И мы снова поехали с Элгой на взморье. Снова эти осточертевшие мне прекрасные уютные кафе, каких ни в Москве, ни в Крыму не бывает. Снова дождь и мокрое, дымящееся холодным паром шоссе — от одного до следующего кафе. Элга весь вечер молчала и около Кемери, часов в десять, спросила:
— А вы любите свою жену?
Я не знал, как ответить, потому что теперь не был уверен — люблю ли я Наташу. Элга спросила:
— Это — бестактный вопрос?
Я пожал плечами:
— Почему же? Люблю…
Она помолчала, потом твердо, как о чем-то нами давно оговоренном и решенном, сказала:
— Давайте заедем сейчас на почту и напишем ей письмо. Вместе.
— И подпишем вместе? — усмехнулся я.
— Нет. Подпишете вы один. Да можно и вообще не подписывать. Просто письмо надо написать так, как никто бы ей, кроме вас, не написал.
— Так вы же предлагаете вместе писать?
Элга заметила, что я улыбаюсь, и строго сказала:
— Я буду караулить вас. Чтобы не передумали.
— Но я ведь так писать не умею. Я ведь больше по протоколам специалист.
— Этого уметь нельзя, — сказала Элга и сжала тонкие кулачки. — Это надо чувствовать, тогда сможете написать. Понимаете? Чувства иногда придумывают, но они тогда чахлые, неживые. Понимаете?
Я кивнул.
— Вы но любви ничего не пишите. Не надо о любви вслух говорить. Вы напишите о чем-нибудь таком, чтобы она сразу вспомнила все самое светлое,
Я вздохнул.
— Об этом и говорить-то трудно, а уж написать!
Она грустно сказала:
— Беда в том, что мужчины мало знают о настоящей нежности.
— Чего-о?
— Я говорю, что женщинам очень нужна настоящая мужская нежность.
Ох, какой же я кретин! Вечно встреваю в разговоры, из которых сам не знаю, как выпутаться. Да и толку от них мало, от этих разговоров. Поэтому я уже приготовился отпустить какую-нибудь банальную шуточку, чтобы взорвать этот серьезный разговор изнутри. Но Элга сказала:
— Вы только не думайте, что я за розовые слюни. Или когда мужики каждой встречной юбке — «сю-сю-сю, кисонька и лапочка». Слышите — не думайте!
— Не буду думать, — сказал я серьезно и подумал, что у женщин какое-то поразительное чутье: они точно знают, каким мужчинам когда можно начинать приказывать. Мне обычно женщины начинают давать указания на второй день.
Элга вдруг неожиданно, легко и быстро провела ладонью по моему рукаву и сказала тихо:
— Никогда не думайте обо мне плохо. У меня трудная работа.
Я сказал противным сытым голосом:
— Еще бы! Целый день побегай с подносами!
Она нервно дернула головой:
— Да нет! Я не об этом! В ресторане ведь не только едят, но и пьют. А напившись, пытаются вольничать…
Я подумал — какое неуклюжее и плохое слово — вольничать.
— Мне кажется, Элга, что с вами не очень-то много напозволяешь. Вмиг получишь по лапам.
Она сказала сквозь зубы:
— Случается. Но это противно…
— Послушайте, Элга, а почему вы не займетесь какой-нибудь другой работой?
— У меня мама и две младших сестрички. А я зарабатываю почти сто пятьдесят рублей. Это же ведь немало?
— Конечно, немало, — сказал я неуверенно.
Она снова долго молчала, разглядывая мелькающие за окном фонари, потом сказала, не заботясь о связи с предыдущим:
— Поэтому я знаю, какой должна быть настоящая нежность…
— Какой?
— Как первый лед на ручье — прозрачной, хрупкой, чтобы никто не смел лапами…
И я сильно испугался, что мог позволить себе тогда шуточку. Испугался так, будто уронил и поймал у самой земли любимую елочную игрушку.
Элга сказала:
— Если любишь человека, то хоть изредка испытываешь к нему такое щемящее чувство нежности, будто он маленький беспомощный ребенок. Твой собственный ребенок. И уже сильнее этой нежности не может быть ничего на свете.
— Да, не может, — сказал я и удивился, что мне это не приходило в голову раньше.
— Вот вспомните об этой минуте нежности и напишите жене, и она все поймет тогда.
…О чем я мог написать Наташе? Как мы слушали «Прощальную симфонию» Гайдна? Гасли свечи на пюпитрах, уходили, закончив партию, музыканты, и ласковость виолончелей утешала печаль скрипок, и тогда был слышен шум близкого прибоя, а я, закрыв глаза, сидел рядом с ней, и держал ее руку в своей, и мечтал, чтобы музыканты сошли с ума, вернулись на сцену, перевернули ноты и снова играли, играли до полуночи, до утра, чтобы никогда это не кончилось, и не погасла последняя свеча… Или написать ей, как мы шли на рассвете по Сретенке и все было серебряно и сине, и луна, огромная, желтая, как пшеничный каравай, катилась к Самотеке, и тишина звенела далекими курантами? И я сказал осторожно:
— Наталья, а ты не хочешь выйти за меня замуж?
А она весело засмеялась:
— При одном условии: ты сделаешь что-нибудь такое, чего никто больше не сможет.
Я растерянно улыбнулся и грустно сказал:
— Я заурядный человек. Но, знаешь ли, в этом есть и свои прелести.
