А это тело думает, что ему лет пять-шесть.
- Ты слишком тяжелая, - говорю я.
- Вовсе нет.
- Да.
- Нет.
Думаю, чтобы доказать это, она извивается на мне. Нежно елозит вверх-вниз.
- Слезай, - говорю я ей. - Ты хочешь, чтобы я купил куклу или нет?
Уж лучше я испорчу себе удовольствие.
Она встает. Я покупаю эту чертову куклу.
Я сижу в кресле в нашей комнате и смотрю, как она спит. Луна почти полная, и через окно позади меня она заливает ее лицо молочно-белым светом. Ночь не по сезону теплая, поэтому одеяло на ней чуть ниже талии, и я вижу ее живот между верхом и низом пижамы, вижу пупок, похожий на крошечную бледную пуговку, на которые застегнут чехол матраса.
Моя жена - экстраверт.
Я думаю о том, как мы познакомились восемь с половиной лет назад. Я только что устроился на свою первую работу колористом в издательство "Arriveste Ventures" - раскрашивать основными цветами безвкусные картинки о приключениях Блейзмена. По вечерам я изучал анатомию в местном колледже Талсы, а Сэм, которая уже четыре года работала в офисе коронера, пригласили прочитать лекцию о коже.
Многое я уже знал. Кожа - самый большой орган в человеческом теле. Кожа имеет водоотталкивающие свойства, регулирует температуру тела, защищает от болезнетворных микробов.
Кожа - это орган ощущений. Но было в ее словах что-то такое, о чем я никогда раньше не задумывался, по крайней мере, в том смысле, как она об этом говорила.
Она сказала, что кожа дает нам доступ к внешнему миру.
- Все отверстия в нашем теле, - сказала она, - глаза, носы, слуховые проходы, рот, анусы, пенисы, вагины, соски - все они есть и функционируют потому, что кожа, не закрывая их, позволяет им свободно общаться с миром, который не является нами. Даже наши поры существуют исключительно с позволения нашей кожи. Довольно умная штука - наша кожа.
Это вызвало смех. Но я подумал, что эта Саманта Мартин тоже довольно умная штучка.
И я уже думал о ее собственной коже,
Прошло уже полтора года с тех пор, как Линда прислала мне письмо из Нью-Йорка с извинениями, но откровенно сказала, что разлюбила меня. Она и сама не знает почему.
У нее другой мужчина? Нет, Я что-то не так сделал или сказал? Нет. Это просто случилось. Она уже давно собиралась сказать мне об этом, но так и не набралась храбрости. Мне тогда было двадцать четыре года, и четыре из них мы были любовниками. Я все еще сходил по ней с ума.
Говорят, что есть семь стадий горя. Я прошел все семь сразу, промчавшись от одной стадии к другой, как в игре в бамперный бильярд, загнав все шары в лузу, и поклялся забыть о любви и даже сексе лет до тридцати.
Но вот передо мной кожа Сэм. Лицо, обнаженные руки в блузке без рукавов, длинная изящная шея.
Кожа всегда была одной из ее самых прекрасных черт. Возможно, даже лучшей. Бледная зимой и загорелая летом, она всегда, казалось, горела каким-то теплым внутренним огнем. На ее плечах, ладонях и руках пляшут крошечные веснушки. И есть еще красивая темная родинка слева от поясницы.
В тот день мне не удалось увидеть родинку. Но со своей парты во втором ряду все остальное я разглядел. Что она умна и красива. Все в аудитории обратили на это внимание. Особенно парни.
Поэтому, пока я внимательно слушал, что она говорит об эпидермисе, дерме и гиподерме, о скальпелях, о том, где и как резать, чтобы добраться до всего этого добра, я фантазировал. О том, каково это - прикоснуться к ней.
Я уже очень давно не прикасался к женщине.
И когда ее лекция и ответы на вопросы закончились, я сделал это.
Меня всегда удивляло, когда красивые женщины - актрисы или модели - говорят, что их почти никогда не приглашают на свидание, что большинство мужчин боятся их, лишаются дара речи из-за их красоты. Что касается меня, то я просто этого не понимаю. Для меня это никогда не было проблемой. Возможно, мой взгляд художника просто не может не притягиваться к красоте, хочет быть в ее присутствии как можно дольше. Возможно, это потому, что я вырос в довольно обеспеченной семье.
Возможно, я просто не знаю ничего лучшего. Но только глупцы ломятся напролом.
Когда все вышли из аудитории, Сэм разговаривала с нашей преподавательницей, миссис Сеннер. Она стояла ко мне спиной, и это служило мне оправданием. Я легонько коснулся ее плеча и сказал:
- Извините, - и гладкая теплая мягкость ее кожи снаружи и твердость внутри нее устремились прямо в мой мозг, как струя пылающего бензина.
Она повернулась и улыбнулась.
- Извините, что прерываю, - сказал я. - Но у меня есть к вам пара вопросов. Можно, я угощу вас, дамы, чашечкой кофе?
Я вел себя крайне неискренне. Я прекрасно знал, что миссис Сеннер всегда спешит домой после занятий, чтобы приготовить ужин мужу, который в это время возвращается с работы. Спешит домой, как и все мы.
