G", но она - живое доказательство того, что там что-то есть. Она любит жесткие надавливания, а не легкие поглаживания, как в душе, и я ей это даю. Она начинает дергаться и стонать, а я ухмыляюсь, глядя на нее так, словно слушаю свою любимую рок-н-рольную песню.
А потом она произносит эти волшебные слова.
- А-а-а, я кончаю!
Я не знаю, плакать или смеяться, так это здорово. Я остаюсь в ней, ускоряя темп, подушечкой большого пальца полируя клитор, пальцы сильно нажимают, скользя по теплой влажной стенке внутри нее.
Она говорит: Ох! Ах! и старается отдалить момент, я остаюсь внутри, пока она дрожит вокруг меня и приближается к завершению. Я работаю с ней еще немного, теперь мягко и нежно, и волны оргазма захлестывают ее. Это как удары током. Мне это знакомо.
Она вульгарно смеется. Смехом, который приберегает только для меня.
- Ублюдок!
- Тебе ведь это нравится, правда?
- Правда.
Она целует меня так, как целуют любовника, доставившего незабываемое удовольствие. Я целую ее в ответ.
Мне она тоже его доставила.
Пока я разогреваю на плите мясо, заодно прогревая духовку для чесночного хлеба, и кипячу воду для лапши, я прошу ее сходить в кабинет и взглянуть на Саманту, проверить, правильно ли я нарисовал брызги крови. Она возвращается через некоторое время.
- Ты справился с домашним заданием, - говорит она. - Я сверилась с фотографиями. Прямо как настоящие.
У нас повсюду развешаны фотографии из морга и с мест преступлений. В моем кабинете, в спальне, на книжном шкафу в гостиной. Нам приходится прятать их от гостей.
Несколько лет назад, незадолго до смерти ее матери, я совершил ошибку, оставив серию полноцветных снимков мексиканского наркоторговца, лежащего на обочине дороги - его отрубленные руки и ноги были сложены на груди, а голова расколота мачете - оставил на моем чертежном столе, когда ее мама прилетела из Бостона. Один взгляд - и ее лицо побледнело.
Попробуйте объяснить шестидесятипятилетней женщине, что я изучаю их, чтобы нарисовать то, что она сочла бы комиксом.
- Рисунок просто идеальный, - говорит Сэм, - очень впечатляющий.
От ее слов моя душа поет. Она точно знает, как меня поощрить.
- Ну да. То, что надо. Реалистичный и сногсшибательный одновременно. Не могу дождаться, когда ты ее воскресишь.
- Я тоже не могу.
Ужин в порядке. Чесночный хлеб не подгорел, а лапша слегка твердая, но не жесткая. Мы потягиваем вторые бокалы Мерло, когда я замечаю этот взгляд.
- Что? - спрашиваю я ее.
Она улыбается.
- Я просто задумалась, - отвечает она.
Мне несвойственно заниматься этим дважды за вечер, но не сказать, что это совсем уж неслыханно, да и у нас был превосходный ужин с вином. Возникает знакомое чувство неловкости, когда я бросаю взгляд через ее плечо на застекленную дверцу комода, из-за которой на меня смотрят восемь Барби, которым уже по тридцать лет, не говоря уже о Тедди Дэвисе, ее самом первом плюшевом мишке, потертом и с изгрызенным носом, с этими странными, глубоко запавшими пуговицами вместо глаз - пуговицы действительно напоминают раскосые прищуренные глаза - и с пухлыми губами трубочкой, так что он похож на Бетти Дэвис[2], нанюхавшейся героина. Это нервирует.
Но это быстро проходит. Благодаря ей.
И на этот раз, по крайней мере, для меня, это даже лучше.
Я занимаюсь этим гораздо дольше, чем обычно, и она все время рядом со мной. Мы - дуэт. Она задает ритм, а я веду мелодию. Она - форма, а я - ваятель. Мы были очень близки к тому, чтобы кончить одновременно, но она меня слегка опередила, и я все еще тверд внутри нее, когда она кончает.
Мы всегда любим друг друга при свете. Считаем, что темнота для трусов. Поэтому, когда я откатываюсь в сторону, то вижу, как блестит пот на ее теле от ключицы до бедер. Пот, который частично принадлежит ей, а частично мне.
И я думаю: Пусть это никогда не прекращается. Пусть мы никогда не станем настолько старыми, усталыми или привыкшими друг к другу, что не захотим этого.
Эта мысль приходит мне в голову, когда я уже почти засыпаю.
Будь осторожен, брат, в своих желаниях.
Я просыпаюсь от звука, которого никогда раньше не слышал.
Сейчас середина ночи, кромешная тьма, но я полностью просыпаюсь так быстро, как будто кто-то дал мне пощечину.
Это высокий тонкий пронзительный звук, и это точно не Зои с ее игрушкой. Я протягиваю руку к тому месту на кровати, где лежит Сэм. Там пусто.
Я дергаю за шнурок прикроватной лампы, и свет внезапно ослепляет меня. Звук нарастает, словно свет причиняет боль.
Я вижу ее. Вот она. Лежит на полу в углу, между стеной и комодом лицом к стене, голой спиной ко мне, крепко прижав колени к груди. Ей не холодно, но она вся дрожит. Она бросает на меня быстрый взгляд через плечо и быстро отворачивается, но я вижу, что она плачет.
Этот звук - плач Сэм.