И тут меня осенила счастливая идея. Я возгласил:
— Впрочем, ради тебя я ненадолго готов переквалифицироваться в волшебника. Просто я зажгу воду.
Наталья расхохоталась. Я подошел к большой луже, покрытой густым слоем тополиного пуха, чиркнул спичкой, и весь этот белый летучий ковер вспыхнул.
Несколько секунд пламя быстро и яростно лизало лужу. Наталья обняла меня и сказала:
— Придется стать женой заурядного волшебника…
Я думал обо всем этом, и меня охватило отчаяние — разве можно об этом написать? Элга сказала:
— Вот почта. Давайте остановимся.
Я дал прогазовку и включил третью скорость. Элга сказала:
— Вы делаете ошибку…
И я, неожиданно для себя самого, заорал:
— Да вам-то что за дело до всего этого? И вообще, мы сюда приехали искать эту чертову девку Ванду! Да, да!
Элга помолчала, потом сказала тихо:
— Простите. Я очень хотела… — и замолчала.
А через десять минут, в Кемери, в кафе «Селга» Элга показала мне высокую красивую блондинку:
— Вот Ванда…
ПРОТОКОЛ ДОПРОСА
Ванды Линаре
…Вопрос. Знакомы ли Вы с Алексеем Сабуровым?
Ответ. Да.
Вопрос. Где он сейчас?
Ответ. Мне это неизвестно.
Вопрос. Что Вы можете о нем сказать?
Ответ. Я его довольно мало знаю. Он инженер, приехал в Ригу по делам из Тбилиси, где живет постоянно.
Вопрос. Как, когда, где Вы познакомились с Сабуровым?
Ответ. В течение летнего сезона я выступаю с эстрадными песнями в кафе «Селга», в Кемери. Две недели назад один из посетителей — это был Сабуров — поднес мне роскошный букет цветов, сказал, что очарован моим талантом, и пригласил поужинать с ним. Алексей мне понравился, чувствовалось, что это сильный, мужественный и в то же время очень любезный человек. После моего выступления мы поехали в город, поужинали в ресторане, это был отличный вечер. Затем мы стали встречаться каждый день. Сабуров был предупредителен, старался доставить мне максимум удовольствий, и я охотно проводила с ним время.
Вопрос. Видимо, Сабуров располагал деньгами?
Ответ. Да, и немалыми. Во всяком случае, он не останавливался ни перед какими тратами, вплоть до того, что, когда я выразила желание побывать в Таллинне, Алексей нанял такси туда и обратно. Это стоило очень дорого. Но Алексей сказал, что он много зарабатывает.
Вопрос. Где жил Сабуров?
Ответ. Алексей сказал, что очень трудно достать номер в гостинице. А у меня — отдельная квартирка. Одним словом, мне неудобно было гнать его на улицу, и он остался у меня…
Ванда облокотилась на мой стол. Крупная красивая блондинка, она наверняка должна нравиться многим, и видно было, что она это сознает. С самого начала Ванда дала мне понять, что ее раздражает этот допрос.
— И какое же вы составили себе впечатление о нем? — спросил я, глядя в сторону.
Демонстрируя сдержанное достоинство, Ванда бросила небрежно:
— Прохвост. Обыкновенный командировочный врун.
— Врун? — удивился я. — Он вам обещал что-нибудь?
— Яхту. И все прочее, что обещают дамам в таких случаях. Обычные бредни. Я на них не обращала внимания. Впрочем… денег он и в самом деле не жалел… говорил, что не привык себе отказывать. Ни в чем. А потом он просто сбежал…
Я насторожился:
— Когда это произошло?
— Погодите, сейчас я припомню… Я еще зарплату получила перед этим… Ага, это было восемнадцатого сентября: я как раз на репетиции разучивала новую песню. Он сказал, что у него какие-то дела в городе, и со мной в кафе не поехал. Я вернулась около полуночи домой — его еще не было. Ни утром, ни на следующий день Сабуров не появился. Позже я заметила, что нет большого коричневого портфеля, в котором находились его вещи. В общем, я поняла, что он меня бросил… Самая заурядная история. Не понимаю, почему это вас так интересует…
Вот как, оказывается, это было. Интересно, что же он возил с собой…
Вопрос. Что находилось в портфеле Сабурова?
Ответ. Пара белья, нейлоновая рубашка, несколько пар носков. А в основном — всякие железки.
Вопрос. Какие? Постарайтесь поточнее это припомнить.
Ответ. Была какая-то толстая железная трубка, большой железный брусок, целая связка маленьких ключей, баночка с краской… Да, я, помню, еще удивилась: в портфеле лежал автомобильный номер.
Вопрос. Какой?
Ответ. Этого я не помню. Кажется, там были буквы «Г» и " X».
Вопрос. Что еще было в портфеле? Ответ. Еще был какой-то непонятный прибор, похожий на револьвер, но с большим набалдашником наверху.
Вопрос. Вы могли бы нарисовать этот прибор?
Ответ. Я могу попробовать.
Вопрос. Пожалуйста, изобразите его прямо в протоколе.
Рисунок прибора, который я видела в портфеле у Алексея Сабурова.
Рисунок выполнен мною собственноручно. (В. Линаре).
Вопрос. В связи с чем Вы осматривали портфель Сабурова?
Ответ. Я его не осматривала. Но, поскольку Алексей жил у меня, я решила его носильные вещи переложить в платяной шкаф. Вот тогда я и видела остальные предметы.