Когда птицы повесили головы,
Когда серна пела,
А звери дремали,
Когда серна пела,
А меня словно не было, когда серна пела.
В тот нежный миг ударила меня по волосам,
И все птицы улетели,
И звери скрылись.
А серна упала с крыши и разбилась.
А я убежала.
И в саду моей любви чудовище запирает
Черную и злую, как забвение, гориллу.
О море, небоПер. С. Гринберг
О море, небо, окутайте меня туманами,
проникая в марево глаз моих,
Ваши белые чайки прильнут, приседая,
в трепетании крыл к высоким шестам,
чтобы стать парусами живыми на моем корабле.
Осторожные рыбы взлетят отовсюду
осколками стекла, что разбивают на счастье на свадьбе.
Дождь хлынет косой, как будто намереваясь
омыть сладость лица моего в самом начале, чтобы иные
раскрыли потоки уверенные и теплые.
Ай, душа, вихревой ветр. Закружусь кругами.
Остудите голову горячую мою,
Пусть медузы сплетут в прозрачный венок,
стены-ткани сомкнут пеленой на глаза,
чтобы вновь на волнах, словно знак и намек возвращенья.
Шаловливо, легко, пройду спокойная в меланхолии,
Украшенная переливчатыми жемчужинами любви.
Пусть водоросли мантией покроют мне плечи,
что не смогут близкие мои меня уловить.
Мой корабль предстанет — возникновенье его — только единый раз.
ПредсномстихиПер. С. Гринберг
(А пропо Годар[9])
Намекают нам, что вот есть и другой секс.
Хорошо, что кто-то знает об этом, что это есть.
И если есть другой секс, то пускай при
ведут его сюда, мы узнаем его и тогда от
кровенно поговорим, что вот он или нету его.
Что мы ведь уже утомленынчеочень от
наших жен и подруг девственниц, и все
это время показывают в картинах, что вот
взаправду что-то есть другое, и мы
сквозь роздых чувствуем, что это не зря.
И если есть другой секс в мире другом,
женщины новые и знающие, то от
чего не приведут сюда нескольких, чтобы они на
учили наших жен усталых, и может быть кста
ти откроют границы, а то мы ведь
утомленынче и зажатычересчур мы здесь.
Два садаПер. С. Гринберг
когда один сад — все его плоды желтые, спелые и весь он округлый,
и еще один сад — все его травы и деревья тонкие, тонкие,
и когда округлый сад чувствует тонкий сад, чувствует округло,
и когда тонкий сад чувствует округлый сад, чувствует тонко,
и округлой этой роще садовой нужна тонкая,
и тонкой этой роще садовой нужна округлая,
и в округлом саду от каждого плода восходят и опускаются трубы трубчатые,
и в тонком знаки направления,
и по трубам проходят раздаваясь голоса спелых плодов,
и в другом в тонком саду голоса нету,
и округлому саду нужна тишина,
и тонкий сад влекут голоса,
и когда чувствует округлый сад тонкий сад,
докатывает голос до края плодов и не восходит по трубам,
и живет округлый сад формами жизни своей,
и когда чувствует тонкий сад округлый сад
ударяют символы-знаки верные его по верным плодам и играют,
так играет тонкий сад в тишине, в тишине.
Леа Гольдберг
Город[10](Из цикла «Тель-Авив, 1935»)
Он дышал еще запахом нового дома,
Нежилой пустотою открытых окон,
Волшебством новизны, непонятно знакомой,
Точно дважды приснившийся сон.
Опоясанный морем и зноем, хранил он
Тайны раковин, залежи древней тоски,
И томимые жаждой сбегали пески
На заброшенный берег, расписанный илом.
Кольца дымаПер. Э. Готесман
1«Тени дыма по стенам легко летят…»
Тени дыма по стенам легко летят
Вверх — за кольцом кольцо.
Смотрят часы — и не могут понять,
Так спокойно мое лицо.
Стрелки часов — кверху, как брови:
«Что происходит с вами?
Или собираетесь горечь дней
Грызть тупыми зубами?..»
Покой по ошибке забрел в этот день.
Свернулся и спит, как кот.
