Убери тут за собой.
Теперь уже невозможно представить, что этот старый и больной человек еще несколько минут назад вел себя как животное. Он снова превращается в доходягу с гнилыми зубами и тяжелой шаркающей походкой.
Я размазываю кровь по деревянному полу и рыдаю. Мечты о муже, детях и большом доме, все эти долгие разговоры с Донной рассыпались в прах. Слезы текут по лицу ручьями, а я продолжаю возить грязной тряпкой по полу, пока в сарай не входит Айлин. Она замечает, что я плачу, и почему-то вместо выволочки за позднее возвращение вдруг спрашивает, что случилось. Выслушав мой рассказ, она отбирает у меня из рук тряпку, поднимает с пола и ведет домой.
– Ну и почему она ревет? – спрашивает Ларри, проснувшись. Я сижу за столом перед Айлин и пью молоко, как будто я маленькая.
– Твой приятель ее изнасиловал! Хоть теперь ты с ним что-то сделаешь? – резко отвечает Айлин, не поднимая глаз на мужа.
Ларри некоторое время сверлит меня немигающим взглядом, а потом вдруг взрывается от бешенства, хватает за локоть, тащит на улицу и сталкивает с крыльца на промерзшую землю.
– Чтобы духу твоего здесь не было, – бросает он на прощание.
Они еще долго орут друг на друга, а я слушаю их, сидя на земле перед домом. Ларри кричит о том, что готов был терпеть меня до тех пор, пока я не стала клеветать на его лучшего друга. Айлин пытается что-то возражать, но с каждым мигом решимость в ее голосе ослабевает. Я буквально кожей ощущаю, как в ней рождаются сомнения, страх, а затем и злость. Дома меня больше никто не ждет. Я бреду к заброшенной сторожке, которая в детстве нам с Китом служила шалашом. В этой лачуге из почерневших от старости досок я провожу пару недель.
Вечером меня навещает Кит. Он приносит из дома вещи и пару упаковок пива. Поскольку ни телевизора, ни радио в домике нет, нам остается только разговаривать, и мы несколько часов болтаем о чем-то, а потом засыпаем в обнимку, как в детстве. В один из дней мы напиваемся почти до беспамятства. Не помню, как все происходило, но это не было насилием в прямом смысле слова. Я не кричу и не сопротивляюсь. В какой-то момент Кит начинает меня раздевать, а я просто жду финала. По большому счету это и есть моя основная обязанность: терпеть и ждать, когда все закончится. Наверное, нужно поблагодарить правительство за то, что оно решило сократить срок этого ожидания.
Неправдоподобно как-то получается. Складывается впечатление, что все ранние годы жизни я только и делала, что терпела насилие. Каждый день ты поднимаешься с постели, приводишь себя в порядок, бредешь на дорогу, ждешь школьный автобус, сидишь на уроках, вечером воюешь с братом за последнюю порцию арахисового масла, ругаешься с Ларри… Обычная жизнь. Ты остаешься наедине с дедом, братом или другом семьи, что-то происходит с кем-то из них, и тебя насилуют, а потом все снова входит в свою колею. Ты отказываешься верить в произошедшее, стараешься убедить себя в том, что ничего этого не было, но потом все повторяется. Все всегда повторяется.
В сторожке я провожу несколько дней, а потом знакомлюсь с парнями, которые едут автостопом в соседний штат, и присоединяюсь к ним. Недели через две мне приходится вернуться. Ларри не хочет меня видеть. Кит молчит. Айлин устраивает дикий скандал мужу, и мне все же разрешают остаться. Впрочем, я готова на все, лишь бы не задерживаться надолго в этом доме. Я зависаю у Донны, в брошенных машинах на стоянке или под автомобильным мостом, который построили еще в лучшие для Мичигана времена. За ночь по этому мосту редко проезжает больше десятка машин, и место вполне пригодно для того, чтобы выспаться. Разве что иногда сюда приходят компании школьников. Их я избегаю. Не столько из-за того, что они могут мне навредить, сколько из-за их самодовольных улыбок. Так же обычно ухмыляются мои знакомые, узнав, где я ночую. Когда в маленьком городе вдруг исчезает человек, ему начинают дико завидовать, ведь велик шанс, что он где-то добился успеха. Если вдруг видишь пропавшего под мостом, скрыть радость бывает сложно.
Как видите, я не живу размеренной жизнью богобоязненной девушки из маленького городка, поэтому замечаю, что беременна, лишь когда все возможные варианты уже упущены. Да я бы и не избавилась от ребенка, это и против Бога, и против людей. К тому же перед медицинским центром, где делают аборты, день и ночь дежурят люди с плакатами – они проклинают и забрасывают грязью каждую девушку, которая туда приходит. Становиться матерью я тоже не собираюсь. Знаете, в пятнадцать лет еще веришь, что твоя жизнь когда-нибудь переменится к лучшему.
Я возвращаюсь домой, когда меня начинает тошнить по утрам. Поначалу все идет сносно. Я просыпаюсь, завтракаю и отправляюсь слоняться по городу, а вечером возвращаюсь и часами сижу на деревянном крыльце, пытаясь заставить себя войти. Айлин быстро понимает, что я беременна, но не задает никаких вопросов, предпочитая не обращать внимания на изменения в моем теле. Кит целыми днями пропадает где-то в городе, а потом вваливается домой, едва держась на ногах. От него всегда пахнет травкой, но со временем я начинаю замечать следы уколов на его руках и понимаю, что все плохо.
– Не твое дело, Сигаретная Хрюшка! Нечего на меня пялиться, – ворчит он и одергивает рукава свитера.
По правде говоря, мне и правда нет до этого никакого дела. Кит старше меня на два года, и я привыкла думать, что он взрослый и, значит, всегда принимает верные решения. Вскоре он начинает худеть, иногда вдруг невпопад улыбается или, наоборот, орет что-то непонятное. Воровать деньги у Ларри он принимается примерно через пару месяцев после моего возвращения. Конечно, дед решает, что это моих рук дело, и устраивает жуткий скандал. Пока он бьет меня по лицу, я молчу, ведь сильнее всего мужчин раздражает мысль, что они не могут причинить достаточно боли. Я понимаю это лет в пять и учусь молча сносить удары. Обидчик не заслуживает того, чтобы наблюдать за твоими страданиями. Не стоит доставлять ему такое удовольствие.
– Не трогай меня, я беременна! – кричу я, когда он пытается пнуть меня в живот.
Мой окрик действует на него отрезвляюще. Ларри брезгливо сплевывает, говорит мне что-то грязное и отправляется смотреть телевизор – как раз начинается вечернее ток-шоу.
Питер не показывается у нас, наверное, неделю после моего избиения. Через месяц он снова меня насилует, но в этот раз я уже никому ничего не говорю.
Мальчик появляется на свет здоровым и красивым. Монахини в приюте одиноких матерей хвалят меня за то, какого хорошего ребенка я родила, и обещают найти ему достойных родителей. Прозвучит ужасно, но я ухожу оттуда с легким сердцем. Меньше всего на свете мне хочется, чтобы мой сын познакомился с Ларри или Китом. И уж тем более я гоню от себя мысли о том, кто настоящий отец ребенка. Оставив его в приюте, я смею надеяться на то, что ему не придется пережить тот кошмар, в который довелось погрузиться мне.
Мы с Донной ночуем у одного нашего приятеля, однако спустя несколько дней появляется Кит и бесцветным голосом сообщает, что умерла мама. Айлин. Я называла ее по имени с тех пор, как узнала, что она приходится нам бабушкой, но в глубине души всегда считала своей настоящей матерью. Никто ничего не объясняет. Говорят, что виной всему печеночная недостаточность, но до этого никаких проблем со здоровьем у Айлин не наблюдалось. Ларри ничего не хочет обсуждать. Вплоть до похорон я ночую дома, но, когда мы выходим из церкви, он заявляет, что не желает меня видеть. Без Айлин в том доме меня больше ничего не держит, но я надеялась пробыть там какое-то время, пока не найду способ уехать из города. Вечером после похорон Ларри напивается и просто вышвыривает меня на улицу в одних шортах и футболке. Остается только плестись в убежище – наш ветхий шалаш в лесу, который никогда меня не подводил.
