Даже если бы мы не знали ничего больше из декларации святых отцов, то и этих строк было бы достаточно для того, чтобы навеки заклеймить униатскую церковь, верой и правдой служившую гитлеровскому фашизму.
Степан Тудор отчётливо и ясно представлял себе, что такое греко-католическая церковь, руководимая Ватиканом, и каковы её политические цели на западноукраинских землях. Зная многие тайны этой церкви, зная стяжательский, хищнический быт её священнослужителей из ордена василиан[1], Степан Тудор считал своей прямой обязанностью гражданина и писателя рассказать правду народу о том, что он знал.
Ещё в 1928 году в сборнике «3 литературного життя на Радянській Україні», изданном во Львове, Степан Тудор-Олексюк опубликовал свой рассказ «Куна» — рассказ, действие которого, как следует из подзаголовка, «происходит на путях революции». Спасаясь от мести революционного крестьянства, батюшка Тихон прячется на колокольне. Другой же его коллега — «известный на весь уезд богатей отец Христич» поднял своё сытое, кулацкое село Скиданивкана коммуну. «Землемеров со степи прогнали, волостного председателя комитета незаможных крестьян на месте затолкли, с водой пустили. Разъезжает о. Христич на белом коне, золотой крест на груди, настоящий крестоносец. Зазвонили колокола в церквах, загудело громкое слово скидановецкого батюшки, призывая против коммуны».
Но этот ранний, забытый сейчас рассказ Степана Тудора был только первой разведкой на подступах к большой теме, которую писатель разрабатывал в своём романе «День отца Сойки». Он затратил много труда, перечитал множество книг и архивных документов, стараясь подойти к решению главной задачи во всеоружии. Работа Степана Тудора не ускользнула от внимания украинских националистов, свивших себе гнездо во Львове.
Когда, выражаясь словами отцов василиан, «дня 30 июня немецкая армия вошла в княжий город Львов», помогать ей стала организованная украинскими националистами полиция. На счету у националистических бандитов, навербованных в состав этой полиции, тысячи истреблённых и выданных немцам мирных жителей Львова. Один из первых патрулей полицейских по заданию своего командования получил наряд разыскать и арестовать Степана Тудора. Полицейские, ворвавшиеся в его квартиру, не знали, что Тудор погиб от немецкой бомбы в первый же день войны. Но приказ начальства они выполняли ревностно и доставили все архивы покойного писателя в комиссариат полиции.
Шеф полиции, которому были сданы архивы, прочитав рукопись романа «День отца Сойки», понял, какую опасность этот роман представляет для руководителей униатской церкви. В полиции часть романа уничтожена вовсе.
После освобождения Львова Советской Армией рукопись в таком виде и была извлечена из архива полиции. Потребовалась большая, очень кропотливая работа литераторов Петра Козланюка и Михаила Марченко, чтобы подготовить её к печати. Действие романа часто прерывается, строки точек и сноски поясняют: «Потеряно приблизительно пять страниц машинописного текста». Но эти отдельные пропуски в романе Тудора не в состоянии нарушить архитектонику повествования и не могут ослабить силу авторского замысла.
Герой романа греко-католический священник Михаил Сойка начинает свой день, как только начинает светать. День этот — один из первых дней декабря 1931 года — Степан Тудор предлагает раскрыть, «словно окно, из которого читатель увидит современную действительность, часть бурного потока, освещённого скупым декабрьским солнцем».
Сперва действительность, окружающая отца Сойку, кажется очень далёкой от сравнения её с бурным потоком. Низенькие потолки, анфилада комнат, заставленных мебелью в стиле барокко, бой старинных часов, тихое перешептыванье прислуги — всё это создаёт в представлении читателя старосветскую обстановку мещанской скуки и прозябания. Читатель, пожалуй, уже готов обвинить автора в малозначительности темы его романа. Но вот, совершив обряд утреннего купания в приспособленной для закалки организма ванной комнате, сухопарый, весь похожий «на хищника в прыжке» отец Сойка едет причащать умирающего сельского богатея Гайдучка.
Казалось бы, недалёк и весьма прозаичен путь настоятеля прихода Новой Климовки к своему прихожанину. Разве только картина просыпающегося, занесённого снегом села и краткие характеристики его обитателей могли бы отвлечь внимание. Но, обрывая сюжетную нить повествования, Степан Тудор вводит читателя в биографию героя. Он рассказывает о мотивах, которые побудили Михаила Сойку принять сан священнослужителя. Мы видим его молодым богословом на площадях и в библиотеках старого Рима. Вместе с молодым Сойкой читатель перелистывает историю папства от его возникновения до тридцатых годов XX века. Летопись мрачных времён инквизиции, поддерживавшей незыблемость папского престола, органически входит в сюжетную ткань романа.