Со стен мне его улыбается тень,
Как дымных колец полет.
2«Подкрался вечер…»
Подкрался вечер. Печально это слово.
Опять заныло сердце у меня.
В вечерний час дверь запираю снова,
и я одна до завтрашнего дня.
Сквозь ставни тени в комнату влетают,
Садятся, окружая лампы свет.
И так загадочно и трепетно мигают,
глядя на мой дрожащий в зеркале портрет.
Глумятся окна надо мной, насмешку пряча,
Лишь лампа сверху сокрушается: «О, Боже!
Сейчас они заголосят, заплачут —
Та в зеркале и та, что на нее похожа»…
Лисьи песенкиПер. Э. Готесман
1«Два образа мне удалось сберечь…»
Два образа мне удалось сберечь
Из сказок детства: осень и лисицу в чаще.
Я слышу, как загадочна их речь,
Сложна, мудра, как смех сквозь плач дрожащий.
Они как призраки… Кричит мне желтый лист:
«Лови, лови, я твой», — и с ветром улетает.
«Я твой, я твой — лови!» — зовет злаченый лис,
И смотрит умными глазами, не моргая.
И сердцу хочется бежать по их пятам
Тропой извилистой… Но вдруг мне ясно стало:
В них — вечности рубеж. Жизнь смерть встречает там
Стой, сердце, не гонись, пока ты не устало.
Меж листьев золотых я в мой осенний час
Пройду, и средь деревьев в золотом уборе
Засветятся мне свечи лисьих глаз,
Мелькнет насмешка смерти в лисьем взоре.
2«Виноград крадут лисы малые…»
Виноград крадут лисы малые.
Между лоз — следы лисят.
Грозди лоз гнут лисы малые.
Ведь уже созрел виноград.
Лисы малые, как вас догнать?
Как мне за вами поспеть?
Разве можно сказку в саду поймать
И на ключ запереть?
Разве в клетке удержишь улыбки свет,
Ускользающую любовь?
Завтра утром в песке будет новый след:
Виноградник ограблен вновь…
Деревья[11]Пер. Т. Должанская
На том конце деревни пес пролаял,
Здесь канула звезда меж темных тополей,
И босоногий шаг по озими полей
Прошелестел невнятно и растаял.
Река раскинулась беспечней и вольней —
В тиши она от гнета бурь очнулась.
Сквозь негу дремы дерево коснулось
Дрожащей ряби отсветом ветвей.
Вот вспыхнула заря и в первом свете
Шагают наши маленькие дети,
Бесстрашно устремив на солнце глазки.
И светлый луч струится в их крови,
Как теплый ток от корня до листвы,
А ветер льнет к кудрям их с тихой лаской.
О цветении[12](Терцины)Пер. О. Файнгольд и А. Пэнн
Посвящается Аврааму Бем-Ицхаку
Цветенье клещевины, свершившееся за ночь.
Горячий след румян по листьям полоснул.
Аллея жмется к изгороди пьяной.
Сомлевшее на пастбище, ко сну
Плетется стадо. Высь взволнованная катит
Барашка облачного белизну.
Как преломленный луч в бурливом водопаде,
Все это промелькнет и в запахах полей
Все возродится вновь. Трава в крови заката
Нежна и будто бы растет из тишины моей.
Старуха. Смуглолицая доярка.
Над синью глаз — труда и лет седины.
Ведро. Из хлева, пенистый и жаркий,
Клубится пар. И вымени пучины
Покорены заботой этих рук —
Так морякам канат покорен длинный.
Безоблачные дали по утру.
Стан женщины над белым изобильем.
И, замыкая будней светлый круг,
Волшебница, колдуя, правит былью.
Что смерть в окно заглянет, знали мы.
Был взгляд ее, вопящий и бездонный,
Прозрачно-холоден, как пелена зимы.
Сквозь эту пелену, мерцая, плыл
Огромный желтый мир нагроможденный:
Столицы, реки, толпы весен, пыл
Оживших красок на дорогах талых.
И он шагал, груженный через край.
Так в час заката вол усталый
К гумну волочит урожай.
Как мчались поезда! Воспоминанья