– Ваши вздохи до добра не доводят.
Марк. Что он забыл возле меня?
Разворачиваюсь к нему и вижу, что на его лице застыло изумление, словно это я какое-то привидение, которое потревожило его, а не наоборот. Складываю руки на груди и выгибаю бровь, потому что меня жутко раздражают его глупые и неуместные замечания. Попутно пытаюсь сдержать слезы, которые вот-вот польются соленой рекой.
– У вас что, какая-то личная неприязнь к женским вздохам?
– Вы сейчас раздражены, – говорит Марк, обжигая ледяным взглядом.
– Послушайте, Марк… – специально делаю паузу, словно собираюсь с мыслями, – что вы ко мне прицепились?
– Даже и не пытался.
Врет. Иначе он не обращал бы на меня больше внимания, чем на других коллег. Ведь за эти дни, которые мы проработали с ним, я ни разу не заметила, чтобы Марк испытывал к кому-нибудь еще столь сильное желание поиздеваться.
– Если вы полагаете, что ваши неуместные шуточки и замечания в мой адрес всегда справедливы, то вы глубоко ошибаетесь.
– Правда?
Издевка прозвучала довольно убедительно.
– Марк Борисович…
– Я внимательно вас слушаю, Яна Андреевна.
Мы замолкаем. Где-то вдали воет сирена «Скорой помощи». Через секунду с другой стороны доносится рев выхлопной трубы мотоцикла… А мы все продолжаем стоять и буравить друг друга взглядами.
Марк издевается. Решил, что нашел себе новую грушу для оттачивания остроумия и сарказма. Нет уж. Не сегодня, Марк Борисович. И никогда после. Я хочу высказать ему все, что накипело внутри.
– Я все никак не могу понять… – начинаю я с такой раздраженной интонацией, какую наш индюк совершенно не ожидал. – Вы настолько одиноки, что норовите каждого новичка извести, или у вас такое отношение ко всем, кто вам не ровня?
– Яна Андреевна, я…
– Подколы, издевки, унижения в адрес других молодых сотрудников… – перечисляю я, повысив тон. – Я даже не представляю, какой арсенал рычагов воздействия у вас в кармане. Вы самый недружелюбный коллега, с каким мне приходится работать.
– Очень польщен вашим комплиментом, – отвечает он и улыбается.
Улыбка натянута, от нее веет ложью. Она не настоящая. Он лишь скрывает свое настоящее «я» за ней. Я его раскусила.
– Вы неисправимы, – заявляю я.
Развернувшись, удаляюсь прочь. Не желаю его больше слышать. По крайней мере сегодня.
– И вам хорошего вечера.
Пропускаю мимо ушей его слова и из последних сил сдерживаюсь, чтобы не показать ему средний палец, прямо как в зарубежных фильмах.
Ну хам! Просто. Полнейший. Хам!
Остаток дня я провожу в гордом одиночестве. Паша так и не соизволил перезвонить, поэтому нашим отношениям явно конец. Немного расстроившись, что так глупо они закончились, я включаю какую-то мелодраму и беру большое ведро мороженого.
Скажу я вам, это отличное средство, чтобы выплакать то, что так долго копила в себе. Понять и осознать свои ошибки. Порадоваться за героев и расстроиться, что у тебя отношения не как в фильме (или не как в книге). Мелодрама плюс мороженое равно превосходный домашний психолог. Дешево и сердито. Как говорится, народный выбор женщин.
Завтра мне нужно явиться на встречу с директором по персоналу по случаю окончания первого месяца моей работы. Мы будем встречаться каждый месяц, пока не закончится испытательный срок, который длится три месяца, и меня окончательно не примут в штат.
Каждый день испытательного срока первой работы в лаборатории проходит волнительно. Мне кажется, что я что-то упускаю, недостаточно хорошо соблюдаю инструкции или же делаю совершенно все не так по технике безопасности. Легкое волнение иногда накатывает волной паники: а что, если меня не возьмут в штат? Что, если завтра мне скажут «вы нам не подходите»? Что тогда?
Когда меня завалили на английском при сдаче экзаменов в аспирантуру, мне показалось, что весь мир рухнул в одночасье. Практически то же самое я ощущаю сейчас, когда наши с Пашей отношения закончились. Но ведь всегда после бури наступает затишье, правда?
Откинувшись на спинку дивана, чешу Шелби за ушком. Мой питомец кладет голову мне на коленку и тяжело вздыхает.
– Да, ты прав, – говорю ему. – Ужасный день выдался.
Шелби смотрит на меня темными глазами с такой грустью, что мне сразу хочется затискать его. Но эта собачья «грусть» – лишь способ выклянчить у меня мороженое, оставшееся в пластмассовом ведерке.
– Ты это хочешь? – выгибаю бровь, продолжая наблюдать за Шелби.
Он радостно приподнимается, высунув язык и виляя хвостом.
– Вот прям это? – указываю на мороженое, и Шелби аккуратно дотрагивается лапой до моей руки, слегка поджимая когти. – А ты был хорошим мальчиком весь день?
Шелби крутится вокруг своей оси, издавая едва уловимое глухое рычание. Он настолько неуклюже радуется, что чуть не падает с дивана. Я грустно смеюсь.
– Ну ладно, – разрешаю я.
Зачерпываю последнюю ложку мороженого и… кладу ее себе в рот. Шелби неодобрительно наблюдает за мной, навострив уши.
– Тепе нильфя фтолько флаткого, – говорю Шелби, пытаясь проглотить холодное мороженое. И как только мне это удается, я добавляю: – А вот облизать ведерко ты можешь.
