сквозь разъяренную толпу, чтобы отдать полицейским ланч-боксы с едой для Миюки и Такеши.
Общественность требовала ответа на вопрос, как такие события могли несколько лет оставаться незамеченными. Размещенная в газете «Асахи симбун» статья под названием «Родильный дом — это хороший бизнес» объясняет сложившуюся ситуацию.
Из статьи в газете «Асахи симбун» от 18 января 1948 года
В настоящее время в Токио работают 3480 акушерок. По состоянию на декабрь прошлого года 768 из них открыли частные родильные дома. В таких домах производится наблюдение за беременными, помощь в родах и восстановлении рожениц. Обычной практикой стал последующий уход за младенцами до нескольких недель. Для этого требуется специальное разрешение, но получить его легко: все, что нужно, это иметь персонал в количестве более двух человек и отправить письменное уведомление в офис юрисдикции. По закону, на длительное время младенцев можно оставлять только в официальных государственных центрах по уходу за младенцами, таких как в Итабаши и Сайсейкай. Но они переполнены, мест не хватает, и женщины оставляют своих детей где придется.
В январе прошлого года в столице было 567 частных родильных домов, а в декабре того же года — на 201 больше. Это свидетельствует о прибыльности данного бизнеса. В соответствии с «Положением о контроле за акушерками и родильными домами» столичного правительства Токио частные роддомы и акушерки не имеют право рекламироваться. Однако этот запрет повсеместно нарушается, поскольку не предусматривает никакого наказания.
В полдень 26 января 1948 года окружная прокуратура Токио предъявила супругам Исикава обвинения в убийстве. Директора похоронного бюро Рютаро Нагасаки освободили без предъявления официального обвинения за недостаточностью улик. Прокурор Хираяма распорядился провести дальнейшее расследование, чтобы узнать, почему множественные смерти младенцев не насторожили сотрудников мэрии и экономического отдела по распределению продуктов питания. Уже тогда в прессе стало высказываться мнение, что сотрудничавшие с супругами Исикава чиновники повинны в страшной трагедии не менее самих убийц.
Процедура оформления смертей выглядела тогда следующим образом. Если в роддоме умирал младенец, руководство заведения приглашало врача, который должен был осмотреть тело и выписать заключение о причине смерти. С этим заключением следовало идти в городской совет, где выдавалось разрешение на захоронение. Уже с разрешением на захоронение обращались в похоронное бюро. С этим же разрешением в пункте выдачи продуктов можно было получить две бутылки саке — непременный атрибут поминальной церемонии синто.
Роддом «Котобуки» все годы своего существования находился в одном и том же районе — в Синдзюку, следовательно, Миюки имела дело с одним и тем же кругом чиновников. Однако, когда следствие проверило работу каждого учреждения, выяснилось, что обвинить их не в чем. Подделав с помощью врача свидетельство о смерти, Миюки свободно получала все последующие документы. Единственное, в чем можно обвинить тех, с кем она взаимодействовала, — это в том, что высокая детская смертность в ее заведении ни у кого не вызвала подозрений.
Расследование дела о массовом детоубийстве в роддоме «Котобуки» длилось десять месяцев. Несмотря на то что печатные СМИ часто и подробно о нем рассказывали, некоторые моменты этого следствия остаются загадкой. Отбросим в сторону сомнения насчет мотивов Миюки, согласимся, что убийства были продиктованы жаждой наживы. По-прежнему неясно, какой процент отцов и матерей, доверивших ей своих детей, знали, чем все закончится. Конечно, когда разразился скандал, большинство родителей явились в полицию с требованием вернуть им их ребенка. Когда узнавали о его или ее кончине, плакали и впадали в отчаяние. Но можно ли доверять этим слезам?
В своих показаниях Миюки неоднократно намекала, что, когда ей оставляли детей, их отдавали не на уход и воспитание, а на смерть. Если это так, то деньги, которые родители передавали ей вместе с младенцами — от пяти до шести тысяч иен, — были, по сути, гонораром за убийство. Что делает Миюки исполнительницей преступления, а самих родителей — заказчиками. В пользу этого свидетельствует тот факт, что оставлявшие младенцев родители редко или вообще никогда не навещали своих детей. С другой стороны, они могли не появляться в «Котобуки» из-за мук совести и стыда. Или же сама Миюки запрещала им приходить, опасаясь, что всплывет правда об ужасных условиях содержания в ее заведении. Одним словом, нежелание родителей поддерживать контакт с брошенными детьми может трактоваться по-разному. Остается лишь сожалеть, что следствие не стало углубляться в этот вопрос.
Однако заметим, что имена далеко не всех родителей, отдавших детей в «Котобуки», вообще можно было установить — преобладающее большинство сделок носило устный характер и не сопровождалось никакой документацией. Ничто не мешало роженице или женщине, отдающей своего ребенка, назваться вымышленным именем — документов при поступлении в «Котобуки» не проверяли. Сегодня, семьдесят лет спустя, подлинные намерения родителей остаются загадкой. Чего они хотели от Миюки и за что ей платили? За то, чтобы она приютила у себя нежеланного ребенка? Или чтобы сделала то, на что сами родители не могли решиться?.. Если верно последнее утверждение, то не одну только Миюки следует называть «демонической».
