Я посмотрела на него долгим грустным взглядом, не пытаясь понять, и сказала:
— Сказать по правде, я готова на многое, чтобы мы были все вместе на Песах. Мне нравится быть на праздник среди людей. Я не очень люблю Агаду[21], в ней есть раздражающие меня вещи — все эти рассказы про египетские казни и вся эта радость по поводу бедствий египтян… Я бы отказалась от традиционного чтения Агады.
— Мне не кажется, что мой сын согласится от чего-нибудь отказаться, он в последнее время ударился в религию.
— Да, мой зять тоже не откажется. Ты знаешь, он из Туниса. А что будет с матерью твоих детей?
— Что ты имеешь в виду?
— Где она будет на Песах?
— Понятия не имею. Насколько я знаю, у нее нет семьи в Израиле.
— Значит, ваши дети на Песах с тобой, а она останется одна? Мне это не кажется правильным.
— Так что ты хочешь?
— Пригласи ее.
— Пригласи ты сама. Я дам тебе номер ее телефона.
— Хорошо. Так что теперь нас ровно двадцать четыре человека!
Я отчаянно мыла окна, кухонные шкафчики, стол и стулья, пианино, постирала занавески, купила двадцать четыре набора из трех тарелок, большой, маленькой и глубокой, десятилитровую кастрюлю для супа и двадцать бокалов для вина.
Перед самым Песахом я загрузила кастрюли и столовые приборы в свою машину и целый час простояла в очереди, чтобы студенты ешивы откашеровали их в огромном черном котле с шумным пламенем под ним и бурлящей в нем водой.
Я сварила суп в десятилитровой кастрюле, сделала кнейдлах, печеночный паштет, гефильте фиш, студень, цимес и компот. Эли перетащил всю мебель, включая обеденный стол, из гостиной в мой кабинет, лишь пианино осталось стоять на прежнем месте. Соорудил длинный стол, расстелил скатерти. Я накрыла на стол, поставила в центр пасхальное блюдо с необходимыми ингредиентами и рядом с каждой тарелкой положила агаду. Уф! Все должно получиться!
Мне запомнилось, как его бывшая жена вошла с букетом цветом, подошла ко мне, словно к старой знакомой, протянула мне прямую, как линейка, руку и сказала: «Спасибо за приглашение». Она даже не взглянула в сторону Эли, и он тоже вел себя так, словно не видел ее.
Помню, как его старший сын сел на стул, взял еще пустой винный бокал, поднял, посмотрел на просвет и попросил меня перемыть его, потому что он недостаточно чист. Потом он дал мне пластиковую коробку с едой, которую приготовила его жена, и попросил чтобы, когда придет время, я дала ему, его жене и детям именно из этой коробки.
Помню, как мой зять из Туниса спросил, где благословения, и я обнаружила свое невежество, когда не сразу поняла, о чем речь.
Помню, как друг его дочери спросил, почему нет баранины.
Кто-то — уже не помню точно, кто именно, — читал Агаду и, забыв, что ее читают по очереди, читал и читал, и никто не пытался его остановить.
Галина и ее сын, не понимая ни слова, сидели с широкими улыбками на лицах и смущением в глазах.
Какой-то ребенок заснул. Мне тоже сразу после ужина захотелось спать, но почему-то еще и плакать, а в это время мои дети серьезно говорили с его детьми о ценах на квартиры, рекламных акциях, кулинарных рецептах и приложениях для смартфонов.
Когда все ушли, Эли сказал мне:
— Иди отдыхай, я помою посуду и со всем разберусь.
Я пошла в спальню. Соседи сверху напомнили о себе ужасно громким пением и ритмичным притопыванием. На часах было одиннадцать тридцать. Я не могла заснуть. Во мне росло раздражение. Я лежала и ждала, когда закончится этот чудовищный шум, а он все не кончался. У меня было чувство, что меня избивают — жестоко, безостановочно. Я поднялась с постели.
Эли уже снял скатерти, вытряхнул их и сложил, поставил доски в углу гостиной и взялся за горы посуды, которой была заставлена вся кухня.
— Что случилось, почему ты не спишь?
— Я хочу позвонить в полицию.
— В чем дело, что случилось?
— Я не могу больше выносить этот шум. Уже первый час. Всему есть предел!
— Что с тобой? Подожди, я поднимусь, поговорю с ними.
— Они что, твои друзья?
— Не друзья, но я его знаю. Я когда-то работал с ним.
— Ты когда-то работал с ним? Что ты делал с ним когда-то?
— Мы занимались ремонтами. Он — по мрамору.
— Прекрасно! Так вы друзья!
— Мы не друзья, но ты не должна реагировать так…
— Как так?
— Я не знаю. Но мы себя так не ведем…
— Кто это мы? — заорала я. — Кто это мы? Ты и эти соседи? Ты и твоя мать?
Я уже не соображала, что делаю. Я взяла полиэтиленовый пакет, полный мусора, поднялась на второй этаж, вошла в незапертую дверь и вывалила содержимое пакета на мраморный пол гостиной к изумлению тут же замолчавших и остановившихся певцов и танцоров.
Недолго думая, я повернулась, выскочила из квартиры и побежала вниз. Едва я заперла за собой дверь, как в дверь начали бить руками и ногами, пытаясь добраться до меня.
— Что это? — спросил Эли.
— Вот и всё, — сказала я.
В паузу между ударами я крикнула:
— Если вы не прекратите, я позвоню в полицию! Тихо!..
— На него в полиции заведено дело, он мне рассказывал. Ты думаешь, что́ ты делаешь? Что такого он тебе сделал?
— Ты все еще защищаешь его? — кричала я, и слезы текли по моим щекам.
