…Все в моей жизни отмерено не на дни — на года: встаешь рано, бреешься электробритвой, ешь яичницу, пьешь растворимый кофе; за длинную дорогу успеваешь проглядеть газеты или свежий журнал. Родная обитель встречает запахом присутственного места. В девять тридцать — пятиминутка, когда узнаешь обо всех происшествиях в городе за минувшие сутки. Потом вереницей идут люди — плачущие, требующие, угрожающие. У всех что-то наболело, все хотят срочного ответа и все по-своему правы. У кого-то не вернулся с рыбалки сосед-одиночка, не пришла с прогулки мать с тяжелой формой атеросклероза, не пишет из Сибири сын, а письма, посланные в его адрес, назад не возвращаются…
Весь день ни минуты отдыха — разъезды, телеграммы, междугородные разговоры. И все люди, люди целый день. После работы меня спокойно можно вешать на просушку, но впереди еще обратная дорога. Уже темно, полупустые вагоны, полуспящие пассажиры, усталая тишина. Дома вопреки советам врачей съедаю полный обед и на час ложусь отдыхать. Затем читаю что придется, иногда смотрю телевизор: наслаждаюсь ночным балом фигуристов или болею за нашу хоккейную дружину. Изредка ко мне приходят гости, случаются дни рождения у друзей, выход в театр или кино. Все это, если тихо на работе.
Дней через десять после возвращения из отпуска на очередной пятиминутке в кабинете начальника отдела уголовного розыска я застал много народа.
— Ты-то мне и нужен, — позвал меня начальник. — На, прочитай, — и протянул два аккуратно исписанных листа бумаги. Это был протокол осмотра места происшествия. Все написанное сводилось к следующему: 15 ноября в пять часов утра во время обхода территории ночной сторож ЖЭКа № 17 Калининского района Евдокимова у входа в столярную мастерскую во дворе дома номер 48 по проспекту Металлистов обнаружила труп неизвестного мужчины, о чем сразу же сообщила в милицию. Присутствовавшая при осмотре судебно-медицинский эксперт Гуревич определила возраст погибшего — от тридцати пяти до сорока лет, рост и телосложение средние, волосы светлые, нос прямой, вставных зубов и коронок нет. На затылке следы запекшейся крови, прощупывается перелом основания черепа. Одет убитый в темное демисезонное пальто, светлый пиджак спортивного покроя, серенький свитер, темно-синие брюки, черные полуботинки. Документов и ценностей при нем не оказалось. Выехавшая оперативная группа произвела осмотр территории двора и подъездов к нему. На земле следов волочения трупа или посторонних предметов вблизи него не обнаружено. Собака след от трупа не взяла.
Дела по расследованию убийств самые сложные, но там, где неизвестен и убитый, раскрыть преступление невероятно трудно. Устанавливать же личность убитого должен я; помогать мне, конечно, будут, но отвечаю за это я. С сегодняшнего дня и до того, как заполню протокол опознания погибшего, для меня не будет других дел.
Начинать надо с морга, куда доставили труп. Я и фотограф — его зовут Виталий — надеваем поверх одежды белые халаты и идем к анатомичке. Производивший вскрытие эксперт Евгеньев еще не ушел, он складывает свои записи в портфель. Всегда лучше непосредственно от эксперта узнать его мнение. Мы знакомы давно, и ему известно, что́ именно меня интересует. Говорит Евгеньев, как всегда, в сторону, на меня не глядя:
— Не вижу, за что зацепиться. Умер бедняга от удара тяжелым предметом — перелом основания и свода черепа. Смерть наступила сразу, в час — два часа ночи. Ничего в одежде и на теле не нашел, следов сопротивления не видно. — Евгеньев застегнул портфель. — Извини, тороплюсь на лекцию. — И ушел, так и не посмотрев мне в глаза.
Мы откатили столик в соседнюю пустую комнату, разложили на окне свои вещи и бумаги, зажгли дополнительный свет, проверили фотоаппарат и вспышку, после чего я снял простыню. Покойный после вскрытия был снова одет, руки сложены на груди, следы крови смыты, волосы причесаны. Он мне сразу показался знакомым. Я обошел его кругом и утвердился в мысли, что видел где-то этого человека, а когда отошел назад, по овалу и прическе узнал убитого — передо мной был «киногерой» из Сочи. Вспомнились отпуск, наши встречи, загадочная красавица, мысли на аэродроме. Конечно, я не знаю, имеет ли она отношение к убийству, но рассказать об убитом может многое. Значит, скоро мы должны встретиться, и я заметно взволновался. Виталий сразу учуял необычное.
— Ты что, знаешь его? — И мне пришлось вернуться на землю.
— Встречал в отпуске, но понятия не имею, кто он.
В морге мы пробыли около часа. Оттуда я поехал к следователю, ведущему дело. Ничего интересного у него не было. По делу создана группа уголовного розыска. Сотрудники с фотографиями обошли все близлежащие дома, но пока парня никто не признал. Ни в одном районе города заявок об исчезновении лиц, схожих по приметам с убитым, не поступало. Чем больше мы с начальником отдела обсуждали ситуацию, тем яснее виделась необходимость моей срочной поездки в Сочи. Начальник угрозыска города дал добро на командировку, и я поехал в кассу за билетом.
Рейс оказался ночным, народа в самолете было мало. Я выбрал первый, совсем пустой, полуосвещенный салон. Мерно работали турбины, глаза закрылись, но спать не хотелось. Если вспомнить мои встречи с убитым и его спутниками, трудно в их поведении найти что-нибудь необычное. Трудно вообще судить о людях, которых видишь на отдыхе раскованными, веселыми, щедрыми. Одеты они были модно, деньги, похоже, тратили легко, как люди, к тому привыкшие.