Теоретические искания молодого Сойки в учебных заведениях Ватикана, практические занятия по философии католицизма не приводят его, однако, в лагерь ослеплённых религиозных фанатиков. Практический, кулацкий ум Михаила Сойки повсюду ищет ответа на один вопрос: «А что на этом можно заработать?» И под фресками знаменитой Сикстинской капеллы в Ватикане Сойка думает об одном — о пшенице, о мельнице, о каменоломнях… Вовсе не случайно «неудержимый захватчик, начало и конец всех завоевателей, могучий Саваоф», взлетающий к сводам Сикстинской капеллы, неотвязно соединялся в представлении Сойки с образом его деда контрабандиста Петра, о котором ходили легенды, что он, схватив подстреленного пограничниками быка, взвалил его себе на плечи и принёс домой.
Подготовляя в Риме теоретическую богословскую работу о взаимоотношении между верой и знанием, молодой Сойка старался найти в своих исследованиях прежде всего утилитарный, практический смысл, который помог бы ему в личном обогащении. Кажется, что многочисленные противоречия, которые находит Сойка в старинных манускриптах, при чтении теологических работ его современников вот-вот бросят его в лагерь воинствующих атеистов, — настолько очевидно превосходство современной материалистической мысли над закостенелостью религиозных представлений. Но Сойка чувствует, что «на этом можно хорошо заработать», и все его сомнения прячутся глубоко в хитрой, расчётливой его голове. Буквально «пресыщаясь богом», ради соображений религиозной карьеры он подавляет в самом себе всякие колебания и завоёвывает большой авторитет у своего покровителя, иезуита-итальянца монсеньёра Д’Эсте.
Степан Тудор очень тонко показывает весь внутренний процесс перерождения отца Сойки: «Сколько раз возвращался потом воспоминаниями в эти времена и никогда не смог осознать, когда в нём начался этот невидимый процесс, когда внутренняя его опустошённость, окостенелые чувства обиды и отвращения начали оплывать холодными как лёд каплями умозрительных выводов и калькуляций, переплавляться в холодный, добытый церковью опыт веков, который должен был служить сойкам…»
И молодой богослов Сойка уже в начале своей жизненной карьеры, в кельях Ватикана, с удовольствием повторяет один из староиндийских законов Ману: «Господь сотворил разные классы людей из разных частей своего тела: браминов — из головы, чтобы знали его тайны и открывали их несознательным в случае опасности; воинов — из крови своего сердца, чтобы были горячи, как она, и не знали страха смерти; а нечистых париев — из задних частей своего тела, чтобы были нечисты, как они, чтобы жили лишённые гордости… Так хочет господь, чтобы нижние слои покорялись высшим и чтобы никогда не возникала в их головах противная мысль. И чтобы это было неизменно, как неизменно приходит после зимы весна, а после лета — осень…»
Эта философия, хотя и заимствованная из чужой религии, полностью устраивает Сойку, который отрешившись от сентиментальных заблуждений юности, решительно шагает по пути личного благополучия, какой бы ценой ни было оно добыто. Начиная свои философские изыскания, Сойка ещё недостаточно ясно представлял себе все ухищрения иезуитской пропаганды, «неуловимой, как ртуть, и как она, проникающей».
Но приходит время, и эта тайна перестаёт существовать для Сойки. Его духовный отец и меценат монсеньёр Д’Эсте, хитрый и умный представитель ордена иезуитов, фанатичных защитников папского абсолютизма, давно и тщательно следил за созреванием своего питомца, с которым он впервые столкнулся во Львове. И когда Сойка «познал уже механику живого бога с формулами измерений и орудования божьей силой, подобно тому, как орудуют силой горного водопада, претворяя её в напряжение электрического тока», мировые события ускорили принятое монсеньёром Д’Эсте решение относительно дальнейшей судьбы его воспитанника. В России вспыхнула революция. Ватикан поставлен перед лицом больших исторических преобразований, к которым он должен определить своё отношение.
Здесь действие романа «День отца Сойки» приобретает особенный интерес. В разговоре отца Сойки с монсеньёром Д’Эсте выясняется, что папский Рим ревниво следит за развёртыванием революционных событий на Востоке. Верный слуга Ватикана монсеньёр Д’Эсте отнюдь не склонен скорбеть о судьбе православной церкви, авторитет которой рушится на глазах. Он говорит: «Вот прибывают к нам первые вести о том, что в огне революции зашаталась схизматическая церковь[2], что революционная масса относится с большой ненавистью к представителям русского духовенства, считая, что жандарм и священник — наиболее презираемые личности свергнутого режима, наиболее ненавистные… Народ говорит: «Жандарм и поп — один недуг!»»
Однако, осуждая православную церковь, монсеньёр Д’Эсте стремится прежде всего извлечь из создавшегося положения выгоду для католической церкви. Д’Эсте верит, что ненависть русского народа к его духовенству будет расти, что она «как пожар пройдёт по безграничным просторам российских земель, уничтожит там схизматический недуг, выжжет этот вид прегрешений и блуда в вере, как выжигается зло злом и адский блуд — огнём пекла».