Кит находит меня на следующий день. Он привозит кое-какие вещи и обещает, что стащит у Ларри немного денег. Я понимаю, что, даже если он сделает это, вряд ли я их увижу. Но в такой миг почему-то хочется надеяться на то, что кто-то придет и спасет тебя. Так всегда бывает в кино. Нужно дойти до самого дна, чтобы появился ангел и выручил тебя. Кит мой старший брат. Иногда он издевался надо мной, иногда насиловал. Но я помню и того Кита, который защищал меня от соседских мальчишек, когда мы обустраивали наше убежище. Я не жду от него удара в спину, хотя стоило бы поостеречься. Брат уже основательно подсел на наркотики и все чаще впадает в полубезумное состояние. Если у него не хватает денег на дозу, он звереет. В ту ночь Кит превращается в хищника и пытается украсть у меня все скопленные деньги. Я замечаю пропажу, когда он уже собирается уходить, и набрасываюсь на него с кулаками. Поняв, что сейчас лишится шанса купить наркоту, он опрокидывает меня на пол. Еще через пару мгновений брат наваливается сверху и насилует меня. Я думаю только о том, как не произнести ни звука и не показать ни боли, ни обиды.
Он поднимается с пола, и это прежний Кит со взъерошенными волосами и тяжелым взглядом исподлобья. На улице еще светло. Раньше ночь путала все карты. Темное время суток многое списывает со счетов, дает возможность думать, что все произошедшее было сном. Но сейчас светло. Ни алкоголь, ни наркотики не обвинишь в том, что случилось. Чудовищен даже не сам акт насилия, а то, что теперь мы оба обязаны признать его реальностью.
– Чертова потаскуха, – бросает он на прощание и уходит, а я наконец даю волю слезам.
На следующий день я натягиваю шорты и футболку, беру с собой рюкзак с кое-какими вещами. Там же лежит фотография Мэрилин Монро, на которой она беззаботно улыбается. Многое бы отдала за то, чтобы научиться такой улыбке, но жизнь никогда не давала мне повода. Я умею смеяться, но это всегда злой смех, который скорее пугает, чем завораживает. Наверное, нужно было сразу выйти на шоссе и поднять большой палец, но мне хочется попрощаться с этим проклятым городом, и я отправляюсь к дому, в котором прошло мое детство. Там только Кит. Брат сидит на диване перед телевизором. При виде меня он испуганно вскидывает голову и роняет пульт.
– Я просто хочу сказать, что проклинаю тебя. Каждый день я буду молиться, чтобы ты подох от рака. Каждый день. И знаешь что? Я выйду замуж за миллионера и пришлю тебе вырезку из газеты. В ней будет говориться о моей свадьбе на миллион долларов. Ты будешь корчиться от боли, глядя на мое счастье. А потом я вернусь сюда, чтобы плюнуть вам с Ларри в лицо, пока вы будете разлагаться в своих гробах.
Я говорю и говорю гадости, но Кит их не слушает и только самодовольно скалит зубы. В бешенстве я хватаю стеклянный кофейник и швыряю его об стену. Черная жижа растекается по обоям. Я с силой хлопаю дверью и ухожу прочь. Остается только попрощаться с Донной, которая всегда была добра ко мне. Услышав о том, что я уезжаю, она пугается и как-то по-детски прижимает руку ко рту, но потом вроде бы все понимает. Теперь меня больше ничто здесь не держит, и я направляюсь к шоссе. Донна окликает меня, когда я уже разговариваю с водителем попутки.
– Я с тобой, – говорит она, запыхавшись. В руках у подруги рюкзак немногим больше моего.
Светит слишком яркое для Мичигана солнце, и хочется верить в то, что все когда-нибудь наладится. Возможно, не скоро и не с нами, но все обязательно будет хорошо. В те минуты я думаю о том, что сказала Киту, и о его циничной физиономии, с которой он меня слушал. Брат еще не знает, что именно так все и произойдет. Он будет умирать от рака, когда прочтет в газете о том, что я вышла замуж за богача.
У нас быстро кончаются деньги, а нормальную работу сложно найти, путешествуя автостопом. Я злюсь на Донну за то, что она не хочет хоть как-то мне помочь. Она без конца говорит о боге и о том, какой прекрасной будет наша жизнь, когда мы прославимся и заработаем достаточно денег. Вот только она ни черта не делает для этого, а мне приходится каждый раз рисковать своей шкурой, воруя что-то в супермаркете или у парней-дальнобойщиков, которые нас подвозят. Они хотят секса за свои услуги, и в целом для меня это не проблема. Но Донна все еще хранит себя для будущего мужа.
Однажды вечером какой-то парень приглашает нас в бар, а потом начинает требовать от Донны оплаты. Она пугается и кричит. Что мне остается? Я отвечаю за подругу. В какой бы ссоре мы ни были, я должна ее защищать, поэтому тут же кидаюсь на молодчика, и завязывается драка. Донна стоит в стороне и по-детски закрывает глаза руками. Когда нас с этим парнем выпускают из полицейского участка, Донна ждет меня возле забора.
– Я так не могу. Мы должны что-то придумать и остановиться, или… Или мне придется уехать, – говорит она срывающимся от слез голосом.
– Если у тебя нет плана, то тебе лучше уехать, – зло отвечаю я.
Эйлин была очень добрым человеком, готовым умереть за тех, кого считала друзьями, но они всегда предавали ее. Мы предавали ее и уходили. Мне жаль, что ее жизнь сложилась так, я не считаю ее монстром или дьяволом, для меня она навсегда останется лучшей и единственной подругой.
Из воспоминаний Дон Боткинс
Донна уезжает, а я иду по шоссе в тех же шортах, с тем же рюкзаком, выставив руку с оттопыренным большим пальцем. Иногда меня подвозят просто так, но чаще требуют взамен ласк. Поначалу я каждый раз разочаровываюсь. Симпатичный парень останавливается, соглашается бесплатно подвезти и приглашает в бар. А в конце обязательно предлагает снять номер в отеле. Они говорят, что лишь хотят помочь, но все всегда заканчивается постелью.
– Если хочешь, зайдем в этот бар, пропустим по стаканчику, – предлагает очередной случайный знакомый.
– Тридцать долларов за минет, пятьдесят за секс, сотня в час, – отчеканиваю я, вспомнив расценки моей знакомой из Цинциннати.
На той девушке было красивое, блестящее малиновое платье, которое едва прикрывало трусики, яркий макияж и потрясающая прическа. Ее платиновые волосы были уложены так, будто десяток стилистов сутки трудились над ее головой. Она выглядела не как женщина, но как произведение искусства и при этом сидела в гордом одиночестве. Никто из тех уродливых мужланов, что обычно заходят в захолустные бары, не решался к ней подойти. Всего тридцатка. Она стала для меня примером и иконой, реинкарнацией Мэрилин Монро, которой просто не повезло в жизни. Мне никогда не везло, но мне бы хотелось хотя бы раз выглядеть, как эта женщина.
