Потом возникла мысль зайти в галантерейный магазин, находившийся в паре кварталов от Пироговой. Кто-то сказал, что приказчики там ярославские, свои, почти родные и их надо непременно взять с собой завтра к царю. Магазин оказался закрыт. В него долго стучали, кричали – до тех пор, покуда оттуда не пригрозили послать за полицией. Кто-то сказал, что полиции мы не боимся, она тоже с нами пойдет, но его охладили. Ушли.
Было обидно. Всем хотелось еще пригласить завтра кого-нибудь к царю-батюшке.
Магазинов вблизи больше не было, зато обнаружился ресторан. Окна его горели. Через них можно было разглядеть богатую публику, пирующую как ни в чем не бывало.
– Ну, попили кровушки народной! – буркнул кто-то. – Теперь все! Прижмет вас царь к ногтю-то!
– Может, окна им побить? – спросил другой.
– Нет, нет! – закричало большинство. – Не хулигань. Арестуют, и кто тогда завтра пойдет?
– В этом ресторане наши парни есть, тверские – бросил кто-то. – Половой из нашего села.
– Айда к нему!
Все бросились к черному ходу: ломиться с парадного как-то стеснялись. Забарабанили в заднюю дверь, завопили… И, наконец, дождались того, что она открылась. На пороге был официант. Через секунду появился поваренок лет пятнадцати.
– Гришка! Сенька!
– Завтра с нами?
– Вместе? К царю! Ну!
– Все наши там будут!
– Тимоха, вон, даже с женой и детями пойдет!
– Я-то буду обязательно! – сказал официант.
– Да я бы тоже, только повар не велит! – ответил мальчик.
– Вы бы нашего повара уговорили!
– Так, тут что еще за сборище?..
С этими словами на пороге возник повар – видимо, тот самый. Был он средних лет, с холодным взглядом, щегольскими усами, тонкими чертами лица и еще чем-то таким во внешности, что показалось мне очень знакомым и очень располагающим.
– Спиридон Иваныч, это заводские! Они завтра к императору идут. И нас пришли позвать, – принялся объяснять поваренок.
– Их микадо подкупил, чтоб барагозили. А ты, дурак, и слушаешь, – ответил Спиридон.
– Никто нас не подкупал!
– Эй, ты там язык-то попридержи!
– Мы за государя-императора горой! А с микадой, может, сам ты и якшаешься?
– Ну, тихо!
– Коль не хочешь – не ходи. А парень сходит.
– Ну вот и не пойду! – ответил повар. – И его вот не пущу. Мне его родители доверили. И почем вообще я знаю, что там будет?
– Царь с народом поручкается! Вот что будет!
– Да не примет он вас! Прочь идите! Холоду напустите…
Еще несколько минут толпа препиралась с поваром, а я все смотрела на него и думала: почему же он кажется мне таким своим, таким симпатичным, таким знакомым?.. Почему-то ужасно хотелось узнать его, пообщаться, поговорить…
Неожиданно для самой себя я сделала шаг вперед:
– Спиридон Иваныч! Что ж это такое? Вы не русский? Не с народом? Все к царю идут: и заводские, и фабричные, и с Петроградской, и с Васьки, и с Выборгской…
– Кое-кто даже из Красного села! – сказали сзади.
– …Посмотрите на меня! Вот я вот – женщина! И все-таки иду! И не боюсь! Вот я – с народом!
– Верно, верно! – закричали позади.
– Да он боится!
– Не боюсь я, – буркнул повар.
– Ну, а если не боитесь, так чего же? – продолжала я. – Вы, может, лучше всех себя считаете? Думаете, все, кто идут, дураки, а вы, стало быть, один умный! Ну и так пожалуйста! Не ходите! Нам таких не надо! Только мальчика пустите! Его-то родители, видно, хорошие люди! Они-то и сами пошли бы, да только не в Питере, верно?..
Я несла Бог знает что. Пять минут спустя уже невозможно было вспомнить, какие фразы прыгали тогда из моего рта. Я была подхвачена азартом: воодущевление, вселенное батюшкой, еще не прошло; упорство повара и злило, и в то же время чем-то был он мне ужасно интересен. В общем, я, сама не знаю, как, сумела убедить его:
– Да черт с вами! – ответил Спиридон. – Пускай идет ваш Гришка. И я с ним пойду, погляжу. Как вам царь в рожу плюнет, увижу.
– Ну-ну!
– Не болтай что попало!
– Наташка не промах…
– А ты побожись, что мальчишку отпустишь и сам не соврешь!
Повар дал обещание.
До дома вдовы Пироговой меня донесли на руках – как героя. Впрочем, ходу до него оставалось меньше пяти минут. Добравшись до подъезда, я уж не сомневалась, что останусь в этом времени: здесь все меня устраивает.
6.4. Четвертое путешествие (продолжение продолжения продолжения)
Вдова Пирогова так крепко пила, что моего появления не заметила… Жильцы квартиры уверяли, что против она и когда протрезвеет не будет. А может быть, и трезвая не очень обратит на меня внимание: в квартире обитает такое количество жильцов, сообщили мне, и меняются они с такой частотой, что переживать не стоит.
Из комнаты хозяйки доносился густой, жирный мат.
– Это два ее любовника ругаются, – сказал один жилец. – Ты не волнуйся. Обычно они смирные, живут себе втроем… Но вот нынче, видать, накатило.