Эли не обнял меня. Он вернулся к уборке. Если бы он мне изменил, я бы ненавидела его не так сильно, как ненавидела сейчас.
В холь а-моэд[22], когда он пошел чинить телевизоры, я упаковала его вещи — брюки, рубашки, обувь, носки, пижамы, трусы и майки, электрическую зубную щетку, электробритву — и положила все в большой пластиковый контейнер, в который он выкладывал белье из стиральной машины. Когда он пришел обедать, я подняла контейнер, протянула ему и сказала:
— Пожалуйста, покинь мой дом.
Он смотрел на меня как громом пораженный.
— Что случилось?
— Пожалуйста, покинь мой дом. Я больше не могу.
Он попытался обнять меня, но я оттолкнула его. Сердце мое колотилось в горле.
— Я ничего не понимаю.
— Не понимаешь — и не надо.
— Куда я пойду?
— Меня это не интересует.
— Дай мне время разобраться.
— Хорошо, я буду спать в своем кабинете, пока ты не найдешь, где тебе жить.
— Что насчет ужина?
— Я уже поела.
— А как же я?
— Сходи в ресторан.
— Хорошо, я надеюсь, что в холь а-моэд рестораны работают…
Все это произошло несколько лет назад. Много дней подряд меня мучила бессонница. Больше я не искала себе пару. Соседи сверху поменяли квартиру, на их место пришли другие соседи, производящие другие шумы.
Когда я думаю об Эли, мое сердце наполняется горячими, холодными, ласкающими и жалящими токами. Это похоже на Cantus Арво Пярта, удивительного эстонского композитора. По вечерам я слушаю музыку в ютубе и стараюсь не переедать.
Недавно я встретила в автобусе его невестку. Она сказала мне, что Эли никому не разрешает произносить мое имя, потому что он безумно любил меня.
Раздвиньте ноги, профессор[23]
Юдит встретилась с Эндрю, если это можно назвать встречей, в тот момент, когда она очнулась ото сна в конференц-зале университета в английском городе Бат. Закончилась торжественная часть заседания, посвященного открытию международной конференции по русистике, раздались аплодисменты, они и разбудили Юдит.
На этот раз она приехала с твердым намерением использовать три дня заграничной конференции для отдыха, физического и морального, как это делают почти все приезжающие на подобные мероприятия. Именно поэтому многие приезжают со своими супругами. Выступают с докладом, участвуют в паре заседаний секции, а потом исчезают. Пора и ей отдохнуть, особенно с учетом того, что вот-вот она должна будет возглавить отдел в обмен на обещанное последующее продвижение. Конференция выпала на середину недели, так что не будет проблем с Шаббатом. С кашрутом тоже не будет проблем: она уже привыкла брать с собой за границу орехи, есть в вегетарианском ресторане, а еще лучше — в веганском. Только бы ее выступление не пришлось на время минхи[24]!
Она подготовила поверхностную лекцию с анекдотами для секции «Еврейские писатели в СССР», побросала, не особенно задумываясь, в чемодан не самую новую одежду, взяла с собой несколько головных платков, но не положила ни нарядный костюм, ни туфли на высоком каблуке, ни украшения. Правда, на шее у нее блестит золотая цепочка с магендавидом, которую еще в детстве она получила в подарок от приехавшего из Аргентины кузена и которая словно приросла к ней.
Она пообещала себе не участвовать в приемах, не заводить полезных знакомств, ни под кого не подстраиваться и никому не льстить. «Я должна просто отдохнуть», — повторяла Юдит себе. Она заказала в Интернете авиабилет на ночной рейс из Тель-Авива в Хитроу и билет из аэропорта на поезд до Бата, так что у нее будет время отдохнуть перед началом конференции. Она организовала себе три свободных дня на обратном пути в Лондоне: погуляет вдоль Темзы, посетит Британский музей и Национальную галерею, посмотрит в театре что-нибудь шекспировское, просто посидит в кафе и выпьет коктейль с капелькой алкоголя. Смешно! Все возвращаются из-за границы с подобными историями. Даже дети.
В аэропорт она привычно поехала одна. Днем они гуляли с Эльхананом по Таелет[25], он так любит эту прогулочную дорогу, потому что отсюда открывается потрясающий вид на вечный город, вид, вдохновляющий его на создание очередного шоу из хасидских песен в современном стиле. Но на этот раз муж не пел, не говорил ни о выступлениях, ни о проблемах с импресарио, а она не стала вытягивать из него версии новой песни, не пыталась подбодрить его. Сколько можно?..
Они встретились в одном из молодежных израильских движений. Всего два года прошло с тех пор, как ее семья приехала в Израиль из Киева. Юдит училась в государственно-религиозной школе, совмещая это с музыкальной школой. В молодежном движении он был обожаемым инструктором с пышной рыжей шевелюрой и кудрявыми пейсами, которые подпрыгивали, словно танцуя, когда он играл и пел. Она связала ему кипу с ярким красивым узором. А теперь он жалуется, что весь день сидит дома один. У него полно времени, он может играть, писать музыку, звонить своим импресарио, но вместо этого хандрит, боится старости, чувствует себя одиноким. А она целыми днями крутится в университете, встречается с разными людьми, среди которых немало мужчин. Когда-то для нее было важно, где ее муж, что он делает, потому что когда-то он занимал центральное положение в ее жизни. Теперь же ей гораздо важнее ее дела, исследования, коллеги, жесткая конкуренция с ними. Подбирая и аккуратно складывая одежду, которую он вечно разбрасывает, она говорит с ним учительским тоном, объясняя ему, что именно ей не нравится и почему. Закончив очередную нотацию, она поджимает верхнюю губу, на которой обозначаются первые морщинки.