Канзас, Айдахо, Колорадо, Цинциннати… Я переезжаю из города в город и из штата в штат в надежде на то, что однажды моя жизнь переменится. Если нет денег, нужно просто выйти на дорогу и ждать, когда кто-нибудь захочет заплатить мне тридцать или пятьдесят долларов. Я не из тех, кто работает с сутенером или в паре. Мне всегда нравилось, что мой заработок зависит только от меня, поэтому я всегда срываюсь и уезжаю, если кто-то из местных сутенеров пытается сманить меня к себе. Знаете, ведь как бывает: сначала они обещают пятьдесят или даже семьдесят процентов, говорят комплименты и рассказывают сказки, а потом избивают тебя до полусмерти, если ты сегодня не хочешь выходить на работу. Все думают, что сутенер защитит тебя, но я сотню раз видела, как они бросают своих подопечных при малейшей опасности, а если клиент не заплатил, могут попросту отметелить за нерадивость. Впрочем, один из таких парней дает мне пару дельных советов. Он говорит, что нельзя браться за дело, не получив плату вперед, и никогда не следует снижать ценник – один раз согласишься на скидку, а потом будешь в придорожном туалете за десятку работать. Пожалуй, это чуть ли не единственные советы в жизни, которыми я воспользовалась. Еще одно ценное напутствие мне дает девушка, с которой я знакомлюсь на трассе: всегда проверять бардачок машины клиента. Если там пистолет или нож, значит, парень собирается им воспользоваться.
– …И если не каждый может преднамеренно убить человека, то застрелить проститутку способен любой, у кого есть пистолет, – говорит она мне, прежде чем выкинуть сигарету и сесть в машину к очередному мужчине.
В первый раз меня кидают где-то через полгода. Удивительно, что мне удалось продержаться так долго: после этого случая примерно каждый третий норовит не заплатить. Они хотят бесплатного секса, а я на это не подписывалась. В тот первый раз я соглашаюсь взять деньги позже, но, когда клиент получает свое и я требую оплаты, он вдруг впадает в ярость и начинает орать о том, что всем женщинам нужны только бабки и мы не способны на настоящие чувства.
– Мы ведь договорились, парень, – кричу я, но в ответ он бьет меня об автомобильную стойку. Удар настолько сильный, что в стойке остается вмятина.
Все эти мужчины ищут чего-то большего, чем просто секс, но теперь я уже не разрешаю себя целовать. Каким бы смазливым парень ни был, я не позволяю ему касаться моих губ, не говорю каких-то романтичных фраз и всего такого, что бывает при настоящих отношениях. Впрочем, обыкновенно им нужно просто выместить на ком-то свою злость. Если ты обижен на жену или подругу, проще отыграться на проститутке.
К восемнадцати годам меня насиловали, наверное, больше десятка раз, но чтобы купить алкоголь, все еще требуется удостоверение личности, а без упаковки пива мне сложно заснуть с такой работой. Однажды в баре ко мне подходит симпатичный парень лет двадцати. В ответ на мои сомнения в том, что у него есть деньги, он показывает тридцатку, и я соглашаюсь пойти с ним. Обычно я работаю в машине клиента. Он предлагает отъехать куда-нибудь подальше, чтобы уединиться. Вроде бы ничего подозрительного. Парень ведет себя как человек, который хорошо знает местность, поэтому я откидываюсь на спинку кресла и пью пиво. Вскоре мы сворачиваем в лес и едем по узкой дороге, ведущей к озеру. Только когда клиент паркует автомобиль, я вспоминаю, что нужно проверить бардачок. Он куда-то уходит, и я, обнаружив пистолет 22-го калибра и немного наличности, быстро запихиваю все это к себе в сумку. В следующую секунду я вижу еще пятерых. Они вытаскивают меня из машины и насилуют до тех пор, пока я не теряю сознание. Поскольку я вся перемазана кровью и грязью, они, видимо, решают, что их жертва умерла, и дают деру, выбросив из машины мою сумку. Меня находит кто-то из местных и предлагает вызвать полицию, но я отказываюсь и просто скулю, как побитая собака.
Я возвращаюсь в свой трейлер рядом с Лейквудом, где обитаю уже почти год, и ни у кого не получаю поддержки. Ни одна живая душа даже не подумала спросить, что со мной случилось. Все брезгливо отворачиваются, когда я выхожу покурить и сажусь на ступеньки трейлера, а через пару дней ко мне подходит хозяин жилья и говорит, что повышает арендную плату, так как я кажусь ему подозрительной особой. Его сложно винить, я сама себе не очень-то доверяю, но он требует съехать в течение пары дней или платить вдвое больше, а я даже ходить могу с трудом, не то что работать.
Потратив две сотни, украденные вместе с пистолетом, на старый ржавый «Понтиак», я отправляюсь в долгий путь на юг, в солнечную Флориду. По дороге я пару раз пытаюсь подзаработать, но мужчины не желают любоваться на синяки и ссадины на теле проститутки. Кое-кто из жалости платит за час и уезжает, а кто-то понимает, что я его не возбуждаю, и начинает оскорблять и унижать. Так обычно поступают, если чувствуют собственное бессилие. Я знаю это лучше многих.
Во Флориде я арендую на неделю дешевую комнату в мотеле и начинаю осваиваться. Солнечный Штат по праву называют американским домом престарелых. Сюда переезжают пожилые богачи, чтобы с достоинством и комфортом провести остаток жизни. Поначалу мне страшно и противно спать с семидесятилетним мужиком, от которого пахнет старостью, но потом я понимаю, какой была дурой, когда искала себе клиентов среди тридцатилетних. Старики не требуют многого, не хотят имитировать отношения, не говорят нежных слов и всегда честно платят по счетам.
– Оставь мне свой номер телефона, – просит пожилой толстяк.
Он заплатил мне за два часа и привел в настоящую дорогую гостиницу со свежими простынями и чистыми полотенцами. Я лежу в постели и мечтаю только о том, чтобы оплаченное время никогда не заканчивалось.
– У меня нет номера, – отвечаю я.
– Почему? Как мне тебя найти, если я захочу встретиться еще раз?
– В этом вся прелесть. Со мной не нужно встречаться еще раз, я же проститутка. Но если хочешь, оставь мне свою визитку, – говорю я и закрываю глаза.
– Что ты скажешь, если я оплачу тебе квартиру с телефоном на месяц? – спрашивает старик.
Я соглашаюсь, не раздумывая ни секунды. Льюис Фелл, владелец яхт-клуба во Флориде, миллионер, которому что-то около семидесяти, влюбляется в меня и хочет стать моим единственным клиентом.
О чем еще мечтать? Он снимает роскошную квартиру в Майами и приезжает ко мне несколько раз в неделю, а потом и вовсе предлагает перебраться в его дом с огромными окнами и охраной на въезде. В моем распоряжении чековая книжка, с помощью которой можно купить все, о чем я только мечтала. Если бы не презрение и брезгливость со стороны его знакомых, наверное, все могло бы быть иначе, но через несколько дней я начинаю чувствовать себя как в тюрьме. Льюис интересуется только яхтами и инвестициями, требует, чтобы я правильно одевалась и вела себя достойно, а я только и делаю, что обманываю его ожидания.
Спустя пару недель Льюис делает мне предложение, а через месяц в Майами, в одной из самых великолепных церквей, проходит наша свадебная церемония. Среди гостей только друзья, родственники и члены яхт-клуба. Пожалуй, на празднике нет никого, кто был бы моложе моих бабушки с дедом, поэтому неудивительно, что на меня смотрят как на забавную зверушку. Наверное, я выгляжу кем-то вроде пони или аллигатора, которых миллионеры покупают от скуки. Тем не менее местные газеты действительно публикуют сообщение о нашей свадьбе. Я аккуратно делаю вырезки и кладу их в почтовый конверт, чтобы Ларри и Кит узнали, кем я стала. Можно было отправить газету целиком, но тогда все заметят, что заметка не с первой полосы. А так Кит и Ларри, которые прессу отродясь в руках не держали, ни о чем не догадаются. Они просто увидят мое счастливое лицо рядом с Льюисом, который похож на карикатурного миллионера из мультфильма. Если Кит еще не забыл буквы, он сможет прочитать, что меня называют Золушкой, которая нашла своего принца, а это именно то, о чем я мечтала.
