— Значит, Кносс — это город? — поинтересовался я. — Я думал, что там всего один дворец.
Торговец удивлённо покосился на меня: по-видимому, он не ожидал, что юнец, которому едва исполнилось шестнадцать лет, задаст такой каверзный вопрос.
— Да, Кносс — город, — сказал он убеждённо. — Вероятно, города впервые возникли на Востоке, пожалуй, тогда, когда человек оказался в состоянии обрабатывать пашню и выращивать скот. Развитие земледелия и животноводства позволило освободить часть людей от этих забот, чтобы дать им возможность добывать руду и плавить металл. Другие стали ремесленниками. Возникла потребность в священниках и солдатах, а их требовалось кормить. Предпосылкой для возникновения городов послужил переход людей к оседлому образу жизни. Поэтому Кносс стал городом не из-за гигантского дворца, а из-за того, что его окружает множество вилл и деревень. Мой брат однажды посетил Ур — это столица Вавилонии. Ты не поверишь, но в Кноссе почти в два раза больше жителей. Любой город необходимо кормить. В Кноссе живут неплохо. Чтобы содействовать процветанию сельского хозяйства и торговли, там проложили даже мощёную улицу. В других странах к северу от Крита ничего похожего до сих пор нет. Улица ведёт от портов южного побережья и деревень Мессарры через весь остров к Кноссу. Сперва по этой улице попадаешь в гостиницу, а затем через крытую лестницу с колоннадой к южному входу во дворец. От этой улицы ответвляется другая и к западу от дворца ведёт через весь город на север, к портам. Я уверен, что любой город благоденствует только в том случае, если его связывают с окрестностями хорошие дороги.
Когда торговец удалился, отец снова взял в руки великолепное блюдо.
— Тому, что мы есть, — заметил он задумчиво, — мы обязаны людям, которые жили раньше нас. Нас сформировал Египет и Финикия. Хаммурапи был мудрым властителем Вавилона — он покровительствовал искусствам и дал своему народу хорошие законы. Запомни, сын: твоей самой важной задачей, когда ты станешь царём, будет дать подданным мудрые законы. — Он провёл рукой по лбу. — У хеттов прекрасный вкус, и даже цари Крита — торговец убедил нас в этом — дают миру очень много. Нам нужно стремиться развить в себе такое же чувство прекрасного, как и у них; возможно, по сравнению с ними мы просто варвары.
Пришёл капитан, которого он очень ценил.
— Подожди немного, — приказал отец.
Я стоял в соседней комнате и глядел на дорожный экипаж во дворе. Мои мысли были заняты чужими странами, чужими городами; я принялся играть с орехами, лежавшими на блюде; крупный орех изображал дворец, вокруг него я расположил дома, не забывая о прекрасных улицах, ведущих к порту.
И вот я снова оказался рядом с отцом. Капитан почтительно, с глубоким поклоном протянул ему вырезанную из слоновой кости фигурку.
— Это Апис, священный бык, — объяснил он.
— Слоновая кость почти белого цвета, — заметил отец. — У меня есть дощечка из того же материала, вероятно из Египта, ибо на ней изображён лежащий сфинкс. А цвет почти желтоватый.
Капитан кивнул.
— Цвет зависит от страны, откуда добыта эта кость. Слоновая кость из Восточной Африки отличается беловатым оттенком, из Западной — от желтоватого до красноватого, а из Центральной Африки имеет нередко даже зеленоватый цвет.
Отец с тревогой рассказал капитану, что Аттика то и дело страдает от землетрясений, причиняющих много горя и уносящих немало человеческих жизней.
Капитан понурил голову.
— Не знаю, в чём дело, но вот уже целых два года я испытываю страх перед моретрясением, перед волнами, которые внезапно, буквально в один миг, вздымаются вокруг нас. При полном штиле они могут стать опасными. Кажется, — сказал он словно про себя, — будто злые духи собираются ввергнуть мир в катастрофу. Я уже более тридцати лет владею судном. Теперь я стремлюсь, если есть возможность, до наступления темноты укрыться в гавани, потому что не хочу стать игрушкой сил преисподней, когда меня окружает тьма. Пока светло, я вижу волны, могу определить их направление и в соответствии с ним вести судно. Да, — заметил он серьёзным тоном, — когда опускается ночь, я ищу гавань или, по крайней мере, бросаю якорь вблизи побережья, чтобы спастись вместе со своими людьми, если что-то случится.
Спустя несколько дней я проснулся среди ночи от того, что землю сотрясала лёгкая дрожь. Я испугался, что моя комната рухнет и балки засыпят мою постель.
Я позвал Айзу. Она тут же пришла и прилегла рядом. Она была напугана, взяла меня за руку и прижалась ко мне плечом, стараясь вселить в меня спокойствие и уверенность.
Я почти сладострастно вцепился в её тело. Неужели я уже стал мужчиной?
Когда солнце разбудило меня, я опять почувствовал, как содрогается земля. Айза, утомлённая, лежала рядом со мной, забывшись глубоким сном.
— Ты прекрасна! — прошептал я взволнованно, лаская её. Через несколько мгновений она проснулась.
— Ты прекрасна! — повторил я, ища её губы.
Мои поцелуи становились всё горячее. Айза мягко отстранила меня.
— Минос, — попросила она, — прошу тебя, не надо...
