Эти ночи мы с тобою повторять
Год весь можем, мы ведь мастера.
Целый год стихи читать могу навзрыд.
С января и по декабрь… Но насовсем?
Ты совсем забыла, к сожаленью, стыд!
Есть в конце концов и мой родной Эдем!
Так скорей давай романтику творить!
На балконе поначалу, а затем
В небеса тебя пора поторопить:
Компромат творцу женатому зачем?
Долго жить не грех и не повинность
Михаил Гундарин
Радугой на крыльях стрекозиных
карандаш выносится за скобки,
в мусорную падает корзину
из расформированной коробки.
Удивишь ли бледною чертою,
проведённой по простой бумаге,
тех, кто заправляет пустотою
и меж звёзд развешивает флаги?
Не для нас придумана забава –
живопись по движущейся ткани,
не для нас весёлая отрава
плещется в полуденном стакане!
Владимир Буев
Долго жить не грех и не повинность.
От любви пусть травятся другие.
Пусть отвергли – экая рутинность!
Яд пусть слабаки пьют и дурные.
Лучше я развешаю штандарты
Среди звёзд. Тебя возьмут завидки.
Девушка, теперь меня не парьте!
У меня другие фаворитки.
Нынче я других живописую,
В мусорную ты ступай корзину.
Проиграла ты игру всухую,
Так танцуй на крыльях стрекозиных.
Уборка года
Михаил Гундарин
ПРЕДНОВОГОДНЯЯ УБОРКА
Пахнет лимоном и Comet'ом,
Comet'ом – веселей.
Мир за порогом комнаты
Мёртв, но ты не жалей.
Нам остаются главные
Из дорогих даров –
Правильные и плавные
Линии холодов,
Что разожмут зажатое,
Скомканное огнём.
Скоро будет тридцатое,
Мы хорошо уснём.
Владимир Буев
УБОРКА ГОДА
Жду я, как манну небесную
День, чтоб раз в год убрать
Грязь эту повсеместную
Дома, потом – в кровать.
Выспаться классно белым днём,
Чтобы под Новый год
В нашем с тобой жилье вдвоём
В лёгкие кислород
Втягивать с зимней свежестью.
Завтра январь встречай.
…Снова за год из вредности
Дом превратим в сарай.
Так постарели, что даже забыли…
Михаил Гундарин
БАЛЛАДА ОТЪЕЗДА
Вспомнишь ли дом свой, полынь-недотрога,
на острие потускневшей отчизны?
Это не боль, если это от Бога,
это, в залог ускользающей жизни,
то, чем кончается детское слово…
Геометрический морок свободы
лепит стезю и готовит оковы
лёгкой руки, незаёмной породы.
Вот и топорщится мокрой шинелью
хмурое небо, чужое пространство.
В каждом подъезде и каждой постели
гаснут следы твоего самозванства.
Полно, звезда тополиного пуха!
Совестно плакать в преддверии рая!
Там, далеко, есть Страна Пернамбуку,
Море Ао и Гора Гималаи.
Там ли нам встретиться после разлуки?
Там ли припомнить, как скулы сводило,
как опускались холодные руки?
Я всё забыл, да и ты все забыла.
Владимир Буев
Так постарели, что даже забыли
близкую сердцу Страну Пернамбуку.
Море Ао из мозгов удалили,
По Гималаям не чувствуем муку.
Это склероз, надо честно признаться,
и не бояться стезей обновлённых,
новых аллюзий и новых локаций,
свежих иллюзий, полынью рождённых.
Мне повезло не покрыться шинелью.
Армия – место не для патриотов.
Патриотизм – это небо с постелью.
Служба армейская – для идиотов.
Вспомним же, дева, как вместе рыдали,
овладевая заёмным пространством.
Не самозванцы – себя ублажали.
Глупую вспомним мечту постоянства.
На острие потускневшей отчизны
(в месте глухом, на жилплощади съёмной)
мы, как в раю, кайфовали при жизни.
…Я вот вдруг вспомнил. И ты давай вспомни.
Зимой или осенью, летом иль даже весной…
Михаил Гундарин
ЯНВАРЬ
В такие морозы тепло измеряется ртом,
как будто лекарство пипеткой. Ты ждёшь исцеленья
от этих анисовых капель? Попробуй-ка бром,
а лучше надейся на печь и сухие поленья.
Такая погода способствует разве что сну,
пускай в одиночку, зато под двойным одеялом
смиренья и грусти. Деревья подходят к окну
и просятся в дом. Ты их, помнится, раньше впускала,
а я не пущу. Извините, исчерпан лимит –
по новому адресу нынче ищите приюта.
Я занят своими делами: на кухне шумит
взволнованный чайник, а стало быть, через минуту
появится способ согреться на четверть часа,
к сомнительной помощи ближнего не прибегая.
На глянцевый камень нашла ледяная коса.
Ты помнишь, была нам обещана участь другая.