Что делает такая восемнадцатилетняя девушка, как я, получив все деньги мира? Конечно же, мне захотелось отправиться в тот самый бар, где я работала последние две недели и из которого меня то и дело вышвыривали. Я возвращаюсь домой, когда уже светает. Льюис спит, развалившись на своем кресле в гостиной. Он явно собирался дождаться меня, но уснул за чтением какой-то книги.
– Где ты была и почему не позвонила? – грозно спрашивает он, проснувшись.
– С друзьями. Не указывай мне, что делать, я тебе не собственность! – кричу я в ответ и гневно хлопаю дверью.
Мы ругаемся до хрипоты, а на следующий день я узнаю, что у меня больше нет чековой книжки. Теперь я должна «доказать своим поведением, что достойна хотя бы доллара». Мы орем друг на друга так, что срываем голос, а потом я сбегаю из этого проклятого особняка с охраной. Я закладываю в ломбард дорогие часы, которые мне подарил Льюис, и отправляюсь в рейд по барам. Один из клиентов узнает меня и хочет воспользоваться моими услугами, а я пытаюсь ему втолковать, что больше ничем таким не занимаюсь.
– Таких, как ты, не исправить, – смеется он и тащит меня на улицу.
Бармен делает вид, что ничего не замечает, а мне ничего не остается, кроме как кричать и сыпать проклятьями. Нужно привлекать к себе внимание людей в случае опасности. Этот способ прежде часто срабатывал. Не раз в результате я оказывалась в полиции, но и свою жизнь спасала не единожды. Из полиции меня забирает Льюис. Он подписывает все бумаги и даже договаривается с тем парнем, чтобы тот не предъявлял обвинений.
– С этого дня ты делаешь только то, что я скажу, – заявляет он, когда мы выходим из участка.
Только теперь я понимаю, во что вляпалась. Из Троя приходит письмо от Кита с жалкими поздравлениями и просьбой одолжить тысячу долларов. В ответ летит мое письмо с проклятьями. Я частенько представляю всех, кто издевался надо мной в детстве, и это помогает мне продержаться в этом браке еще несколько недель. Однако через пару месяцев мы все-таки разводимся, и Льюис обвиняет меня в жестоком обращении и побоях. Я действительно стукнула его тростью во время одной из ссор, но и предположить не могла, что мужчина может опуститься до того, чтобы предъявить такое девушке.
Буквально за день до отъезда из Майами-Бич, еще до известия о том, что мне предъявлено обвинение, я получаю письмо из Троя. Я засовываю его в рюкзак не читая. Какой в этом смысл? И так легко себе представить тонны проклятий, которыми Кит замарал бумагу. Лишь в номере дешевого мотеля я нехотя достаю смятый конверт из дорожной сумки. Послание не от Кита. На конверте значится адрес какого-то учреждения. Обычно так выглядят счета на оплату, а не письма от родственников.
Это сообщение от страховой компании. Оказывается, у Кита была выявлена смертельная форма рака, и в итоге он отдал богу душу. Страховка, конечно, не покрывает лечения, но своей смертью братец заработал что-то около десяти тысяч долларов, которые должны были выплатить бабушке с дедом. Айлин уже давно нет в живых, а Ларри на днях покончил с собой. Не буду врать, я рада этим новостям. Теперь у меня появляется возможность сделать то, о чем я мечтала с одиннадцати лет. Я отправляюсь в Трой, чтобы плюнуть на их могилы и забрать полагающиеся мне бабки.
Десять тысяч долларов – большие деньги, но их можно спустить за один вечер, если они достались тебе просто так. Я справляюсь за пару недель. Хорошая машина, стереосистема, телевизор, отпариватель… Мне кажется, я опустошила полки магазина техники. Пара ящиков пива, хорошая музыка и классный автомобиль. Можно ли представить что-то лучше этого набора?
Поначалу кажется, что моя жизнь резко переменилась к лучшему. Когда достигаешь дна, дальше можно двигаться только вверх. Так и происходит, но через месяц деньги заканчиваются, а через полтора я разбиваю тачку и снова иду на трассу в надежде на то, что заработаю хотя бы сотню долларов за ночь. И все же это мой выбор, а не Льюиса, Ларри или Кита. Мало кто из девочек соглашается стать содержанкой. Никогда не задумывались, по какой причине? Проститутка продает свои услуги. Заканчивается оплаченное время, и я вольна делать все что угодно. Это маленький и скверный бизнес, но жизнь содержанки во многом напоминает работу в крупной корпорации. Вам обещают много денег, однако вы продаете уже не услуги, а саму себя с потрохами. Вас покупают и диктуют, что делать, говорить и думать. Но самое главное, приходится изображать радость от того, что тебя кто-то имеет. Можно продавать свое время, свое тело, но не жизнь. К этому я оказалась не готова.
Мне девятнадцать лет… двадцать… двадцать один… двадцать два… тридцать. Куда делись пропущенные в этом счете цифры? Если честно, я не знаю. Десять лет подряд я занимаюсь проституцией. Кажется, я узнала о мужчинах все, и мало что из этого не вызывает у меня рвотного рефлекса. Это была бы неплохая работа, если бы не одно но. Мужчины никогда не покупают твое время для секса, им нужно почувствовать свою власть, унизить, обвинить в корысти. Они твердят о том, что на самом деле всю свою жизнь искали большую любовь, но встречались им только такие, как я. Мой вам совет, если девушка берет деньги за секс, не стоит ждать от нее безвозмездной и беззаветной любви. Ее вообще лучше не искать, по моему мнению.
Одни клиенты хотят меня придушить, другие обзывают грязными словами, третьи швыряют деньги в лицо и оскорбляют, когда я поднимаю тридцатку с земли. Меня насилуют столько раз, что я сбилась со счета. Я живу в дешевых мотелях и трейлерных парках, а когда деньги заканчиваются, провожу ночи в брошенных машинах или в ночлежках. Все как в детстве. Из накопленного за жизнь у меня только большая спортивная сумка со сломанной молнией. Обычно там достаточно свободного места, чтобы бросить к вещам пару банок дешевого пива, без которого жизнь кажется невыносимой. Я не раз воровала оружие и кошельки у своих клиентов, но покажите мне проститутку, которая бы так не делала.
Однажды я выстрелила себе в живот. Не думаю, что я всерьез хотела умереть. Обычно самоубийца не собирается лишать себя жизни. Все надеются, что их спасут. Меня действительно привозят в окружную больницу, наспех вытаскивают пулю и криво зашивают рану. Через три дня меня выписывают с огромным шрамом, уродующим мое и без того не идеальное тело. Если бы я только умела просить о помощи и знала, к кому обратиться, то… Я была бы другим человеком, полагаю. Сколько себя помню, всякий раз, когда я падала, окружающие только смеялись. Никто никогда не протянул мне руку, чтобы помочь встать, и я научилась справляться со своими проблемами самостоятельно. Чаще всего у меня это плохо получалось, но зато не нужно было ни перед кем унижаться.
В какой-то момент клиентов становится меньше, а оставшиеся стремятся все сильнее унизить меня. Мало кто теперь ограничивается сексом, большинству нравится видеть мою боль, а я уже не могу ее выносить. И вот тогда я встречаю Кэрри. Мы знакомимся в баре и вскоре начинаем вместе снимать комнату. Сначала это просто дружба, но потом она перерастает в нечто большее. Я привязываюсь к ней, даже влюбляюсь, если хотите. По вечерам мы пьем дешевое вино и мечтаем открыть свой бизнес, а потом ей кто-то предлагает приобрести по дешевке оборудование для обработки вещей паром. Это кажется неплохой затеей, шансом начать нормальную жизнь, но у нее нет денег, а у меня есть возможность их быстро заработать. Неделю я почти не появляюсь дома, кочуя из одной машины в другую. Тридцать долларов, пятьдесят, сотня. Через какое-то время я достаю нужную сумму, и мы покупаем оборудование. Полгода мы кое-как сводим концы с концами, даже обзаводимся клиентами и печатаем визитки, но потом начинаем ссориться.
