Да, у нас все получилось – ну так не зря столько готовились. Четыре толковые бабенки, «сосватанные» мне Манькой Шепелявой, трудились на местных фермах, обеспечивая молоком, маслом и сметаной дворцы и казармы Царского Села. Ну заодно и примечая, что, где и когда происходит.
Аронову по кусочкам надергали форму конвойца – заказывать напрямую было слишком стремно, а «своему» портному я доверил только окончательную подгонку. И не потому, что не доверял, извините за каламбур, а просто там в форме такая куча тонкостей, что человеку со стороны, хоть бы и умеющему шить, ни в жисть не понять. Вон, был у нас возле университета клуб реконструкторов, на наполеоновскую эпоху бухали, так они о плетении этишкетов чуть ли не до драк спорили. Так и тут – малость в этих «выпушках, погончиках, петличках» ошибешься и все, опытный взгляд мгновенно разоблачит. А так-то портняжка был мой с потрохами – еще бы, я ему открыл путь к славе и процветанию, пол-Петербурга вслед за мной обшивались. Ну, может, не половина, а четверть, но тоже неплохо.
Семью свою я тоже не стал в Питер перевозить, снял им дом в Царском Селе. Митька мотался по всему городу, Варька тоже не отставала. Жаль, конечно, что их из дворца выперли, идеальная же позиция была, но хоть так…
Вышло все почти идеально – Аронов отвлек няньку болтовней, Лена в костюме молочницы подманила царевича леденцом-петушком. И мало-помалу увела за собой. Немного хлороформа, царевич спит. Алексея положили на молочную тележку, прикрыли соломой, заставили флягами и увезли.
А я тем временем сидел в Юсуповском дворце и трясся, поскольку поставил на карту всё. И сорвись мой блеф – все дела пойдут насмарку, а я в лучшем случае в каторгу. И то не факт – могут и придушить, не доводя до суда.
Первым позвонил Дрюня и парой кодовых фраз сообщил, что все прошло удачно. Потом, правда, оказалось, что боевая группа чуть не засыпалась, когда дорогу тележке преградил шедший в казармы эскадрон желтых кирасир и проснувшийся было Алексей помахал им ручкой. Хорошо хоть Лена догадалась перед этим закутать ребенка большим клетчатым платком крест-накрест, и цесаревича приняли за сына работницы с фермы…
Второй же звонок был уже из Царского Села, звонил, как ни странно, барон Фредерикс и голосом с визгливыми интонациями, совершенно необычными для него, потребовал моего срочного приезда. Вот я и приехал.
Государь был плох. Мешки под глазами, руки ходуном, постарел разом на десяток лет. Еще хуже с царицей – та ожидаемо впала в истерику и безутешно рыдала. Когда я появился в гостиной – даром что не бросилась мне на грудь, причитая, что зря позволила отселить Парашку с детьми. Умоляла простить и вымолить сына.
Меня же колотило ничуть не меньше – ничего ведь еще не кончено, все может сорваться в любой момент.
Совместный молебен немного всех успокоил, заплаканных княжон увели спать, когда примчался бледный Герарди и прямо в руки передал Николаю конверт.
В нем было письмо, составленное из букв, вырезанных из газет.
«Завтра в полдень подписать публично, в присутствии репортеров и послов, Конституцию кадетов и передать всю власть избранной Думе. Ребенок будет передан обратно через три дня в полдень на одном из вокзалов. В противном случае… Время пошло».
Царь поначалу просто не поверил.
– Нет, нет, этого не может быть! – и бросил лист, на который я с таким трудом ночью наклеивал буквы, прямо на пол.
Потом начал кричать. Лицо самодержца так покраснело, что я испугался – вот хватит его удар и власть передавать будет просто некому. Но нет, Николай выдержал первый приступ. Суета слуг, обморок Аликс, которая подобрала письмо…
Вот кому реально поплохело – начальнику штаба Отдельного корпуса жандармов Саввичу. Схватился за грудь, еле успели подхватить под руки.
– Никто! Слышите, никто… – помазанник ткнул в конверт, – не должен узнать об этом. Всех слуг, нянек изолировать. Казаков запереть в казарме…
– Какой позор! – рядом тихо вздохнул Фредерикс, вытирая пот со лба платком.
Следом разъяренный царь наорал на полицейских за то, что они до сих пор не смогли найти никаких зацепок.
– Может, привезти собак из питомника в Петергофе? – потерянно пролепетал Герарди.
– Если вы сами ни на что не способны, везите хоть собак, хоть кошек! Найдите Алексея! Сегодня же!
Полицейские гурьбой покинули кабинет, от греха подальше. Остались только мы с Фредериксом да император, который неожиданно придвинул стул к окну, сел и прислонился к стеклу лбом.
– Если бы они попросили выкуп… Но Конституция! Нет, России без самодержавия не выстоять…
– Ваше величество… – начал было барон, но Николай только махнул рукой.
– Подите прочь!
Министр ушел, а я вот – нет. Сел рядом, положил руку на плечо царя. Было ли мне его жалко? Было. Но Россию было жальче.
– Подпиши, бумага стерпит…
– Ты еще тут?
– Где же мне быть?
