– Узнает, как нам плохо, так тогда уж мастерам не поздоровится!
– Лишь бы принял…
– Да примет, не русский он, что ли?!
В дверь влетел ещё один любитель чаепитий. Сбросил кожух и остался в рубахе под горло, сапогах и штанах, в них заправленных, – точно, как и остальная компания.
– Ребзя! – крикнул он. – Всё! Есть! Фарфоровый встал!
– Урааа! – закричали все вместе.
– Ура! – крикнул буфетчик за компанию.
– Теперь весь Петербург забастовался!
– Будут знать!
– А ты-то завтра с нами? – поинтересовались у новоприбывшего.
– Да я и не знаю…
– Пошли!
– Вместе будем!
– Завтра время новое начнётся! Носом чую!
– А не примет?
– Да хватит уже!
– Примет, ясно?
– Нас много! А против толпы не попрёшь!
– Дело верное!
– Где подписаться? – спросил новоприбывший.
– В Новопрогонном! Там столы стоят прямо на улице! Уйма народищу!
– Можно и крестик поставить.
– Ступай, пока можно!
– Нет, стой! Они сами придут сюда скоро. И батюшка тоже. Подпишешь на месте.
– …Да примет ли?..
– Вот ты заладил!
– Да хуже японца, чесслово!..
– Угу. Хуже мастера.
О чём шла речь? Понятия не имею. Всё, что я поняла, это то, что рабочие то ли бастуют, то ли только будут это делать. Очевидно, что сами они до этого додуматься не могли бы, так что явно действовали по наводке вражеских сил. Блюдце с печеньками, соседствовавшее с самоваром на столе рабочей компании, красноречиво об этом свидетельствовало. Я, очевидно, попало в гнездо заговорщиков! Предатели! Отродье большевистское! Немецкие шпионы!..
Не успела я закончить свой этот внутренний монолог и составить план действий, как в чайной появилась ещё парочка рабочих. У одного была кипа бумаги. Другой неожиданно закричал:
– Товарищи! Не поддавайтесь монархической пропаганде! Попы всё врут! Знайте, что пока стоит самодержавие, жизни нашему брату не будет! Не верьте царю! Покупайте газету «Искра»!
– Вставаааааай, проклятьем заклеймёёёёёё… – запел второй.
Допеть не дали.
– Поди к чёрту! – раздалось из-за стола.
– Шуты гороховые!
– На батюшку-царя бочку катят! Ишь, каковы!
– Да кто вас сюда звал?!
– Шпионы!
– Япошки!
– Научим их, ребята, уму-разуму!
Рабочие повскакивали. Агитаторы, сообразив, что сейчас будет драка, решили не дожидаться её и ретировались. В дверь им вслед прилетел подстаканник.
– Ну тихо, ребята, не надо! – воскликнул буфетчик.
Рабочие успокоились.
А они, кажется, не так уж плохи, решила я. Вот только кто они? Что происходит?..
6.2. Четвертое путешествие (продолжение)
Еще минут пять за столом говорили о глупости искровцев. Я же сидела и думала, что тут к чему, но ни к какими дельными выводам все еще не пришла. А потом один из собеседников, который перед этим то и дело нетерпеливо бегал на улицу, ворвался с восторженным криком:
– Идут! Идут, ребзя! И батюшка с ними!
Следом в чайную втекла толпа народа человек, наверно, в двадцать. Этот поток внес в помещение и выбросил на центральный стол молодого священника. Тот нимало не смутился такой трибуны. И буфетчик против не был: кажется, использовать столы в качестве сцены в этой чайной было не в новинку.
Толпа – и новоприбывшие, и те люди, что их ждали, собрались вокруг оратора. Священник заговорил. Он вещал не как поп, а как уличный агитатор-социалист: говорил об угнетении, о необходимости созвать земский собор, об общих выборах… В первую секунду он показался мне подозрительным, но спустя немного времени… О, как он говорил! Его голос был самым приятным из слышанных мной, большие глаза светились умом и добротой, а сам он, очевидно, твердо верил в свои слова. Кажется, если бы Николай Александрович не был моим идеалом, я нашла бы его в этом батюшке! Когда же оратор сказал, что всеобщие выборы надобны для того, чтоб народ проголосовал за государя, а помещики, буржуи и евреи оказались в меньшинстве, я поняла, что передо мной – умнейший человек своего времени.
Похоже, не одна я так считала. Вся чайная смотрела на священника с обожанием.
– … мы обнищали, нас угнетают, обременяют непосильным трудом, над нами надругаются, в нас не признают людей, к нам относятся как к рабам, которые должны терпеть свою горькую участь и молчать!
Поп читал по бумажке, но гладко, уверенно и с выражением. Часто он отрывался от теста и, кажется, декламировал наизусть. В паузах вся чайная гудела:
– Верно, верно!
– … Нас здесь многие и многие тысячи, и все это люди только по виду, только по наружности, – в действительности же за нами как и за всем русским народом, не признают ни одного человеческого права, ни даже права говорить, думать, собираться, обсуждать нужды, принимать меры к улучшению нашего положения…
– Верно! – воскликнула я.
Перед глазами нарисовались общага, Люська, самодовольные гимназистики… Вспомнилось, как холодно без шапки… Вспомнилось, как унизительно без трех копеек…
– Россия слишком велика, – продолжал священник, – нужды ее слишком многообразны и многочисленны, чтобы одни чиновники могли управлять ею. Необходимо народное представительство…
– Верно! – вновь крикнула я, повинуясь порыву.