Я бы могла во многом себя упрекнуть, если бы однажды не вернулась домой и не обнаружила, что Кэрри сбежала вместе со всеми нашими деньгами, мебелью, оборудованием и телевизором. Наверное, в тот миг я впервые чувствую, что не справляюсь со своей жизнью. Я больше не могу работать проституткой, но ничего другого не умею, и никто не хочет дать мне шанс. На этот раз я и вправду прошу о помощи, даже обращаюсь в службу занятости. Но мне предлагают жарить бургеры за семь долларов в час, и я посылаю их к чертовой матери. Через месяц меня задерживают за ограбление магазина. Пару раз мне удается, помахав пистолетом перед продавцом, забрать деньги из кассы. Обычно это тридцать или пятьдесят баксов, не больше. Маловато по меркам настоящего грабежа, но меня все же арестовывают и отправляют в тюрьму. Через тринадцать месяцев я выхожу оттуда уже другим человеком. В двадцать пять я выгляжу на сорок, и в моих глазах уже нет ничего, кроме ненависти к этому миру. Единственное мне известно наверняка: я больше не хочу продавать свое тело. Ну, или то, что от него осталось. Меня ловят на подделке чеков и предъявляют обвинение, арестовывают за кражу оружия и денег у клиента. Всегда виновата я. Несколько раз я пытаюсь обратиться в полицию с заявлением об избиении и насилии, но кто станет слушать проститутку? Разве изнасиловать продажную девку – это преступление? Все равно что выбить бесплатные чипсы из автомата, верно?
Никто так и не попытался меня спасти, как бы стремительно я ни падала и как бы плохо мне ни было. К тридцати годам я уже просто жду смерти и ищу ее повсюду. Необязательно кончать с собой. Можно сделать все возможное, чтобы с тобой покончили другие. К этому возрасту меня били уже достаточно больно, чтобы я перестала бояться ударов. Я захожу в гей-бар в Дейтон-Бич, чтобы выпить пива на свои последние два доллара, а потом застрелиться в угнанной на днях машине.
– Привет, я тебя здесь раньше не видела, – говорит мне рыжеволосая девушка с короткой стрижкой и аккуратным макияжем.
Она выглядит как человек из другого мира, как дочь богатых родителей, которая сбежала из-под надзора предков, чтобы выпить свой первый бокал пива. Через час мы уже смеемся над посетителями бара, а потом начинаем делиться планами и мечтами. Я говорю что-то про мировую славу, написание книг и собственный бизнес. Конечно, никто из нас не воспринимает всерьез эту болтовню, но моя новая приятельница вдруг произносит:
– У тебя все получится. Я верю в тебя.
Тайра всего на шесть лет моложе меня, но вряд ли кто-то догадается об этом, увидев нас вместе. Я выгляжу взрослее на целую жизнь. Никогда не замечали, что некоторые звезды, несмотря на все их деньги, иногда кажутся старше своих лет, а самая обычная женщина до самой старости как девочка? Возраст исчисляется не годами, а количеством пережитого. Каждое событие откладывает отпечаток на лице. Тайра выросла в глубоко религиозной семье, а после школы уехала из родного города во Флориду и устроилась горничной. До встречи со мной она вела тихую, незаметную жизнь и никогда даже скорость не превышала. Она кажется мне ангелом, который сошел с небес, чтобы дать мне шанс все изменить. Я где-то слышала, что рано или поздно он дается каждому, но чаще всего люди устают верить в чудо быстрее, чем оно с ними происходит.
В первую же ночь я остаюсь у Тайры. Она живет в мотеле, где убирает номера. Владельцы гостевого дома – семейная пара, приехавшая откуда-то из Юты, – относятся к ней как к дочери и стараются поддерживать. Стоит ли говорить, что я им сразу не нравлюсь. Чтобы не злить их, мне приходится каждую ночь пролезать в ее номер через окно или пробегать в мотель, когда на стойке администрации никого нет. В итоге нас все-таки застигают врасплох, и приходится в срочном порядке искать новое жилье. Флорида – не самое лучшее место для лесбиянок. Мы вынуждены все время скрываться и что-то придумывать, потому что ни владельцы квартир, ни отельеры не хотят сдавать жилье двум женщинам, которым нужна только одна кровать. Мы скитаемся из одного дома в другой, редко где задерживаясь надолго.
Она – лучшее, что случалось со мной. С ее появлением жизнь наполнилась смыслом, понимаете? Она учила меня доброте и вере, старалась сделать лучше, хотя это у нее и не очень-то получилось. Но ее вины здесь нет.
Эйлин Уорнос
Мне долго удается скрывать от Тайры, чем я зарабатываю на жизнь. Но однажды я понимаю – она знает обо всем с первой минуты, однако предпочитает делать вид, что ничего не происходит. Глупо винить ее в том, что я вынуждена заниматься проституцией, но так уж устроен человек. Тайра первая, кто говорит мне, что у меня все получится. Говорит так, что я в это верю. Приходя домой, я рассказываю самые разные истории о том, что произошло за день, и как будто сама верю во все эти сказки. Это придает сил и смелости. Я готова умереть, защищая Тайру от любого, кто посмеет сказать в ее адрес плохое. А все потому, что она единственная, кто видит лучшее во мне.
Все это звучит слишком поэтично. На деле же мы без конца ругаемся с водителями автобусов. Они хамят нам или стараются как-то поддеть Тайру, но в ответ всегда получают от меня отборную порцию проклятий. В барах я постоянно ввязываюсь в драку, когда кто-то из подвыпивших посетителей начинает к ней лезть, а она неизменно встречает меня из полицейского участка и потом долго беседует со мной о боге и спасении. Все это мало отличается от жизни обычных пар из Мичигана или Колорадо. Но однажды я приезжаю домой на «Кадиллаке» клиента, которого убила.
Тайре хочется красивой жизни. Конечно, она ее заслуживает, но я не всегда могу заработать на ее прихоти. Обычно я отправляюсь на трассу и с утра до ночи пересаживаюсь из машины в машину, перехожу из одной комнаты мотеля в другую. Заработав хотя бы двести-триста долларов, я возвращаюсь, и мы какое-то время живем на эти деньги. Бабки всегда заканчиваются слишком быстро. Я стараюсь садиться только к пожилым мужчинам, которые производят впечатление порядочных семьянинов. Кажется, они безопаснее других. На деле каждый такой «семьянин» норовит избить, придушить и унизить, а потом еще и не заплатить. Почти у всех в бардачке оружие и история о том, как однажды им воспользовались.
Мужчины вызывают у меня отвращение. Их запах, манера себя вести, да и сам факт того, что они обратились к проститутке, хотя дома их ждет жена, порождают ненависть, которую я не очень-то хорошо контролирую. Страх вперемешку со злостью – плохое сочетание. Твой страх будит агрессию в другом человеке, а злость ее распаляет. Если ты любишь кого-то, совсем не обязательно, что он полюбит тебя. Но стоит кого-то возненавидеть, и взаимность гарантирована.
Я зарабатывала на жизнь сдачей тела в аренду столько, сколько себя помню. Во Флориде, кажется, нет мужчины, который бы не знал, кто я такая. Наверное, вы хотите сказать, что не все пользуются услугами девушек по вызову. Возможно, это и так. Но я с такими, по понятным причинам, незнакома.
