сабр (местных уроженцев). И не случайно свой первый сборник стихов она назвала «Терновники» (1930). В ее поэзии пейзажи, запахи и голоса родины — не экзотика, не предмет умиления и восхищения, а естественный фон привычной, будничной жизни. Поэтому в ее стихах так много образов и сравнений, заимствованных не из книг, легенд и сказаний, а прямо из живой природы и реального быта. О своем возлюбленном, например, она пишет: «Ты — как эвкалипт после бури: // усталый, сильный, качаешься на ветру». В минуту отчаяния она восклицает: «Спрячу в песке лицо свое, // как верблюд, ищущий пропавшие следы». Если для нашего европейского уха эти сравнения звучат экзотически и непривычно, то для уроженцев страны они совершенно естественны.
Критика сразу обратила внимание на то, что в стихах Эстер Раб нет обычной для женской поэзии мягкости, материнской сердечности, интонаций сострадания. Стих ее, крепко сколоченный и вполне материальный, демонстрирует характер, силу, независимость, подчас даже с элементами агрессивности. В некоторых ее любовных стихах женщина, а не мужчина задает тон, командует, навязывает свою волю:
«Всю ночь за собой, по трудным дорогам, // в цепях неразрывных тебя волочила» — признается она в одном из ранних своих стихотворений. В другом стихотворении поэтесса предупреждает:
«Ты будешь так меня любить, // что ежедневно сердце твое будет разрываться, // ибо не стану подругой твоей навеки…»
Любовь ее сильная, гордая, требовательная, мятежная, бескомпромиссная. Но и ей ведомы минуты женской слабости и отчаяния.
Эстер Раб говорит «на равных» с царями и пророками: «Семь раз окунусь в море // и пойду навстречу другу моему Давиду… // А с Деборой под пальмой // буду пить кофе и беседовать… о войне и обороне…»
Совсем иного склада поэзия Иохевед Бат-Мирьям. Во многих отношениях она и Эстер Раб — антиподы. Конкретности, «вещности», предметности, энергии стихов Эстер Раб противостоит абстрактность, расплывчатость, зыбкость, неопределенность поэтических настроений и образов Иохевед Бат-Мирьям. А ведь и она, подобно Эстер Раб, выросла на лоне природы, в деревне, в семье сельского мельника. Но деревня эта была белорусской, и ее семья была лишь маленьким островком в чуждом и враждебном мире. Отец, набожный хасид и фанатичный приверженец учения Хабад[3], обучал своих детей святому языку, Библии, еврейским законам и обычаям, с самого раннего возраста прививал им любовь к своему народу и его духовному наследию. Но впечатлительная и чуткая Иохевед воспитывалась также и на русской классической и современной литературе, увлекалась Блоком и Гумилевым, училась в Одесском и Московском университетах. В Эрец-Исраэль она прибыла зрелым, сформировавшимся человеком, много испытавшим, познавшим разочарование и горе. И на новой родине ее преследовали неудачи: она рассталась с мужем, известным писателем Хаимом Хазазом, долго и тяжело болела, потеряла в Войне за независимость единственного сына… Все это наложило печать на ее творчество. На смену трепетной лирике и религиозному экстазу первого стихотворного сборника «Издалека» (1932) пришла усложненная, туманная символика последующих книг.
Многие стихи Бат-Мирьям — это размышления вслух, фрагменты большого, нескончаемого монолога. Когда мы беседуем сами с собой, нет необходимости ставить все точки над «i», до конца все разъяснять и разжевывать, ибо «собеседник» в курсе дел. Но когда такая беседа зафиксирована на бумаге и попадает в руки читателя, он, человек непосвященный, не может, естественно, многого понять. Открыв, например, сборник стихов «Свидание» (1940), неподготовленный читатель вряд ли догадается, что это свидание с ангелом смерти и что стихи написаны в больнице во время тяжелой болезни. Но он не сможет не проникнуться настроением поэтессы.
Усложненная и зашифрованная поэзия Иохевед Бат-Мирьям отражает сложную, трудную, неустроенную, полную противоречий жизнь еврейской интеллигенции. Эпиграфом к одному из своих стихотворных циклов поэтесса избрала строки Н. Гумилева: «Мир лишь луч от лика друга, // Все иное — тень его». Эти слова вполне приложимы и к ее поэтическому мироощущению.
Совершенно иной характер присущ творчеству поэтессы-киббуцницы Фани Бергштейн. Она, как и Бат-Мирьям, — уроженка Белоруссии, она тоже получила еврейское воспитание в раннем детстве, приобщилась к ивриту, Библии и еврейской истории. Впоследствии, в русской гимназии г. Сумы, она познакомилась с русской литературой. Но когда Фане исполнилось 14 лет, ее родители переехали в Польшу. Там она вступила в ряды юношеской организации «Хехалуц хацаир», и это определило всю ее дальнейшую судьбу. Увлеченная благородными идеями национального и социального возрождения народа на своей земле, Фаня со всем пылом молодости отдается практическому претворению этих идей в жизнь. Она — активная участница первого семинара организации «Хехалуц» в 1926 году. Готовясь к переезду в Эрец-Исраэль, Фаня проходит сельскохозяйственную подготовку, становится членом руководства «Хехалуца», посещает его отделения в местечках и летних молодежных лагерях, читает доклады, ведет большую организационную работу, активно сотрудничает в сионистской прессе. В это же время она публикует свои первые стихи.