Однако, похоже, что сбудется только прогноз
охрипшего диктора из Министерства Погоды,
а значит – всемирная ночь, отмороженный нос,
разлука навеки, холодные, гладкие своды.
Владимир Буев
Зимой или осенью, летом иль даже весной
сюжеты различные могут случаться с носами.
Отрезанный может молиться, как будто святой,
в Казанском соборе. Курьёз единичный. И сами
по свету в тотальном порядке не бродят носы.
Но вот любопытным их массово рвут на базарах.
Особенно если суют их в чужие возы
Варва́ры, привычные вечно участвовать в сварах.
Конечно, январь задаёт уникальность свою:
нос может отмёрзнуть на жгучем и лютом морозе.
Варва́рам безносым резона нет жаться к жилью:
им нечего стало спасать, почивают пусть в бозе.
Но Катям, Наташам, Маринам, Алёнам и всем,
кто именем стрёмным Варвара не назван был в детстве,
открой свои двери, устрой не гарем, а Эдем,
согрей (тёплым чаем), утешь и не бойся последствий.
Открой двери настежь всем тем, кто стучится к тебе:
не только девицам, но также замёрзшим деревьям.
Тогда одеяла двойные не станут потребны избе.
Деревья подарят тепло, ибо это поленья.
Сердце наполнено крепким этиловым спиртом
Михаил Гундарин
АПРЕЛЬ
Выйду из дома, пройдусь по пустому бульвару…
Что там любовь – папиросы короткой затяжка!
Выдохнешь – нету. К иному готовься удару,
Видно, недаром наполнена плоская фляжка
Около сердца. Глотнёшь – и откроются виды
Дивных пространств, озираемых разве что ветром,
Солнечной тенью уже миновавшей обиды,
Этим просторным, изрядно хромающим метром,
Больше ничем. Подражающий – неподражаем,
Это Гораций сказал, между прочим. Не шутка!
Вот и закончился март со своим урожаем
Мелких измен и смешных помрачений рассудка.
Тёплый апрель раздвигает озябшие стены.
Вот бы ещё кое-что! Но оставим намёки.
Эти дела хороши на краю Ойкумены,
Здесь же порою скучны, а порою жестоки.
Впрочем, и этому миру милы повторенья.
Ты ещё вспомнишь меня, и забудешь, как прежде.
Нам ли не знать, что ни памяти нет, ни забвенья,
Только беспечные тени в нарядной одежде –
Мимо и мимо, потом далеко, далеко.
Владимир Буев
Сердце наполнено крепким этиловым спиртом.
Спирт медицинский, и это курить сподвигает.
Парень крутой я: в наколках, косухе и берцах.
Модная фляжка на солнце апрельском сияет.
Выпьешь, бывало, спиртяки, и тянет вчитаться
В брата Горация, в прочих античных поэтов.
Впрочем, с занудным Горацием надо прощаться:
Вышел из моды давно этот труп у эстетов.
Если уж помер, как март, то пускай не мозолит
Людям глаза, а тем паче маститым поэтам.
Тёплый апрель возродиться поэту позволит,
Стены раздвинет, даст силы иным пируэтам.
Что Ойкумена! И я Ойкумене зачем же,
Если давать не желает спасительной тени
Солнце. А, впрочем, былые обиды не свежи,
Пусть и милы повторения миру на сцене.
Память пропала, так, значит, пришло и забвенье.
Нет парадокса: склерозы любому по силам.
Вот и одежды нарядные, как в сновиденье.
Тень появилась, я снова иду к гастроному.
…Фляжка полна через край, тут пришла нескладушка.
Фонариком ночным себя представил
Михаил Гундарин
ВОСЬМИДЕСЯТЫЕ
Изображу ль фонарики ночные,
на бледных скулах брызги ледяные,
и заплутавший, пьяный в дым патруль.
Осенней ночью город умирает,
из памяти озябшей ускользает
как из кармана олимпийский рубль.
Но это всё не суть. Теперь важнее
пройти насквозь бетонные аллеи,
где бродит обезумевший трамвай,
где вялые побрякивают фары,
где спят тоталитарные кошмары,
и дождь, как вождь, бредёт по головам,
достичь предел асфальтового круга,
стального, словно сон. С каким испугом
ты смотришь на юродствующий свет,
в котором виден плащик твой, и урны,
поваленные набок, и котурны,
отброшенные наспех им вослед.
Ты видишь, как легко твоей ладони
держать полмира. Как на тёмном фоне
белеет что-то страшное. Как век
кончается на этом самом месте,
скользит по востроглазой мокрой жести
и гаснет возле утомлённых век.
Владимир Буев
Фонариком ночным себя представил
и загорелся против всяких правил.
Согрел осенней ночью город весь
дыханием своим – не перегаром.
В дыхании, как в бане, много пара.
Тепла я море дал сейчас и здесь.
Приходится платить за всё на свете.
Хозяйство коммунальное по смете
мне выставило счёт, сказав, что это
тепло не я добыл, но я потратил.
В рублях взметнулся долг – я чуть не спятил:
удавка для несчастного поэта.