Что не вызывало сомнений, так это недостаток социальной политики и пробелы в законодательстве относительно прав женщины и ребенка. Скандал в «Котобуки» запустил цепную реакцию, которая привела к существенным переменам в этой сфере. Это был первый случай, когда в обществе открыто заговорили о несправедливом отношении к младенцам и женщинам из низших слоев населения.
Двадцать шестого января 1948 года новостное бюро «Джиджи пресс» сообщало: «В первую очередь этот случай наиболее точно обрисовывает ситуацию в современном обществе. Для того чтобы растить ребенка, выдаваемых правительством пайков недостаточно. Две банки по четыреста пятьдесят грамм сухого молока в месяц гарантируют смерть младенца. Необходимо по меньшей мере от восьми до десяти таких банок в месяц, чтобы ребенок рос и развивался нормально. Следовательно, даже если бы госпожа Исикава не собиралась убивать всех этих детей, установленные правительством нормы сделали бы это за нее. Отсюда возникает вопрос: убила ли всех этих детей только лишь госпожа Исикива, или это сделала вся нация? Напрашивается вывод, что, если мы хотим видеть сильное и здоровое подрастающее поколение, система продовольственного распределения нуждается в пересмотре. И это не та проблема, которую должна решать чета Исикава».
В феврале того же года газета «Асахи симбун» в статье «Второй и третий „Котобуки“» назвала дело Миюки лишь верхушкой айсберга, намекая на то, что проблема укоренилась столь глубоко, что борьба с ней потрясет все устои японского общества.
Из статьи в газете «Асахи симбун» от 10 февраля 1948 года
В ходе расследования, проведенного столичной полицией Токио после инцидента в «Котобуки», в родильном доме «Йодобаси» в Синдзюку-ку замечена подозрительная смерть младенца. Тело еще не успели кремировать, и полиция изъяла его для экспертизы. Вскрытие показало смерть вследствие истощения. В этом же роддоме за короткий промежуток времени было выдано шестьдесят одно свидетельство о смерти новорожденных. По этому делу ведется следствие. Кроме того, в другом роддоме — «Хасегава» в Хонго, Бункё-ку — более десяти женщин сделали операцию по прерыванию беременности.
Считается, что инцидент в «Котобуки» послужил главным толчком к тому, чтобы японское правительство начало рассмотрение вопроса о легализации абортов. Ведь главной причиной трагедии послужил рост количества нежелательных беременностей. Тринадцатого июля 1948 года был принят так называемый «Закон о евгенической защите» (ныне «Закон о защите тела матери»). И хотя сам закон полон сомнительных с точки зрения морали положений и по сей день провоцирует ожесточенные споры, он содержал статью, согласно которой японкам разрешался аборт по экономическим причинам. С 24 июня 1949 года женщине достаточно было доказать, что она не в силах содержать ребенка, чтобы получить официальное направление на аборт.
Суд над Миюки и ее сообщниками представляет особый интерес. Как видно из дошедшей до наших дней информации, он был таким же запутанным и нелогичным, как и само следствие и вообще все это дело.
Во-первых, вызывает недоумение то, что Миюки предъявили обвинение в убийстве по неосторожности. Иначе говоря, ее обвиняли в отсутствии должного ухода за доверенными ей младенцами, а не в лишении их жизни. Такая формулировка указывала на нежелание Миюки лишать детей жизни и придавала убийствам случайный характер.
Во-вторых, несмотря на то что в похоронном бюро и на территории синтоистского храма были собраны останки в общей сложности семидесяти человек, Миюки почему-то обвинили в убийстве по неосторожности лишь двадцати двух человек. Позже, однако, и эту цифру снизили до пяти. В судебных документах указывается, что достоверно доказанными считаются лишь те пять случаев смерти от пневмонии, холода и истощения, которые засвидетельствовал патологоанатом. То есть то, что полицейские Сибаяма и Оно вовремя остановили директора похоронного бюро, пока тот еще не успел кремировать пять трупов, сыграло решающую роль. Если бы не это, вину Миюки доказать было бы невозможно.
Что касается решений суда, то и здесь наблюдается поразительная непоследовательность. Третьего сентября 1948 года окружной суд Токио приговорил Миюки Исикаву к пятнадцати годам заключения, из которых семь лет она должна была содержаться в тюрьме строгого режима. Однако постановлением от 11 октября того же года Миюки получала уже восемь лет заключения, из которых четыре года должна была отбывать в тюрьме строгого режима. Такеши Исикава, муж и сообщник Миюки, получил всего четыре года. Столько же получил и Широ Накаяма — молодой врач, подделывавший свидетельства о смерти. На возмущенные вопросы обывателей, почему «демонической паре» удалось так легко отделаться, представители прокуратуры ответили, что доказать виновность супругов в убийствах всех найденных детей было крайне затруднительно.