Еще в 18 лет врачи решительно запретили ей всякие физические нагрузки в связи с тяжелым сердечным заболеванием. Но ее идеалом был киббуц, где жизнь строится на личном участии каждого в трудовой жизни коллектива. Переехав в 1930 году вместе с мужем в Эрец-Исраэль и вступив в киббуц Гват (Изреэльская долина), она, всю жизнь мечтавшая о полях и виноградниках, вынуждена была работать на складе одежды, штопать чулки и носки. Затем, стремясь принести больше пользы, Фаня осваивает швейное дело и становится портнихой. Самое счастливое время для нее — два летних месяца, когда ей разрешают работать на упаковке ящиков с виноградом. Фаня, мечтавшая исходить вдоль и поперек всю страну, из-за болезни была вынуждена почти безвыездно жить в своем киббуце, а последние пять лет была прикована к постели. И все эти годы она неутомимо творила — писала стихи для взрослых, рассказы, стихи и пьесы для детей, редактировала газету киббуца. В ее поэзии мы не найдем жалоб на судьбу и на тяготы жизни — в них звучит гимн труду на возрожденной земле, любовь к детям, восхищение природой, радость преодоления трудностей.
Колесо себе крутится,
Пальцы мечутся. Пока
Нитка тянется, стремится, —
В колесе кружась, родится
Песня прялки — на века…
Ясность ее стиха, четкость и простота изложения определялись иногда прямым «социальным заказом» местных школьников. Дети частенько заглядывали к «тете Фане» и просили сочинить стихи к какому-либо празднику или торжественному событию. И она, уважая своих юных читателей, писала так, чтобы это им нравилось, доставляло радость. Помимо двух сборников лирики (впоследствии переиздававшихся), она опубликовала 18 книжек для детей всех возрастов, начиная от самых маленьких. Многие ее детские стихи положены на музыку и изданы вместе с нотами. Вышли также грампластинки с 13 песнями и сборник стихов для слепых детей, отпечатанный шрифтом Брайля. Трудно поверить, что все это написано смертельно больным человеком в свободное от основной работы время.
Как популярная детская поэтесса известна и Мирьям Ялан-Штекелис, стихи которой в настоящем сборнике представлены ее собственными переводами с иврита на русский язык.
Успехи модернизма двадцатых и тридцатых годов в ивритской поэзии неразрывно связаны с именами Авраама Шлионского и поэтами его школы, среди которых Леа Гольдберг (наряду с Натаном Альтерманом) занимает самое почетное место. В ее личности гармонично сочетались высокий интеллект и тонкая, ранимая душа, энциклопедическая образованность и яркий поэтический талант, европейская широта мышления и глубокая преданность национальным традициям. Доктор философии, воспитанница Берлинского и Боннского университетов, профессор Иерусалимского университета, Леа Гольдберг была большим знатоком мировой литературы, а в русской, немецкой, французской чувствовала себя, как дома. Ее творческое наследие велико и разнообразно, оно включает в себя роман из современной жизни, рассказы для детей, пьесы, оригинальное литературно-критическое эссе и исследования, переводы «Войны и мира» Льва Толстого и «Пер Гюнта» Генрика Ибсена, произведений Горького, Чехова, Генриха Манна, стихов Анны Ахматовой, Рильке, Бодлера, Верлена, Петрарки и других авторов. В ее стихах и поэмах целый мир утонченных чувств и переживаний, облеченный в совершенную поэтическую форму. Ее короткие, как правило, лирические стихи дают обильную пищу для размышлений и никого не оставляют равнодушными, в них «тесно словам и просторно мыслям».
Виртуозно владея всеми стихотворными жанрами, она обогатила поэзию на иврите 13-строчным сонетом, названным ею «шир ахава» («песнь любви») в отличие от обычного 14-строчного сонета — «шир-захав» («золотая песнь»)[4]. Она одна из немногих в еврейской поэзии, удачно использовавших форму терцины.
Безусловного внимания заслуживает творчество молодых израильских поэтесс. Современная поэзия — и не только израильская — становится все более изысканной, рафинированной, индивидуалистической. Общественно значимая тематика отступает на второй план. На авансцену выходят интимные переживания, эротика, секс, сюрреалистические видения, галлюцинации. Поэтическая строфа, в организации которой первейшая роль принадлежала рифме и ритму, деформируется, теряет свои привычные признаки. Превалирует свободный стих и стих с замаскированной и внутренней рифмой, чаще всего — с ассонансом.
Новейшая поэзия Израиля имеет своих читателей и поклонников, и критика воздает должное ультра-модернистским поэтам за то, что им удается «с большим мастерством передать психологические процессы, возникающие в затаенных уголках души современной еврейской молодежи».