Ричард Мэллори – так, кажется, его зовут. Неприятный одиночка с грязными привычками. Вроде бы он содержит точку по ремонту электроники где-то в Клируотере, но уйму денег тратит на свой «Кадиллак», который ему явно не по карману. Он живет в слишком дорогих для него апартаментах в Палм-Харборе и спускает все на стриптиз-бары и услуги девушек по вызову. В последнее время от него много проблем. Когда клиент переживает не лучшие времена, это всегда видно. Он начинает торговаться с порога, а потом, когда доходит до дела, норовит избить и унизить тебя. Человек, которого по жизни унижают и оскорбляют, готов платить просто за то, чтобы еще сильнее поколотить и втоптать в грязь другого. Чем хуже у него дела, тем больше он тратит на проституток, но рано или поздно деньги заканчиваются. И что же? Теперь отдать последние сорок баксов девке, которая и человеком-то называться не имеет права? Примерно так они рассуждают. Я видела сотни таких мужчин. Все знакомые говорят про них, что они классные парни, отличные друзья и заботливые отцы. Как бы не так: эти «заботливые отцы» снимают проститутку на дороге, заставляют ее раздеться, а потом измываются, избивают и насилуют, пока она не потеряет сознание. Потом они выбрасывают ее посреди дороги без денег и документов, успокаивая себя тем, что это вроде бы и не человек, а так, богомерзкая пародия на живое существо. На следующий день они идут на школьный утренник своих детей. Такие типы не вызывают симпатии. На самом деле со многими мужчинами у меня поначалу складываются нормальные, добрые отношения. Но стоит нам лечь в постель, и они превращаются в клиентов, которые норовят поразвлечься даром.
Первого декабря в моем кармане что-то около двухсот пятидесяти долларов. Я собираюсь потратить их на аренду новой квартиры. У меня двоится в глазах из-за усталости и выпитого пива, которое помогает мне ни о чем не думать и ничего не чувствовать. Нужно как-то пробраться домой – после недавнего скандала владелец нашего жилища потребовал от Тайры, чтобы она больше меня не пускала. Нужно где-то провести еще несколько часов, чтобы проникнуть в комнату незамеченной. Начинается жуткий ливень. Эти дожди – настоящее проклятье Флориды. Морось может за считаные минуты превратиться в тропический ливень, способный затопить все на своем пути.
Я верю в то, что говорит Эйлин Уорнос. Жизнь этой женщины сложилась так, что каждый встречный мужчина, да и каждая женщина стремились использовать, унизить и обидеть ее. Не имеет значения, пытались ли все те мужчины ее изнасиловать. Этого я не знаю. Но, вне всякого сомнения, Эйлин воспринимала их действия именно так. Она защищалась.
Ник Брумфилд, режиссер документального фильма «Продажа серийного убийцы»
Черный «Кадиллак» Мэллори притормаживает на дороге, и мне не остается ничего иного, кроме как залезть в его машину. В прошлый раз он чуть не задушил меня во время секса, а потом недоплатил десять долларов, поэтому я решаю больше не иметь с ним дела, но кто спрашивает проституток, верно?
– Предлагаю помириться и выпить пива в честь возобновления нашей дружбы, – говорит он, когда я сажусь на переднее сиденье.
– Хорошая идея, – соглашаюсь я и беру у него банку.
Мы неплохо общаемся в тот вечер, поэтому я соглашаюсь переспать с ним в честь примирения, но, как только мы въезжаем в лес, он меняется в лице.
– Останови здесь, заплати и полезай на заднее сиденье, – говорю я, когда мы уже минут десять тащимся по лесу с выключенными фарами.
– Остановимся там, где я скажу, – рявкает он. – Получишь деньги потом. Пока не заслужила.
Я понимаю, что дело плохо, но машина уже притормаживает на опушке.
– Раздевайся и выходи, – командует Мэллори.
Как только он растворяется в черноте ночи, я открываю бардачок и вижу ствол. Все повторяется в который раз. «Если пистолет в бардачке, то он запросто им воспользуется. И если не в человека, то в проститутку он точно готов выстрелить», – вспоминаю я слова моей знакомой. Я бросаю пистолет в сумку, стягиваю с себя футболку и юбку, заталкиваю их следом и выхожу из машины. Сумку я держу перед собой как щит. Кроме оружия, в ней нет ничего ценного, но по большому счету здесь все, что я заработала.
– Оставь сумку, – приказывает он.
– Я что, похожа на дуру, оставлять сумку в машине кого-то вроде тебя? – спрашиваю я, пытаясь выглядеть уверенно. Голос предательски срывается. Скорее от усталости, чем от страха.
Мэллори приказывает мне лечь на какую-то тряпку, которую бросает на землю, и наваливается сверху. Все длится бесконечно долго, и я практически в полуобморочном состоянии слышу, как он встает и направляется к машине. Этот мерзавец не собирается платить. В лучшем случае оставит меня здесь, посреди леса, в надежде на то, что я не выживу.
– Давай мои деньги, – кричу я.
– Не заслужила! Всем вам только бабки нужны. Улыбаетесь, пока надеетесь их получить. Все вы продажные…
Я тысячу раз слышала подобные речи. Нет никакого смысла их пересказывать. Так говорят те, кто не собирается платить. Они хотят наказать «продажных девок», поиздеваться и унизить их только за то, что те согласились сесть в машину. Впрочем, по большому счету это значит только одно: им просто нечем с тобой рассчитаться.
Мэллори распахивает дверь автомобиля, и я слышу щелчок, с каким открывается створка бардачка. Он ищет пистолет, и у меня остается всего несколько секунд, прежде чем этот человек набросится на меня и задушит. Я хватаю сумку и чудом успеваю достать оружие прежде, чем он захлопывает дверь. Мэллори выкрикивает проклятья в мой адрес, кидается ко мне и, придавив всем телом, начинает душить. На его лице та же ярость, с какой несколько минут назад он измывался надо мной.
Изнасиловав меня, он засунул мне какую-то штуку во влагалище. Как потом оказалось – бутылку из-под медицинского спирта. Потом он вставил мне что-то в анальное отверстие. Мое тело разрывалось от боли, а кричать я не могла из-за удушья. Я понимала, что он будет пытать меня, а потом убьет. По его словам, он уже не раз так расправлялся с проститутками. Я… я решила бороться, мне хотелось жить.
Эйлин Уорнос
Оружие в метре от меня. Нужно только изловчиться и скинуть с себя это животное. Ведь я достойна большего. Никто не обязан терпеть, когда его насилуют, верно?
– Погоди, погоди, послушай! Забирай деньги из бумажника и проваливай, – начинает лепетать он, но я уже стою над ним с пистолетом и жму на курок.
Я стреляю до тех пор, пока не кончаются патроны, а потом просто кричу от ярости и ужаса. Несмотря на непроглядную ночь, все вдруг выглядит ярким и четким, и от этого становится только страшнее.
Я прихожу в себя, одеваюсь, оттаскиваю тело подальше от дороги, завожу машину и еду к Тайре. Уже достаточно поздно, и можно проскользнуть в комнату незамеченной. Поначалу мои мысли крутятся вокруг Тайры, Мэллори и всего произошедшего. Но потом я вдавливаю педаль газа и чувствую невероятную эйфорию. Я впервые сумела постоять за себя и дала отпор парню, который поимел меня. Впервые за рулем крутой тачки. У меня есть деньги. Не слишком много, но больше, чем я могла надеяться. Никому нельзя спускать с рук насилие, верно ведь? Никому.
Тайра удивляется, увидев на стоянке мотеля старый, но все же престижный «Кадиллак». Я говорю, что машину мне одолжил приятель «из прошлой жизни». Она верит. Моя девушка считает, что у меня была когда-то другая жизнь, но потом я просто запуталась. Она не в силах осознать, что у меня с рождения не было ни единого шанса стать счастливой.
Мы бросаем в машину сумки с вещами, телевизор, торшер и видеомагнитофон. Вся наша жизнь умещается в не самом просторном багажнике подержанного «Кадиллака». В тот же день мы переезжаем в новую квартиру на Берли-стрит, и теперь кажется, что все случившееся накануне было просто ночным кошмаром. Напоминанием о том, что Мэллори действительно существовал, служат только кое-какие вещи из его машины. Тайра удивляется, когда тем же вечером я возвращаюсь домой уже без тачки, но с целым мешком чужих шмоток. Она задает пару вопросов, но не вдается в подробности, зная, что, стоит мне выпить немного, и я тут же выложу ей все секреты. Так и происходит. Где-то через неделю мне удается сдать в ломбард кое-какие пожитки Мэллори. На вырученные деньги я покупаю несколько упаковок пива, а вечером уже рассказываю ей о том, что случилось, размазывая слезы по лицу.
