Время от времени, долгие годы, а порой и всю жизнь нас не покидает ощущение, что нам чего-то не хватает. Понимающего мужчины, чуткой женщины, здорового ребенка, теплого дома, реализованного призвания, привлекательной внешности, стабильного дохода.
Даже получив желаемое, спустя время мы снова испытываем неудовлетворенность. Если раньше переживали из-за отсутствия хорошей работы, то, устроившись в престижную компанию, жалуемся на невнимание любимого человека.
Кто-то скажет, что такова человеческая природа – жить в полутонах. На самом деле это то, с чем мириться нельзя. Чувство неудовлетворенности нужно преодолевать словом «спасибо». Как писал Толстой: «У меня нет всего, что я люблю. Но я люблю все, что у меня есть».
Я любил утро на даче. Проснувшись, сразу бежал в сад. Там каждый день что-то менялось: в цвете, форме, звучании. Вот плоды инжирного дерева слегка пожелтели, еще недельки две, и их можно срывать – варить джем с корицей.
Вот будка Пялянга уже в синем цвете: два дня дедушка Асад ее строил, утеплял, шлифовал, а сегодня проснулся ранним утром и покрасил. Домик нашей собаке готов!
Сливовая пастила, развешенная на веревке веранды, наконец-то подсохла. Я не выдержал, слопал одну. Остальное пора сворачивать ковриками и складывать в сшитый бабушкой полотняный мешок. До зимы!
Когда я, сонный и неумытый, выбегал в сад, бабушка подходила ко мне и, приобняв, возвращала в комнату, где незаправленная постель, разбросанная одежда, игрушки, яблочные огрызки.
«Финик, пока не наведешь порядка на своей территории, глупо искать радости за ее пределами. Они все равно тебе наскучат, и ты вернешься в свой бедлам. Начинай с себя».
Сона голоса не повышала. Говорила тихо, но твердо. После чего выходила из комнаты, закрыв за собой дверь. Пару минут я капризничал, а потом принимался за уборку.
Чувство неудовлетворенности начинается тогда, когда мы ищем счастье снаружи, а не внутри себя. Забросив свой дом, мы отправляемся во внешний мир, где нет ничего вечного и все каждую секунду меняется.
* * *
Ночью я боялся выходить из своей комнаты. Дом погружался в тишину, крики перелетных птиц обретали зловещий отзвук, а в урчании труб слышались стоны невидимого чудовища. Если вдруг посреди ночи мне хотелось в туалет или попить воды на кухне, я, не смыкая глаз, терпел до рассвета. Будить взрослых не позволяла мальчишеская гордость, а свет, оставленный включенным в прихожей, страха не уменьшал.
Однажды, лет в восемь, я не выдержал и в полудреме намочил постель. Наутро влажный матрас обнаружила Сона и, никому ничего не сказав, заменила. Когда мы остались наедине, бабушка сказала: «Я могу поставить в комнате ведро, но это не выход. Финик, не бойся открыть дверь. Что бы за ней ни было».
Я захлюпал носом и, не пряча глаз, признался: «Но ведь когда дверь откроется, я уже не смогу забыть того, что за ней увижу». Сона улыбнулась: «Твои страхи ненастоящие. Ты сам их придумал. Перед тем как открыть дверь, создай в голове то, что тебя не пугает. Например, чаек, море и корзину с горячими симитами[1]».
На следующую ночь я попробовал. Сразу не получилось. Только с третьей попытки, нарисовав в голове чаек, пошел на ночную кухню и выпил стакан вишневого компота.
В памяти каждого есть картинки-спасатели, мы обращаемся к ним в сложные периоды. На моей картинке-спасателе не только чайки и симиты, но и пенка варенья из желтой черешни, которое варится во дворе нашей дачи в медном тазу с кривоватыми краями.
Вот Сона передает мне медную ложку-шумовку. «Пока я буду мыть банки, собирай пенку. Смотри не прогляди. Сегодня, Финик, ты отвечаешь за сбор облаков». Пенки напоминали облака, только они были сладкие и горячие. Пробуя их, я обжигал язык, но нисколько об этом не жалел. «Ну и пусть щиплет. Зато я отведал облаков».
Бабушка не переставала мечтать, создавая на кухне свой маленький космос. Она дружила с возрастом, не переживала по поводу морщин и глубоко понимала жизнь, которая была для нее прекрасным путешествием. Смерть ее не пугала. «Не думаю ни о возрасте, ни о смерти. Я все это приняла как данность и начиняю дни тем, что радует».
Жизнь состоит из ежедневных преодолений. И совершаются они не во имя райских ворот, а для улучшения слуха. Своего же. Слышать себя – только так возможно обрести, сохранить равновесие.
«Вот кто-то скажет или сделает злое, и чувствуешь, как теряешь слух. Злость захлестывает голову, в ушах закипает, так и подбивает ответить тем же. По молодости я отвечала, а потом болела. С годами научилась ценить, беречь слух. Как вижу где-то зло – либо молча помогаю обиженному, либо перехожу на противоположную сторону улицы».
Нужно уметь остановиться. Для того, чтобы услышать море. В себе и в мире вокруг себя. Суета никому не приносила покоя: мы так спешим жить, что не успеваем разглядеть саму жизнь.