Она представила нас друг другу, сказала, что я один из ее лучших учеников, а затем вежливо отказалась.
Но Сэм согласилась.
Я почти не помню, о чем мы говорили, сначала за чашкой кофе, а потом за бокалами вина, а так же по дороге к нашим машинам, за исключением того, что ей, похоже, были так же интересны графические романы, как и мне то, что происходит в прозекторской.
Более важно, что между нами проскочила искра. Мы почувствовали взаимное притяжение.
Позже, после нашего третьего свидания и первой ночи в постели, она скажет, что моя рука на ее плече в тот вечер поразила ее, ударила как молния. Скажет, что одержима работой, а после неудачного романа с пожилым женатым мужчиной очень долго не употребляла алкоголь, и что мое прикосновение было для нее как пробуждение от долгого сна без сновидений.
Это было и остается самым прекрасным из всего, что мне когда-либо говорили.
А теперь я смотрю, как она спит.
Я не буду плакать. Пока не буду.
Я просыпаюсь, как от удара током.
Просыпаюсь в ужасе.
Зои выбралась через открытое окно, на котором должна быть сетка, но ее почему-то нет, на карниз, и стоит там, завороженная тем, что видит внизу, и когда я пересекаю комнату, чтобы осторожно подойти к ней, боясь напугать, она, оробевшая и растерянная, пытается повернуться на узком карнизе, когда ей надо просто отступить назад, и падает вниз с высоты десятого этажа.
Я мгновенно просыпаюсь, ошеломленный, мои руки безнадежно тянутся к кошке. Во сне и здесь, в спальне, я кричал, оба мира слились в один. Теперь они распадаются. Зои смотрит на меня с изножья кровати.
Она встает и подходит ко мне. Я почесываю ей шею и подбородок, и она откидывает голову назад и закрывает глаза, довольная. Когда я останавливаюсь, она садится мне на колени и утыкается носом мне в грудь.
Пора завтракать.
- Через минуту, детка. Надо отлить.
Я влезаю в джинсы. Заправляю футболку. Привычка. Меня немного удивляет, что у меня все еще есть привычки.
По дороге в ванную я слышу звук работающего телевизора. Голоса мультяшных персонажей. Лили уже проснулась.
Парень, которого я вижу в зеркале, беспокоит меня, поэтому я не зацикливаюсь на нем. Я просто заканчиваю свои дела и ухожу оттуда.
В гостиной Лили, стоя на коленях перед телевизором, смотрит рекламу игры, развивающей память "Сид, мальчик-ученый".
Она голая по пояс.
А вот и родинка.
Она слышит меня за спиной, оборачивается и улыбается.
- Доброе утро, Патрик.
Даже спустя столько лет невозможно не залюбоваться ее грудью.
Груди у Сэм небольшие. Можно взять любую в ладонь и ладонь не переполнится.
Груди совсем бледные. Такие бледные, что в нескольких местах под плотью видны тускло-голубые следы вен, следы уязвимости, как мне всегда казалось. Кружки вокруг сосков светло-коричневые, почти идеально круглые и около дюйма шириной. Соски у нее всегда розовые, длиной в четверть дюйма и постоянно торчат.
Соски напрямую связаны с "киской". Я заставлял ее кончать десятки и десятки раз, даже не опускаясь ниже пояса.
Если она и замечает, что я смотрю на них, то никак этого не показывает.
- Что-то не так? - спрашивает она.
- Где верх пижамы, Лили?
- На кровати. Мне жарко.
- Принеси его, хорошо?
- Но мне же жарко!
- Лили, девочкам не положено бегать без верхней одежды.
- Кто это сказал?
- Я говорю. Ты должна мне верить.
Она снова вздыхает. Я начинаю привыкать к ее вздохам. Но она поднимается с колен, топает мимо меня в спальню и, проходя мимо, задевает правой грудью мою оголенную левую руку.
Я могу практически поклясться, что она сделала это нарочно.
Как будто она бросает вызов, флиртует со мной.
Но это невозможно. Как она может знать, что я чувствую? Если бы это была Сэм, она бы, черт возьми, знала, конечно. Сэм обладает самосознанием. Но Лили?
Ответ таков: она не может этого знать. Не имеет об этом ни малейшего понятия. Стоя на коленях перед телевизором, она была воплощением невинности. А то, что она меня задела - просто вздорный поступок ребенка, который не получает своего.
Забудь об этом, - говорю я себе.
Конечно.
Я принял душ, побрился, оделся, и пока убираю посуду, она появляется в дверях кухни.
- Чем сегодня займемся, Патрик? Может, еще посидим за "пьютером"?
- Вообще-то я хочу, чтобы ты приняла душ, а потом оделась, хорошо?
- Фу! Я ненавижу душ!
Но это же неправда!
- Мне вода в глаза попадает. Можно мне вместо душа принять ванну?
Мне все равно.
- Ладно. Ты сама наберешь воду или мне это сделать?
- Ты набери.
Я заканчиваю мыть посуду, наполняю ванну, наклоняюсь и пробую воду рукой.
- Нормальная, - говорю я ей.
Я встаю, оборачиваюсь, а она стоит передо мной, голая, естественно, снова ничего не сознавая, пижама лежит в беспорядке на полу.