Шелби едва может усидеть на месте и поскуливает от предвкушения. Я знаю, что нельзя давать собакам сладкое, да и кошкам тоже, но чуть-чуть изредка можно. Тем более сегодня такой ужасный день. Отдаю пустое ведерко из-под мороженого Шелби, и он моментально опускает в него голову и начинает тщательно вылизывать стенки.
Фильм продолжает идти, озаряя нас то белым светом, то зеленым, то красным. А я утыкаюсь в одну точку, ощущая, что в сердце вновь погасла звезда надежды. Но почему-то я чувствую и тяжесть расставания, и легкость будущей новой жизни. По крайней мере сейчас.
Эйчар завтра также познакомит меня с моим новым научным руководителем. Кто он, я не знаю. Знаю лишь, что мне нужно сегодня хорошенько выспаться перед таким «грандиозным» событием. В этот раз нужно подойти к диссертации куда серьезнее. И я верю, что во второй раз у меня все получится.
Шелби уже вылизал все ведерко из-под мороженого и теперь, вытащив мордочку из него, высунул язык и радостно посмотрел на меня. На мордочке осталось мороженое, и выглядит он очень забавно, поэтому я не удерживаюсь и смеюсь со слезами на глазах.
– Ну ты и грязнуля! – говорю ему, вытирая мороженое, а у самой капают горькие слезы. – Ну ничего… как-нибудь переживем, – произношу на автомате и спустя секунду понимаю, что эмоции сами рвутся наружу из груди.
Обида. Боль. Горечь. Весь спектр.
Задрав голову и шмыгнув носом, я пытаюсь оставить глупую идею поплакать. Лучше от этого мне явно не станет, а завтра важная встреча. Поэтому я кое-как пытаюсь вытереть слезы, которые предательски не хотят прекращаться. Ведерко из-под мороженого падает на пол, и Шелби сразу же залезает на меня и пытается успокоить, ловя шершавым языком спускающиеся по моим щекам слезы. В приступе нежности я крепко обхватываю собаку и прижимаю к себе. Шелби единственный, кто сейчас рядом. Единственный, кто показывает свою любовь без какой-либо выгоды для себя (выклянчивание вкусняшек не считается!). И от этой мысли я еще сильнее расстраиваюсь. Так мы сидим полчаса, пока я окончательно не успокаиваюсь, а потом ложимся спать вместе. Шелби всегда переживает, когда видит меня расстроенной, поэтому залезает на кровать, убеждается, что я уснула, и лишь потом засыпает сам.
Утром, выгуливая Шелби, я думаю о том, что, возможно, резка с Марком. Быть может, не стоило обзывать его индюком, тогда бы и он по-другому ко мне отнесся. Но что сделано, того не исправить.
Исполнив все обязанности хозяйки собаки, я собираюсь сама. Время – девять утра, а знакомство с научным руководителем назначено на одиннадцать. Я еще успею зайти в кофейню, взять свежесваренный кофе и дойти, не торопясь, наслаждаясь прелестью ранней и теплой, но такой переменчивой московской осени.
В метро, как всегда, час-пик, полнейшая давка, поэтому мне очень хочется побыстрее выйти на свежий воздух. Доехав до нужной станции, выхожу. До встречи полчаса, поэтому направляюсь в любимую кофейню, чтобы насладиться кофе. Заказав лавандовый раф, один из самых любимых видов, я выхожу из кофейни и направляюсь к работе. Машины гудят, птички поют, а молодежь гуляет, прижимаясь друг к другу.
Прикладываю пропуск и иду на третий этаж, где мне скажут, в какую группу я подхожу и кто мой руководитель. Остается всего лишь пара месяцев предельного нервного напряжения, но что поделать… Нужно было меньше развлекаться с Пашей.
Найдя кабинет, я стучусь в него.
– Добрый день, Алена Семеновна, – приветствую эйчара, спрятавшуюся за кипой бумаг.
Ей лет пятьдесят, у нее кудрявые белые волосы. Она смотрит на меня из-за огромной прозрачной оправы очков. Сколько я тут хожу, она всегда в этом образе. Никогда его не меняет.
– А-а-а, – протяжно произносит она, – привет, Яночка! Заходи, заходи…
Я прохожу и сажусь на стул напротив ее стола.
– Так, Максима Дмитриевича еще нет. Я лично ему напоминала о тебе!
– Ага…
На Алене Семеновне расписная зеленая кофта. Она достаточно плотного телосложения, но любит носить слегка обтягивающие юбки, балетки и расписные кофты. Сколько у нее этих кофт, вообразить невозможно. Мне кажется, все цвета радуги собраны в ее гардеробе.
– Так-с… – говорит она и что-то листает в телефоне. – Ага, нашла!
Она нажимает на кнопку, включает громкую связь, и раздаются гудки. Видимо, Алена Семеновна решила, что Максим Дмитриевич должен присутствовать любой ценой, даже если это будет виртуально.
– Алло, – спустя довольно долгое время отвечает запыхавшийся женский голос.
– Здравствуйте! А где Максим Дмитриевич? Мы тут ждем его на совещании… – растерянно говорит Алена Семеновна.
Я немного выпрямляюсь, поняв, что что-то произошло.
– Никакого совещания! – выпаливает женщина – ей явно хочется выговориться. – Этого идиота сейчас пакует «Скорая»! У нас сегодня годовщина свадьбы, и муж решил показать, что умеет готовить. Он швырнул заморозку на сковороду, на кипящее масло! Сам обжегся, да еще пожар устроил! Химик, блин!