– Я окружен предателями… – Николай закрыл лицо руками. – Все бесполезно.
– Манифест от семнадцатого, – продолжал нашептывать. – Считай, та же Конституция. Ну будет еще одна бумажка, большое дело. Как вернут Алексея и, ежели похочешь, порвешь ее и всех делов. Жизнь сына важнее!
Царь отнял руки от лица, посмотрел на меня долгим взглядом.
– Великие князья не позволят подписать… да и маман.
Как же ему тяжело даются решения. До последнего всегда тянет.
– Ежели сына по частям начнут присылать? Тогда что?..
Николай побледнел, в глазах показались слезы. В кабинет зашла Аликс. Царица зачем-то переоделась во все черное, будто уже кого-то хоронить надо. В глазах у нее плескалось безумие. Сейчас она устроит Никсе… Надо валить.
– Пойду молится, чтобы Господь ниспослал мне видение о цесаревиче.
Николай и Аликс подняли на меня глаза. Видок у меня, надо думать, был еще тот – нечесанные с утра патлы, круги под глазами.
– Прикажите в часовню никого не пускать.
Меня довели до двери с красивыми резными крестами, пропустили внутрь и затворили. Теплый свечной дух и запах ладана подсказал мне, что делать – я взял несколько свечей из ящичка, зажег их от лампадки перед иконой и поставил перед алтарем, а сам лег крестом на пол.
И заснул – организм от этой нервотрепки как выключился.
Сколько спал, не знаю, но свечи прогорели до конца и в темноте светились только огоньки лампад.
В коридоре мне навстречу поднялся Старков – молодой парень-лакей, знакомый мне с первого визита во дворец.
– Веди, Прохор. Было мне видение.
Новость пожаром пролетела по всему дворцу, и по дороге я слышал, как шепчутся две горничные:
– Батюшка Григорий Ефимович всю ночь в молениях провел.
– Спаси Бог, спаси Бог…
Николай и Аликс сидели на диване, обнявшись, и дремали, склонив головы друг к другу, – наверное, так и не легли.
– Жив царевич, было мне видение, – сказал я, присев перед ними и взяв обоих за руки. – То правильно, что Конституцию подпишешь, – спасешь сына.
– Где Алексей?! – спросила царица.
– То мне неведомо, но где-то рядом, чувствую с ним связь.
Думу от Манифеста о даровании Конституции разорвало, как того хомячка от капли никотина. Тут, понимаешь, один парламент за другим разгоняют, на депутатов кричат, а Николай вдруг лично приезжает в Таврический дворец и в присутствии репортеров, сенаторов, послов подписывает Манифест.
В последний момент все чуть не сорвалось по второму кругу. Владимир Александрович буквально бросился в ноги царю, отговаривая его и хватая за руки. Великий князь чуть ли не плакал, умоляя Николая повременить и дать время полиции. Царь нашел меня взглядом, я лишь покачал головой.
Под вспышки фотоаппаратов мы прошли в зал заседаний, помазанник подписал Манифест, отдал его Головину.
Надо было видеть лица депутатов. История о похищении царевича так и не вышла за пределы Царского Села – никто ничего не понимал. Началась давка на балконе, где находились репортеры и публика, потом она перекинулась в зал – все хотели посмотреть, а что именно подписал Николай.
Надо было срочно публиковать и Манифест, и Конституцию. Но у нас был первый документ и только черновик второго.
Октябристы бушевали, Пуришкевич орал с трибуны, Шульгин и Балашов мутили в кулуарах, но явно согласованной позиции не имели. Все были в страшной растерянности. Слишком крутые перемены… и никто к ним не был готов.
Заседать исключительно нашим с кадетами блоком я посчитал неправильным. Все-таки у октябристов полторы сотни голосов, да и начинать такое дело ссорой со Столыпиным не стоит. Последний, кстати, сам заявился на собрание, сел справа у стола. Как министр внутренних дел он, естественно, знал о событиях в Царском, но помалкивал.
– Заседание Сеньорен-Конвента Думы объявляю открытым… – откашлялся Головин, посмотрел вопросительно на меня.
На столах у всех лежал проект Конституции кадетов, отдельно поправки от «небесников», которые составил Варженевский с приглашенными юристами. Разумеется, следуя моим ценным указаниям.
– Выборы должны проходить по цензовому принципу! – начал с самого важного Шульгин.
– Полностью согласен, Василий Витальевич! – в ответную атаку пошел я. – Ценз предлагаю двойной – либо имущественный, либо образовательный.
– Это как?..
– Недвижимое имущество на определенную сумму и окончание гимназии либо приравненных заведений, реальных училищ, например. Если проходит хотя бы по одному цензу – то может голосовать.
Парламентарии задумались – октябристам импонировал имущественный ценз, кадетам – образовательный. Столыпина устраивали оба варианта.
– И как часто вы предлагаете проводить выборы?
– В думу – раз в пять лет, как в рейхстаг.
– А в Государственный совет?
– Своих представителей губернии могут избирать когда угодно. Тоже на пять лет. И государь также может назначать в любое время.
– Назначать?
– Именно. А еще судей Верховного и Конституционного суда, причем этих – пожизненно. Еще государю необходимо право вето на утвержденный Думой состав правительства.