– Ты не виновата! Ты же просто защищалась. Он хотел тебя изнасиловать и убить! Что же оставалось делать? – успокаивает она меня, и эти слова еще долго звучат в голове.
Некоторое время у нас все идет хорошо, разве что владелец квартиры не слишком доволен своими новыми жильцами. Периодически мы скандалим с ним или с водителями автобусов, которым не по душе возить таких, как я. С Тайрой мы часто ругаемся из-за разных мелочей, но я не придаю этому большого значения. У всех так. По вечерам люди напиваются и скандалят. Наверное, это не то, чем стоило бы гордиться, но так живут обычные люди. Разбейте к черту свой хрустальный замок и признайте: так действительно устроен мир вокруг. Несколько раз я пытаюсь найти нормальную работу, но кто возьмет кого-то вроде меня, например, в секретари или в помощники юриста? Это же смешно.
В мае 1990 года мы с Тайрой ссоримся вдрызг, и я ухожу из дома. На жизнь нужны деньги, а я не хочу выходить на дорогу и садиться в машины к незнакомцам.
– Значит, я ошибалась, и ты недостойна большего. Ты заслуживаешь ровно то, что имеешь, – кричит мне на прощание Тайра.
Ни одно оскорбление в мире не ранит тебя так, как правда, сказанная любимым человеком. Я любила Тайру за то, что в ее глазах казалась лучше, чем есть на самом деле. Мне казалось, она верит в это или, по крайней мере, хочет верить.
Вечером я иду на шоссе I-75 и поднимаю палец вверх. Я не собираюсь работать, мне просто нужно куда-нибудь уехать. Когда следишь через лобовое стекло за сменяющимися картинками, начинает казаться, что и твоя жизнь способна преобразиться.
Как только я сажусь в машину к Дэвиду Спирсу, он начинает рассказывать о своей жизни. Ему около сорока, он недавно развелся и ненавидит всех женщин мира, а особенно – свою жену. Я предлагаю ему снять напряжение за тридцатку. Он сбавляет скорость, а потом бросает мне банку пива в знак закрепления сделки. Когда он сворачивает с дороги в лес, я напрягаюсь и незаметно проверяю его бардачок. Там пистолет.
С тех пор как мы съехали с дороги, он молчит, а потом просит и меня заткнуться. Его пикап явно не предназначен для такой глуши, в какую мы заехали, но он не обращает внимания на ветки деревьев, которые царапают двери автомобиля.
Спирс останавливается минут через пять и вышвыривает меня на улицу. Пока я пытаюсь встать с земли, он успевает выйти из машины и обойти ее спереди. Этот человек, обозленный на жену, решает выместить на мне свой гнев. Все понятно. Ему не нужен секс, поэтому платить проститутке необязательно. Он жаждет почувствовать свою власть, изнасиловать и унизить. Спирс хватает меня за волосы и тащит к багажнику, чтобы поглумиться над моим телом. Такое случалось в моей жизни столько раз, что я сбилась со счета. Тайра говорит, что ошибалась во мне и я не заслуживаю большего, чем имею… Ярость и алкоголь ослепляют меня. В следующее мгновение я жму на курок и даже не слышу звука выстрела. Все происходит точно так же, как и в первый раз. Я забираю его вещи, кое-какие деньги, бросаю машину и растворяюсь во тьме, чтобы осесть в одном из придорожных баров. Теперь мы ссоримся с Тайрой постоянно, и это очень плохой знак.
Через пару дней я сажусь в тачку очередного клиента. Чак Карскадон, кажется. Ему за сорок. Он всю жизнь проработал на ферме, а недавно нашел невесту и устроился на работу получше. В тот вечер Карскадон едет к своей девушке и по дороге решает развлечься со мной. Мы оба выпиваем лишнего. Я лезу на заднее сиденье и начинаю раздеваться, пока он ищет деньги. Он долго хлопает себя по карманам, а потом бросает в меня мятой десяткой.
– Сорок баксов, я же сказала.
– Ты не стоишь и десятки, – хохочет он и достает из-под сиденья револьвер.
Карскадон не собирается применять его по назначению. Просто хочет продемонстрировать силу и власть, чтобы я лучше выполняла свою работу, но я начинаю стрелять в ту самую секунду, когда он наваливается на меня.
Еще через неделю я встречаю Питера Симса. Пожилой мужчина, который любит порассуждать о боге. Он подвез меня однажды, а на этот раз, заметив, как я маячу на дороге, предлагает подбросить. Узнав, чем я зарабатываю на жизнь, Симс уговаривает меня отъехать в укромное место, и это удар под дых. Он казался таким милым человеком. Подобные ему не должны обращаться к проституткам. Я протестую, но он ничего не хочет слышать. В тот миг я уже чувствую какой-то азарт. Мне начинает нравиться тот ужас, который в последнюю секунду рождается в их глазах. Никто из них не ожидал ничего подобного от проститутки. Они ведь даже человеком меня не считали.
Я очень сожалею обо всем. Как бы я хотела никогда не брать в руки оружие, никогда не становиться проституткой. Но все они пытались причинить мне боль и изнасиловать меня. Я пыталась убежать. А если не получалось, хватала пистолет и начинала стрелять. Они выходили из машины. Большинство из них были голыми, потому что раздевались для секса. И я стреляла в них прямо из тачки.
Эйлин Уорнос
«Понтиак Санберд» Симса нравится нам с Тайрой, поэтому мы пару дней разъезжаем на этой машине, пока не попадаем в аварию. В пылу ссоры она въезжает в дорожное заграждение, и разлетевшееся на тысячу осколков лобовое стекло ранит мне руку, буквально вспарывает кожу. Какая-то сердобольная женщина из числа случайных свидетелей начинает причитать:
– Господи, вы живы? Сейчас вызову службу спасения.
– Немедленно беги отсюда, – велю я Тайре, и она пулей вылетает из машины, а я начинаю успокаивать прохожую и прошу ее никуда не звонить. Едва она уходит, я тут же сбегаю, бросив «Понтиак» на дороге.
В тот момент я думаю, что все кончено и со дня на день меня арестуют, но ничего не происходит. Правительство не считает за людей не только проституток, но и их клиентов. Однако дело все же заведено, а из-за этой аварии полицейские теперь знают, как мы с Тайрой выглядим.
Страх умеет как объединять, так и разделять людей. Тайре страшно, и она начинает во всем винить меня. Нас постоянно выгоняют то из одной, то из другой квартиры, а потом она не выдерживает и уходит. Жизнь окончательно теряет смысл, и я решаю убивать всякого, кто надумает причинить мне боль. Не помню, сколько их было. Обвинение утверждает, что я прикончила семерых, но я не могу всех вспомнить. Один из тех, кто пытался меня изнасиловать, оказывается полицейским. Остается только ждать, когда меня поджарят на электрическом стуле, но я почему-то все еще пытаюсь собрать по частям рассыпающуюся жизнь и каждый день звоню Тайре, умоляя ее вернуться. В конце концов она соглашается дать мне еще один шанс и прилетает от родителей во Флориду, чтобы в последний раз поговорить.
Мы проводим несколько прекрасных дней в одном из придорожных мотелей, возле которых всегда ошиваются дешевые проститутки, а напоследок я дарю ей кольцо и обещаю, что с этого дня наша жизнь действительно изменится.
– Ты не изменишься, Ли. Рано или поздно тебя арестуют, а я не хочу видеть, как на тебя надевают наручники, и уж точно не готова оказаться с тобой в одной камере, – говорит она и с сожалением возвращает маленькую бархатную коробочку с простеньким золотым кольцом, которое кажется мне настоящим сокровищем. Через пару дней я сдаю его в ломбард и узнаю, что «сокровище» стоит тридцать пять долларов.