Человек не всегда должен к чему-то стремиться. Случаются дни, месяцы, годы, когда просто живешь: выполняешь работу, гуляешь по улицам, готовишь еду, встречаешься с друзьями. И хорошо бы в этой повседневности найти баланс – слышать в себе жизнь и открывать новые миры, не похожие на твои прошлые.
Прошлое крепче любых якорей держит на месте. Причем чем ярче оно было, тем сильнее будет тянуть назад. Бабушка рассказывала, что немало времени училась жить настоящим.
«Не умела наслаждаться моментом. Он еще не стал прошлым, а я уже смотрела на него из будущего. Только ближе к сорока смогла изменить отношение настоящему».
Осенними вечерами Сона заваривала черный чай с кардамоном. Этому научилась за годы, прожитые в Городе Перевернутых Лодок. Сона привезла оттуда охапку волшебных историй, которые рассказывала нам с братом вместо сказок.
На здании мэрии Города Перевернутых Лодок выбиты два стручка кардамона – символ прощения и процветания.
Как-то спросил бабушку о связи кардамона с прощением. Она рассказала легенду о том, как много лет назад на Город Перевернутых Лодок напала армия чужеземцев. Им нужна была сильная земля, где гармонию, которой так завидовали соседние народы, находили не в борьбе, а в принятии контрастов жизни. Чужеземцы надеялись, получив землю, овладеть и этим умением.
Мужчины города двинулись на защиту. Без оружия. Сначала сердцем, словом, потом своими телами. Женщин и детей спрятали на плантациях кардамона.
Чужеземцы перебили почти всех мужчин, ворвались в город. Они приближались к убежищу, когда началось сильное землетрясение. Дома и улицы за секунды ушли под землю. Нетронутыми остались только плантации кардамона, сохранив жизнь женщинам и детям.
Спустя годы город возродился. Жены чужеземцев, похороненных землетрясением, попросились на жительство в Город Перевернутых Лодок. Их пустили, несмотря на прошлое. С тех пор кардамон был принят в городе за священную пряность, которая, как гласит легенда, смягчает самые глубокие обиды.
Город Перевернутых Лодок научил Сону «глубоко дышать». Когда живешь среди людей, которые с рождения умеют ценить каждый день, каким бы он ни был и что бы в нем ни случилось, в тебе тоже раскрывается это качество. Именно раскрывается. Любовь и благодарность заложены в каждом, но не все желают слезать с гвоздей.
Хотя даже в жизни с высокой степенью осознанности не обходится без дней, когда нужно подзарядить батарейки.
«Бывают дни, когда все блекнет. Будто светлые чувства становятся бесцветными. Не любится, не верится, не хочется. В такие дни я придумывала простую отговорку, чтобы никто не переживал, и со спокойным лицом уходила до вечера. Только бы никого не обидеть и не встревожить. Садилась в автобус, уезжала в соседний город, смотрела на дождь за окном и ни о чем не думала. Или долго шла пешком… Отпускало.
Я не делила с Асадом такие дни. Зачем? Это мои внутренние сбои, и единственный способ восстановления для меня – молчание… Чем больше человек стремится к свету, тем больше преград возникает на этом пути. Как говорят на Востоке, “демоны терзают” – один раз попадешься на удочку, и вроде уже плохой человек. Главное, всегда возвращаться к себе.
Руми говорил: “Этот мир – горы, а наши поступки – крики: эхо от нашего крика в горах всегда возвращается к нам”».
У меня есть тетя по имени Амина. Сестра мамы. Обе они выросли в живописной деревне Хиля. Сария, выйдя замуж за отца, переехала в город. Амина до сих пор там. У нее участок земли и маленький домик, где они с мужем Джафаром живут в тишине.
Дети выросли, обзавелись семьями, выбрали мегаполис. А Амина по-прежнему в том месте, где родилась. Гордится этим.
«Съездила в Индию и Иран, мне достаточно. Я построила мир и то, что хотела бы в нем видеть, на этом скалистом участке земли, мне незачем куда-то за чем-то ехать. Воспитала трех сыновей, двух внуков, посадила двадцать восемь хурмовых деревьев, увидела Мекку. Сейчас у меня есть друг, дом и тишина… Люди изводят себя на пути к якобы большим целям, стремятся к тому, чтобы о них узнало как можно больше народу, городов. В борьбе за это они забрасывают свой дом – тот, что в них, а не снаружи. Если хочешь быть полезным на новом месте, научись быть полезным дома».
В первый день зимних каникул мы с мамой всегда ехали в Хиля. В честь нашего приезда Амина доставала из погреба садж[2], пекла кутабы – лепешки с тыквенно-гранатовой начинкой. К чаю подавала пирог с персиковым джемом. Традиция.
У Амины смуглые крупные руки и закрашенные хной ногти. На среднем пальце правой руки золотое кольцо с гранатом, доставшееся от прабабушки. «На сердце каждой женщины – рубцы от некогда кровоточивших ран. Время и гранат их заживляют. В Хиля гранат называют камнем честности. Страшно прожить жизнь во лжи себе. Какой бы ни была правда, надо ее услышать, принять. Иначе так и будешь бегать от тишины».