В салон кто-то вошел, и я открыл глаза. Наискось, через проход, на несколько кресел впереди меня села женщина. Разглядеть ее в полутьме я не смог. Она не шевелилась, и я вернулся к своим мыслям, хотя пытаться вспомнить и расшифровать каждую встречу с теми людьми сейчас казалось бессмысленно. Как много мне удастся узнать, зависит не только от моей настойчивости — от удачи в первую голову. Надеяться на чью-то зрительную память при сочинском коловращении нереально. Правда, я взял с собой фотографии убитого во всех ракурсах, он на них как живой.
Постепенно я все-таки задремал и проснулся, когда самолет пошел на посадку. В салоне зажегся свет. Женщина сидела, закрыв глаза, на ней была форма стюардессы. Широкоскулое лицо, черные и длинные волосы. Про такие лица в своих документах мы пишем «монгольского типа». Она вздохнула и открыла глаза, распрямилась, замерла на секунду, потом резко встала и вышла из салона.
…Аэродром был пустынен, площадь перед ним тоже. Пропало летнее изобилие такси и автобусов, только одна голубая «Волга» и старенький автобус с надписью «Адлер — Сочи» ждали пассажиров. Добрались мы до города быстро. По пути автобус останавливался только перед санаториями, чтобы высадить прибывших на лечение. В центре последними сошли я и тучный мужчина, дальше машина пошла пустая.
Моросило, было безлюдно, перед горкомом партии работал фонтан, горели всего несколько светильников. Из-за отсутствия людей вестибюль гостиницы «Ленинград» казался огромным. Заплатив за сутки, я поднялся в буфет третьего этажа. Только за одним столиком сидели две женщины и с тоской говорили о затянувшихся дождях, буфетчица за стойкой читала книгу. Я попросил порцию сосисок и кофе, она принесла заказанное и снова принялась за чтение. Еще в самолете я решил обращаться в местную милицию в крайнем случае: иногда бывает лучше работать одному. Я твердо знаю, что и где искать, лишние люди — лишнее мнение, другой подход. Да и пока просто введешь в курс дела — уйдет время, которого и без того мало.
Кабинет директора был пуст и чист по-больничному. Женщина средних лет сидела за столом. На звук открывшейся двери она подняла голову. Я представился.
— Чем могу служить?
— Мне нужны сведения о людях, живших в гостинице, которые приехали в первых числах октября из Ленинграда.
— На это уйдет много времени. Если вы один, я могла бы дать вам человека в помощь, у нас сейчас мало работы.
— Спасибо, я займусь этим один.
Она вызвала дежурного администратора и попросила принести документацию на проживавших в гостинице в октябре. Администратор ушел. Между нами завязалась беседа о погоде в Сочи, о нравах нынешней и прежней молодежи. Ольга Митрофановна — так звали директора — очень живо рассказывала о быте города-курорта в такое время, об опустевших пляжах и ломившемся от фруктов и овощей центральном рынке, о крахе местных стяжателей и спекулянтов, когда закрыли знаменитую на всем побережье «барахолку», где собирались люди из дальних селений.
Мне отвели комнату, дали пачку чистой бумаги и принесли большие толстые книги — в старину такие, верно, назывались амбарными. Кого только не обнаружил я среди постояльцев отеля: профессора и студенты, работники прилавка и фокусники, морские офицеры и полярные летчики. Есть и моя запись — Маслов Борис Михайлович, 1932 года рождения, сотрудник милиции из Ленинграда.
Однако даже из таких подробных книг ничего нельзя почерпнуть о внешности проживавших, об их характере и наклонностях, и я должен был полагаться только на свое шестое чувство, чтобы попытаться найти среди всех этих Гудшари, Петровых и Коломийцев нужных мне людей.
Проще всего с красавицей — из женщин, выехавших в один день со мной в Ленинград, по возрасту подходит только одна: Инга Николаевна Ястребова, 1946 года рождения, уроженка Ленинграда, работает научным сотрудником Института театра, музыки и кинематографии, проживает на Петровской набережной.
С брюнеткой много сложнее, ее я лишь примерно помнил. Откуда она приезжала, не знаю — предположительно из Ленинграда. Если даже отбросить очень молодых и очень старых, все равно набирается за это время ленинградских женщин с дюжину. Я переписал в блокнот их данные, а также всех мужчин из Ленинграда, живших в гостинице в октябре.
Когда я закончил работу, было уже темно. Гостиница ожила — приехало много больных подлечиться на грязях. Они шумно заселяли номера, разыскивали горничных, сами таскали чемоданы по этажам, заходили к знакомым поглядеть, кто как устроился. Я решил прогуляться и вышел на воздух. Дождь перестал, но морось еще держалась в воздухе. В городе все изменилось: опустели улицы, исчез луна-парк, не работают световые табло, указывающие волнение на море, температуру воды и воздуха. На афишных стендах вместо анонсов о гастролях столичных театров объявления о занятиях университетов культуры, кружков самодеятельности, курсов кройки и шитья. В зимние месяцы город живет не для других — для себя. Пустые пляжи залиты водой, бьющейся о бетонное основание набережной; забиты на зиму ларьки газированной воды и курортных товаров, эллинги для прогулочных лодок, склады лежаков и шезлонгов. На скамейках сидят тепло одетые люди и смотрят на холодное, неуютное море.