После того как обнаруживают тело полицейского Джина Антонио, на меня начинается настоящая охота. Находится несколько человек, заметивших нас с Тайрой рядом с местом, где в последний раз видели убитого. Фотороботы совпадают с описаниями, которые дали свидетели аварии на шоссе I-75. Я живу все в том же дешевом номере мотеля «Фарвью» и не вылезаю из бара по соседству. Мне просто страшно протрезветь, по правде говоря.
Однажды мы напиваемся с одним приятным парнем по имени Дон. Он переживает развод и тоже боится протрезветь, а еще больше – остаться в одиночестве. Я некоторое время живу у него. Интересно, как люди, обвинявшие меня в дикой ненависти к мужчинам, объясняют тот факт, что я какое-то время провела с Доном. Кажется, мы даже привязываемся друг к другу в какой-то миг. Он целыми днями рассказывает о том, как любит бывшую жену, и от этого мне становится так больно, что не хватает сил дышать. Уже никто и никогда меня так не полюбит, но я могу представлять себя на месте его жены. Этого права у меня не отберешь.
Я не могу сказать о Ли ничего плохого. Мы познакомились в баре и стали жить вместе. Никто из нас не испытывал чувств, просто она была не против пойти со мной, а мне было, в общем-то, все равно с кем, ну вы понимаете. Ей вроде бы тоже было все равно. Знаете, так ведь часто бывает.
Из показаний Дона
– Если ты будешь платить мне пятьсот долларов в месяц, я стану твоей женой. Я буду даже лучше нее, – говорю я Дону.
– Не будешь, Ли, не обижайся, – отвечает он.
Через неделю жена его все-таки простит. Он оставит мне немного денег, которых не хватит на комнату в мотеле, но будет вполне достаточно, чтобы напиться в придорожном баре.
И вот заходит проститутка в бар… Кажется, именно так все происходит в кино. Бармен крутится за стойкой, словно жонглер. У кого-то в самом разгаре вечеринка. Я покупаю себе пару пива и выхожу на террасу. Звезды горят слишком ярко, а в баре продолжается веселье. Забавно, что место, где меня арестовывают, называется «Последний приют», а еще смешнее то, что за всю мою жизнь ко мне никто не был так добр, как полицейские, которые отправили меня за решетку.
Ли Уорнос заканчивает свой рассказ, докурив последнюю сигарету. Полицейский, сидящий напротив, молча достает из кармана вторую пачку и выкладывает ее на стол.
– Почему вы решили все рассказать? – вдруг спрашивает он.
Женщина со спутанными светлыми волосами и плохой, испещренной шрамами и пигментными пятнами кожей затягивается новой сигаретой.
– Ради Тайры. Она сказала, что, если я не признаюсь во всем, ее тоже арестуют. Я знаю, что она сотрудничает с полицией, но все равно продолжаю звонить, лишь бы слышать ее голос. Она виновата только в том, что верила в меня. Простите, можно забрать пачку в камеру? У меня ведь ничего нет…
– Можете забрать и куртку. Там холодно, – неловко улыбается полицейский и кивает кому-то, кто стоит по другую сторону зеркала Гезелла.
В комнату для допросов тут же заходят двое конвоиров. Ли тяжело поднимается со стула и молча дает надеть на себя наручники.
– Мне жаль, – произносит полицейский, когда конвоир уже открывает дверь, чтобы вывести Ли. Женщина оборачивается и недоуменно смотрит на него. – Мне жаль, что так вышло, и жаль, что вам пришлось прожить такую жизнь, – поясняет он.
Эйлин Уорнос арестовали 9 января 1991 года. Суд признал ее вменяемой и приговорил к смертной казни на электрическом стуле. Впоследствии приговор заменили казнью посредством смертельной инъекции. Последними словами Эйлин была короткая фраза:
– Я вернусь.
Прах передали Донне Боткинс, школьной подруге, с которой Эйлин когда-то отправилась на поиски лучшей жизни. В последние несколько лет перед арестом они с Эйлин не общались, но после вынесения приговора между женщинами завязалась переписка. Донна пару раз выходила замуж, похоронила мать и успела стать весьма успешной певицей. Женщине пришлось много всего испытать, но, по ее признанию, за всю жизнь лишь Эйлин пыталась защитить ее, рискуя собой. Донна развеяла прах подруги в их родном городе. На похоронах звучала песня Натали Мерчант «Карнавал», как просила Ли…
Тайра постаралась забыть о своих отношениях с Уорнос, как только решился вопрос с ее арестом. Эйлин начала давать признательные показания, а Тайра предпочла на время исчезнуть. Впоследствии бывшая подруга всегда с готовностью раздавала комментарии и интервью, после чего частенько судилась с изданиями, поэтому журналисты вскоре перестали ей звонить.
Попав за решетку, Эйлин превратилась в американскую знаменитость. Ей слали проклятия и признания в любви. Пара фермеров и вовсе оформила над ней опеку и занялась вопросами по организации защиты. На деле эти люди просто искали славы и легких денег, а со статусом опекунов такое сделать проще.
Психиатрическая экспертиза диагностировала у Эйлин диссоциальное расстройство личности и склонность к психопатии. Эти диагнозы не влияют на качество жизни человека и не нуждаются в особом лечении. Деструктивное детство, отверженность в семье, тяжелая психиатрическая наследственность и неприятие обществом надломили эту женщину, а череда надругательств, пережитых в юном возрасте, связала в ее сознании секс с принуждением. Любой половой акт для Эйлин значил насилие, вопрос был в том, давала она на него разрешение или нет. Причем больший вред психическому здоровью наносили половые акты с ее согласия. Она привыкла считать мужчин источником боли и унижений, поэтому могла строить доверительные отношения лишь с женщинами.
Ее жизнь с шестнадцати до тридцати лет была сопряжена с бесконечными страданиями и травмами. Чтобы помочь себе в деперсонализации, отстраниться от собственных эмоций, Эйлин использовала алкоголь. По ее мнению, любой человек был способен отвергнуть и подавить ее, и по большей части эти ожидания оправдывались. Ее поведение становилось все более грубым. Она всегда была готова к драке, ведь в ее жизни их было слишком много.
В отношениях с Тайрой Эйлин избрала условно мужской тип поведения: она приносила деньги, а ее девушка занималась домом и поддерживала в трудную минуту. В какой-то момент Эйлин уже не могла переступать через себя и продолжать выходить на трассу, и тогда Тайра взялась за решение финансовых вопросов. Как и в любой паре, при необходимости они менялись социальными ролями. Сексуальная сфера не интересовала Эйлин, поэтому через несколько месяцев их отношения из любовных трансформировались в семейные. Эмоциональная поддержка со стороны подруги возродила в Уорнос веру в себя, что привело ее к желанию покончить с проституцией. Однако никакого другого применения она себе не находила, а клиенты продолжали морально уничтожать ее. Вскоре Эйлин начала мстить мужчинам за насилие. Встав на этот путь, она уже не могла остановиться.
Случай Эйлин Уорнос интересен тем, что в ее modus operandi входило убийство тех, кто был сильнее. Это нехарактерно как для женщин, так и для мужчин, совершающих насильственные преступления. Обычно убийца выбирает физически более слабых, социально незащищенных людей. Часто жертвами маньяков становятся дети и старики, бродяги и проститутки. Эйлин же предпочла месть противоположному полу. Ей доставляло удовольствие не само убийство, но торжество справедливости, тот факт, что она может вершить правосудие. После ареста Уорнос знакомые, друзья, родственники, любовники и клиенты продолжили использовать эту женщину, рассказывая журналистам о ее ничтожности. Вскоре к этому стройному хору голосов присоединилась и Тайра, которая, по ее собственным словам, никогда не любила подругу.