— Почему? — спросил я, уязвлённый в своём тщеславии и гордости.
— Скоро ты станешь царём. Боги не желают этого, они покарают нас. — Она замолчала, печально глядя перед собой, потом тихо продолжала: — Я бросила свои магические палочки — они знают всё. Этому не суждено сбыться, с помощью палочек боги дают понять, что я приношу тебе страдания. Да, когда я очень люблю тебя, я причиняю тебе страдания.
— Разве всех, кто любит друг друга, ждёт кара? — скептически спросил я.
Она безмолвствовала.
— Разве нас ждёт наказание только за то, что я сын царя Аттики, микенец, а ты всего лишь рабыня?
Она опять не проронила ни слова.
— В обычае наших богов, — продолжал я почти умоляющим тоном, — скрепление узами брака братьев и сестёр. Матери любят своих сыновей, отцы — дочерей. Почему им всё можно?! Почему они должны покарать нас за нашу любовь?
Поскольку Айза по-прежнему молчала, я воскликнул:
— Ведь и ты родом из страны, в которой боги поступают по-своему. Ваш Осирис, — перешёл я в наступление, — женился на собственной сестре. Я, правда, не бог, но я царевич и имею много прав, и они позволяют мне любить тебя.
Айза прижалась ко мне и прильнула губами к моим. Когда мы отстранились друг от друга, она вполголоса сказала:
— Ты не бог, ты — микенец. Вы все — солдаты, и твой дядя пользуется репутацией сурового воина. Ваши мужчины — прирождённые бойцы. Если вы и находите время для любви, то это всего лишь недолгие минуты. Умеешь ли ты любить всерьёз, способен ли подарить свою любовь на долгий срок? Я не хочу, чтобы меня любили всего лишь мимолётные мгновенья. Может быть, в том, что я приношу тебе страдания, виновата я сама, моя натура?
Теперь она лежала рядом со мной почти надувшись. Одежда на ней сбилась к самому горлу, так что я мог вновь любоваться линиями её плеч, гладкостью кожи на спине и очаровательными очертаниями её грудей. Потом я перевёл взгляд на её лицо, на длинные ресницы, на бёдра, нежно прижимавшиеся к моим.
Что мне особенно нравилось в Айзе, так это то, что, в отличие от других рабынь из Египта, она обычно носила свои длинные иссиня-чёрные волосы заплетёнными в две тяжёлые косы. Я любил играть её волосами, расчёсывал их, собирал в пучок, перевязывая какой-нибудь светлой лентой. Потом снова заплетал в толстую длинную косу, которая, смотря по тому, как она лежала, украшала груди или спину Айзы. Иногда я распускал её волосы, и тогда они напоминали маленьких змеек сладострастия, украшая щёки девушки и создавая восхитительные контрасты.
— Хорошо! — стонала Айза, когда я гладил и целовал её волосы.
Как-то я заплёл из них множество тоненьких косичек.
— Такую причёску носят у нас на Ниле, особенно когда влюблены, — вздохнула она, прижимаясь ко мне.
— Часто ты делила ложе с мужчиной? — спросил я с замиранием сердца. Каков-то он будет, её ответ?
Она грустно улыбнулась.
— Ах, Минос, что ты знаешь о жизни, о тех жестокостях, которые люди то и дело проявляют по отношению друг к другу? На рассвете нашу деревню оцепили работорговцы, и тех, кто остался в живых, они заковали в цепи и увели с собой. В то время я была почти ребёнком. В первую же ночь они сделали девушек женщинами, а женщин — матерями.
— И тебя?
— Мне посчастливилось... Я оказалась, наверное, единственной, кто избежал этой участи. За несколько дней до этого нападения у меня началась лихорадка, я была очень слаба, временами почти лишалась сознания. Меня можно было принять за мёртвую. На судне мужчины снова стали домогаться женщин — больше всего доставалось девушкам. Мать спрятала меня, накрыв канатами... Там я и лежала, едва не задыхаясь от жары и духоты.
— А потом? — робко спросил я. — Сколько мужчин успели полюбить тебя?
Вместо ответа Айза принялась гладить и ласкать меня, прижимаясь ко мне своим восхитительным тёплым телом.
— Ночью, накануне того дня, как меня доставили к твоему отцу, какой-то пьяный надсмотрщик затащил меня к себе в постель. Он сделал меня женщиной... — Она приподнялась с постели и теперь сидела рядом со мной, ещё более очаровательная. — Прошу тебя, Минос, никогда больше не спрашивай меня о моём прошлом. Важно только то, что происходит сейчас и что нас ждёт в будущем. То, что когда-то было, уже прошло. Так что не задавай вопросов, потому что ты из-за этого расстраиваешься сам и расстраиваешь меня. Смотри в будущее, — сказала она убеждённо.
— И ты целовала этого человека? — всё-таки спросил я, дрожа от ревности.
— Уже не знаю, — уклончиво ответила она. — Человек — всегда тайна, для него существует лишь то, что происходит сегодня, сейчас. Я уже говорила тебе, что тот человек был пьян. Мне ещё повезло, что он проявил ко мне определённое уважение, нежность и даже учтивость. — Она опустила голову, с трудом переводя дыхание. — Это скрасило мою беду и даже побудило меня испытать к нему известное чувство благодарности.