Но я слышал, как Сэм плакала, когда умерла ее мама, и это совсем не похоже.
Это совсем на нее не похоже.
Я встаю с кровати, иду к ней, обнимаю ее и...
- Не-е-ет! - вопит она. - Не-е-ет!
Это останавливает меня, и я думаю: Это не она. Это не ее голос. Все время зная, что это невозможно.
- Господи, Сэм...
- Не надо!
А теперь ее левая рука мечется в воздухе над головой, словно она отгоняет внезапно налетевшую стаю птиц.
Я тянусь к ней. Она видит меня краем глаза.
- Не смей... не трогай!
Мне кажется, что этот голос на целую октаву выше, чем должен быть. Что за хрень?
- Не трогай, - говорит она, на этот раз немного спокойнее.
Сквозь сопение. И тут меня осеняет.
Это голос маленькой девочки. И он исходит от моей Сэм.
При других обстоятельствах я бы просто улыбнулся. Сэм подражает детскому лепету. Но сейчас другие обстоятельства. В ее взгляде нет никакого веселья.
Ладно, она не позволяет мне прикоснуться к ней, но я должен что-то сделать, чтобы успокоить ее. К тому же она голая. По какой-то странной причине это меня беспокоит. Я встаю и стягиваю одеяло с кровати. Убью сразу двух зайцев.
Я опускаюсь на колени позади нее и протягиваю ей одеяло.
- Сэм, это я. Позволь мне...
Она бьет меня обеими руками, сильно и быстро, и снова плачет.
- Не трогай меня... Ты сделал мне больно!
- Я чем-то тебя обидел? Сэм, я бы никогда...
- Hе Сэм!
- Что?
- Я не Сэм!
И теперь я не просто в замешательстве. Теперь мне страшно. Я скатился в кроличью нору, и то, что там, внизу, мрачно и серьезно. Это не игра и не дурной сон. Она каким-то образом изменилась за одну ночь. Не знаю, откуда это мне известно, но я чувствую это так же верно, как собственную кожу. Это не Сэм, не моя Сэм, абсолютно здравомыслящая и уравновешенная, способная перевязать артерию так же аккуратно, как продеть ремень в петли джинсов. И теперь я тоже дрожу.
Каким-то непостижимым образом она изменилась.
Но будь я проклят, если просто приму это. Я стараюсь, чтобы в моем голосе звучало как можно больше благоразумия. Благоразумия и доводов рассудка.
- Разумеется, ты - Сэм. Ты моя жена, дорогая.
- Жена?
Она пристально смотрит на меня, шмыгает носом, вытирает сопли с верхней губы и смеется.
На самом деле она хихикает.
- Только не твоя жена. Как я могу быть твоей женой? Это же глупо.
Я накидываю одеяло ей на плечи. Она мне это позволяет. Прижимает его к себе.
- Я - Лили, - говорит она.
Бывает тишина, когда кажется, что мозговое вещество отслаивается слой за слоем, делая вас таким же глупым, как запойного пьяницу.
- Лили, - говорю я, наконец.
Или, по крайней мере, думаю, что это я.
Она кивает.
Я встаю с колен и сажусь на кровать. На нашу интимную кровать.
Она перестала плакать. Шмыгает носом, но это все. Но на меня все еще смотрит недоверчиво. Я замечаю, что Зои сидит в дверном проеме и смотрит сначала на меня, потом на Сэм, а потом снова на меня, как будто она пытается разобраться в ситуации так же, как и я.
- Почему ты так говоришь? Что тебя зовут Лили?
- Потому что это так и есть.
Я указываю на Зои.
- А это кто?
- Зои, - говорит она.
- А я?
- Ты... - снова вижу слезы в ее глазах. - Ты... Я не знаю, кто ты!
И она разражается рыданиями. Все ее тело содрогается.
Мне невыносимо это видеть. Я не знаю, что делать, но я должен что-то сделать, поэтому я встаю с кровати и снова опускаюсь к ней, и прежде чем она может остановить меня, я обхватываю ее руками.
Сначала она пытается вырваться, но я сильный, я удерживаю ее, а ее тело все равно предает ее - она начинает безудержно рыдать.
Проходит некоторое время, и она, наконец, успокаивается. Ее тело расслабляется. Я глажу ее по голове, как гладят маленькую девочку.
Она выглядит измученной.
- Идем. Я уложу тебя в постель.
Я осторожно поднимаю ее на ноги и указываю на кровать с балдахином.
- Нет, - говорит она.
- Нет?
- Нет. Только не туда.
Я хочу спросить ее, почему не туда, но не делаю этого.
Возможно, я считаю, что это не важно. Возможно, я просто боюсь узнать ответ.
- Ладно, давай на диван? Не возражаешь?
Она кивает. Она поворачивается, и я вижу, что она, нахмурившись, смотрит на комод.
- Что? В чем дело?
- Ты запер Тедди. Я хочу его. Мне нужен мой Тедди.
Боже мой. Ей нужен этот чертов медвежонок!
- Без проблем.
Я отодвигаю задвижку, открываю стеклянные дверцы, выхватываю его из толпы Барби и передаю ей. Она прижимает его к груди. И я уже собираюсь сказать ей, чтобы она подождала, пока я возьму простыни, одеяло и подушку, но она уже проходит мимо кошки и идет по коридору в гостиную. Похоже, она точно знает, куда идти. Зои следует за ней по пятам.