В том помещении, куда поселили меня, располагалось восемь кроватей, на которых размещалось четырнадцать человек – я была пятнадцатой. Соседями моими были лоточник, спавший вместе с сыном, тоже лоточником; торговка требухой, пропахшая насквозь своим товаром; политическая бабушка, вышедшая недавно из заключения, где тридцать лет просидела за хождение в народ; старый извозчик; молодой извозчик с женой, ожидавшие прибавления, бывшая служанка из Эстляндии, которой отказали от места из-за беременности, ее младенец, какая-то чахоточная девочка, постоянно кашляющаяся и не поднимающаяся с постели… И еще несколько личностей, включая фабричную девушку, слушавшую священника в чайной и сюда меня и пригласившую. Представилась она Пелагеей и, кажется, очень ко мне тянулась, дружить хотела. Видимо, мечтала заполучить в соседи хоть одного приличного человека.
Еще несколько человек жило на кухне. Пелагея сообщила, что не знает их, поскольку те уходят рано утром и приходят поздно вечером, но это и к лучшему:
– Скубенты – известное дело. Опасный народ. Книжки там читают, то да се… А может, у них динамит там, откуда я знаю?.. По мне бы пересажать всех!
Мое койкоместо оказалось возле окна, из которого дуло – достаточно для того, чтобы опасаться простуды, но не так сильно, чтобы проветрить комнату по-человечески. Открывать окно не разрешалось: дрова были дороги, и раскидываться ценным теплом никто не собирался. Так что запах черняшки, сапог, требухи и немытого тела не покидал нашу комнату, видимо, никогда.
Я села на кровать и ощутила, что как будто бы трезвею, что ли, как-то… Речь батюшки и вызванный ею общий восторг ввели меня в какое-то измененное состояние сознания. Кажется, я позволила этому оратору слишком увлечь себя… Скажем так, погорячилась… Подписалась на какую-то дурацкую демонстрацию, завела непонятных друзей, черт-те-где поселилась… Вот блин, как воняет-то здесь!..
– Ну, Наташа, что, спать будем, что ль? – спросила Пелагея. – Надо ложиться, поди. Не проспать бы нам завтра! Ведь нельзя же подвести отца Георгия.
Георгия!
Вдруг у меня в голове что-то щелкнуло.
Георгий, Георгий… Да уж не Гапон ли?!.. О, Господи! Как я могла так сглупить?! Неужели?!.. Неужели это то, о чем я думаю?!..
– А какое сегодня число?
– Так восьмое ж! А что?
– Да так просто.
Восьмое!.. Тут ноги мои ослабели, кровь отхлынула от лица, сердце заколотилось как бешеное. Хорошо, что я сидела, хорошо, что в комнате было темновато, и хорошо, что девчонка закашлялась – благодаря этому Пелагея и все остальные соседи не заметили произошедшего со мной. Ну, а я, между тем, пришла в ужас. Сегодня восьмое. А завтра девятое, получается. Января. Пятый год… В чайной говорили про японцев: точно, пятый! Значит, завтра… может статься, Пелагею расстреляют… Может статься, меня тоже…
Хотя нет.
Меня-то нет, конечно.
Что я, дура?
Я, конечно, не пойду.
Сама не знаю, из-за чего на меня накатил этот ужас. От того ли, что и эта моя соседка рискует окончить свое земное существование меньше, чем через сутки, и другие те, кто в чайной был, кто в ресторан со мной стучался, кто мне стал почти своими?.. Или от того, что я оказалась втянута в незаконную акцию, призванную дестабилизировать обстановку в стане и оплаченную из-за рубежа?.. Ведь если по демонстрантам открыли огонь, то, значит, они виноваты, логично ведь, да?
Мне захотелось сказать Пелагее, что ее «отец Георгий» очевидно получает печенюшки из японского посольства. Но я сдержалась. Не поверит. Глядишь, еще и выгонит меня мороз ночью так же, как привела… И вообще, кто ее знает. Может быть, она не так глупа, как кажется. Может, тоже ест эти печеньки. Ведь не может же она сама, по собственной инициативе, выйти на демонстрацию!..
… Тут мои мысли прервал таракан, пробежавший из-под кровати, в которой лежала туберкулезная, мимо той, где ютились извозчик с пузатой женой, под кровать Пелагеи. Из-за стены поднялась очередная волна мата; затем раздался глухой удар и звук бьющегося стекла – после этого все затихло.
– Кажись, один другого укокошил, – выдохнул лоточник.
– Наконец-то, – сказала мамаша с младенцем.
Я повернулась к стене, а, вернее, к окну. Сунула нос под струйку свежего воздуха из щели. Ну вот, так дышать даже можно… Так что я там думала?.. А! Не может Пелагея выйти на демонстрацию без наводки агентов влияния из-за рубежа. Не может, это совершенно исключено. Очевидно, для этого у нее нет никаких оснований…
– Спишь, Наташ? – спросила Пелагея.
– Ну… Пытаюсь.
– Как думаешь, выйдет к нам царь?
– Да откуда ж я знаю?
– А Путин, как думаешь выйдет?
– Что?! Кто?! Путин?!
Меня как водою холодной облили. Я села. Нет, не села, подскочила на кровати.
– Ты сказала «Путин»?! Выйдет Путин? Или как? Я, что, ослышалась?
Это шутка? Я не в прошлом веке? Путин царь?
– Путин, да. А что такого? Что ты так разволновалась-то? Я вот говорю, интересно, выйдет он с нами и с поваренком на демонстрацию, как обещал? Или увильнет? До последнего отказывался, знаешь? Ты его разагитировала ловко!