Не знаю, как мне раньше это все в голову не приходило?.. Но как же хорош он!.. Как складно он говорит!.. И какой красивый!.. Понятия не имею, кто это такой и что тут происходит, но чую нутром, что за этим священником правда!
– Вот такую челобитную мы завтра государю-императору дадим, – подытожил оратор. – И он ее не сможет не принять! Потому что, если не примет, то не с народом он.
– Примет! – загомонила аудитория.
– А ежели откажет? – спросил вечно сомневающийся кто-то, но его вопрос потонул в буре общего оптимизма и остался не отвеченным.
– Кто согласен, братья, подпишитесь, – сказал поп. А потом по-отечески улыбнулся мне и добавил: – И сестры тоже.
Я кинулась к предложенным бумаге и перу и подписалась самой первой. Следом стали оставлять автографы остальные.
– Ловко с пером управляешься, даром, что баба, – заметил священник. – И активная какая! Но я тебя раньше не видел. Фабричная?
– Кто? – Я сразу растерялась.
– Ты, конечно. Фабричная, говорю? Или где работаешь?
– Я… я пока не работаю… Только приехала в Питер… Сегодня… Ищу себе место…
– Вот как! Ну, стало быть, быстро найдешь, раз такая активная. С нами пойдешь завтра?
– Что? Куда… с вами?
– Ну как «куда»? К царю!
– Что, прямо к царю?
– Ну, конечно! Неужто не поняла? В том-то и суть, чтоб всем миром собраться – и к Зимнему. Чтобы генералы да помещики не помешали народу с его царем-батюшкой потолковать. Узнает царь, как плохо мы живем – и не сможет не пойти навстречу людям. Только много нас должно быть, чтоб добиться своего. Вот и зову тебя.
– А митинг согласован? – машинально спросила я.
Священник на мгновение нахмурился, растерялся. Но быстро нашелся:
– Ну да, я предупредил полицию… Но это неважно… Ты, главное, приходи завтра. И подруг приводи. Не одна, чай, приехала? Мы со всего города пойдем. Кто от Нарвской, кто от Невской, кто с Васильевского… Ты вот где остановилась? Где живешь?
– Если честно, нигде…
– Вот так так! А ночевать где собираешься?
– Ума ни приложу, – вздохнула я.
– Ну, это не дело. Наше товарищество тебе крышу над головой-то подыщет. Эй, ребята! – восклинул священник. – Слыхали? Кто знает, где женщине голову преклонить?
– Да у вдовы Пироговой как раз одна койка освободилась! Там многие наши живут, ярославские.
– Вот и прекрасно. В обиду ее не давайте… Ну, все подписались? Спасибо вам, братья! Ну, завтра увидимся.
– Завтра увидимся, батюшка!!!
– А я в следующую чайную пойду.
– Давай, отец Георгий!
– До свиданья!
– Скоро встретимся!
– Скоро жизня новая начнется…
– Только б к принял…
– Примет, примет, куда денется…
Человеческая река, на которой приплыл священник, вылилась обратно в темную улицу, унося его за собой.
Я и оглянуться не успела, как обнаружила себя в компании каких-то новых друзей на полпути ко вдове Пироговой.
6.3. Четвертое путешествие (продолжение продолжения)
К Пироговой шли толпой человек в десять. Тьма стояла непроглядная. Мороз трещал еще сильней, чем прежде. Но настроение в нашей компании (о, да, теперь я смело могла назвать эту компанию своей, сказать о ней «мы»!) было таким приподнятым, что как будто бы и холода не чувствовалось. Мне задали несколько вопросов: чья, откуда, где хочу устроиться. Выдуманные на ходу ответы вполне сгодились: никто не усомнился в том, что я девчонка из села, приехавшая устраиваться на фабрику. То ли зажигательная речь батюшки сделала меня своей среди этих рабочих и вдохновила на столь эффективное вранье, то ли – это более вероятно – люди были так увлечены своими планами на завтра, что не больно-то расспрашивали и россказни мои воспринимали вполуха.
По дороге беспрестанно обсуждали, как пойдут к царю, что скажут, что он, может быть, ответит. Потом запели. Под пение верных подданных государя я шла и думала, что, быть может, смогу завтра попросить его не слушать предсказаний в день смерти Столыпина. Вероятность этого была, конечно, маленькой… но так хотелось верить в лучшее! Я разделяла общее воодушевление, как бы грелась в лучах общего оптимизма и чувствовала, как и сама его испускаю. В конце концов, если я даже и застряну насовсем в этой эпохе… если не смогу вернуть свой век… если уже не увижу свою милую служебную квартирочку… да совсем неплохо жить при Николае II, оставаясь простой работницей! Говорят, у рабочих квартиры в то время были четырехкомнатные и своя прислуга. Ну вот, значит, у меня все это будет. Плюс возможность пойти к царю-батюшке и лицезреть его лично!
Радостное возбуждение среди моих спутников, тем временем, нарастало. Им хотелось агитировать к участию в походе всех и вся. Всей толпой навалились на дворника, снег убиравшего: кажется, убедили. Потом пристали к извозчику, ожидавшему седока. Тот долго отнекивался, отмахивался, затем послал всех матом, подстегнул свою лошадку и уехал; в его сторону долго плевались, ругали жидом и предателем.