Вдруг я поняла, что не хочу здесь больше оставаться. Мне не нравилось, что все, кроме меня, уснули, и не нравилось быть предоставленной самой себе. Дома мама всегда была рядом, чтобы меня приструнить. А здесь: кто меня остановит? Кто помешает сделать… что именно? Мне стало не по себе.
Я спустилась вниз и вышла на улицу через парадную дверь. Было темно; мне это нравилось. Я чувствовала себя невидимкой, и внутреннее напряжение мгновенно испарилось. Я шагнула на тротуар и пошла домой, оглядывая попадавшиеся на пути дома. Что за люди в них живут? Чем они сейчас заняты? Вот бы узнать! Вот бы на самом деле стать невидимкой и целыми днями следить за соседями!
Было прохладно, улицу окутывал туман. Мама называла это «ведьминой погодой». На перекрестке я достала из рюкзака спальник и завернулась в него, как в огромный шарф. Идти оказалось дольше, чем я думала, но я не сожалела об этом.
Я взглянула на противоположную сторону улицы и заметила открытую дверь гаража. «Интересно, что там? — подумала я, и тут меня осенило: — А ведь я могу пойти и посмотреть».
Я двинулась через улицу, удивляясь, насколько ночью все выглядит иначе. Казалось, в темноте не существовало никаких правил. Все спали, меня ничто не сдерживало, и я могла делать что угодно. Пойти куда глаза глядят. В доме Коллетт при этой мысли мне становилось не по себе. Но здесь, на темной улице, та же мысль вызывала прямо противоположные чувства. Я ощущала свою власть, мне казалось, что всё в моих руках. Почему такая разница?
Я приближалась к открытой двери гаража. Луна освещала мне дорогу. Зайдя внутрь, я замерла и огляделась. С одной стороны стоял бежевый универсал, рядом валялись разные игрушки и безделушки. «Наверно, в доме есть дети», — подумала я. Я задела щиколоткой деку скейтборда, шершавую, как наждачная бумага.
Противясь желанию забрать скейтборд себе, я подошла к машине и открыла заднюю дверь. В автомобиле загорелся плафон, гараж залил мягкий свет, я запрыгнула в салон и закрыла за собой дверь. Замерла и стала ждать, чего — не знаю.
В салоне стояла оглушительная тишина, но мне это нравилось. Я вспомнила фильм «Супермен» с Кристофером Ривом и визиты Супермена в Крепость Одиночества. «Это мое тайное убежище», — прошептала я. Представила, как с каждой секундой набираюсь сил[3].
Снаружи что-то мелькнуло; я заметила проезжавшую машину, темный седан, и прищурилась, провожая ее взглядом. «Что ты тут делаешь?» — подумала я и решила, что машина — мой враг.
Я быстро открыла дверь, вышла из гаража на цыпочках и как раз успела увидеть, как седан свернул за угол. «Генерал Зод!» — гневно подумала я и перебежала на ту сторону улицы, где оставила свои вещи. Наклонившись, чтобы их поднять, уловила знакомый запах стирального порошка и решила, что пора домой. Прижимаясь к краю тротуара, зашагала вперед, стараясь держаться ближе к деревьям. Ускорив шаг, весело перебегала от тени к тени. «Как можно бояться ночи? — думала я, и на сердце было так отрадно. — Это же лучшее время».
Когда я наконец дошла до подножия холма, на котором стоял мой дом, я чуть не падала от изнеможения. Вскарабкалась по крутому холму, волоча за собой рюкзак, как санки. Боковая дверь была открыта, и я вошла без стука. Бесшумно поднялась по лестнице в свою комнату, постаралась не разбудить родителей, но стоило мне забраться в кровать, как в комнату влетела мама.
— Патрик! — воскликнула она и хлопнула по выключателю. — Ты как тут оказалась?
Меня испугала ее реакция, и я заплакала. Надеясь, что она поймет, я все ей рассказала, но, кажется, после этого стало только хуже. Она тоже заплакала, глаза испуганно расширились, по щекам покатились слезы.
— Детка, — наконец проговорила она и крепко меня обняла, — никогда, слышишь, никогда больше так не поступай. Представь: если бы с тобой что-то случилось? Вдруг ты не смогла бы дойти до дома?
Я согласно кивнула, хотя ни первое, ни второе меня совсем не тревожило. Скорее, я растерялась. Разве мама не говорила, что я могу вернуться домой, если захочу? Тогда почему так расстроилась?
— Я имела в виду, что я должна тебя забрать, — объяснила она. — Обещай, что больше так не будешь делать.
Я пообещала, но доказать верность своему обещанию в ближайшие несколько лет мне не представилось возможности. Вскоре я выяснила, что родителям других детей не нравится, когда к ним на ночевку приходят девочки, которые среди ночи могут заскучать и решить уйти домой сами. Мама Коллетт была недовольна, узнав, что я сделала, и не скрывала своего презрения. Она рассказала о моем исчезновении другим родителям, и меня перестали приглашать на ночевки. Но что-либо подозревать начали не только родители. Другие дети тоже смекнули, что со мной не все в порядке.
— Ты странная, — сказала Эйва.
Одно из немногих моих воспоминаний о первом классе: в углу комнаты стоит игрушечный домик. Мы играем в дочки-матери. Эйва — моя одноклассница. Она милая, дружелюбная и всем нравится. Поэтому, когда мы играем, ее всегда выбирают «мамой». Однако я выбираю другую роль.
— Я буду дворецким, — объявила я. Эйва растерянно взглянула на меня.
Судя по сериалам, у дворецких была лучшая работа в мире. Они могли надолго исчезать без всякого объяснения. Имели неограниченный доступ к пальто и сумкам хозяев и гостей. Никто никогда не сомневался в их действиях. Они могли входить в комнату и ни с кем не общаться. Могли подслушивать. По-моему, идеальная профессия. Но когда я объяснила свой выбор девочкам, меня никто не понял.
— Ты почему такая странная? — спросила Эйва.
Она не со зла это сказала. Это было скорее констатацией факта, риторическим вопросом, не требовавшим ответа. Но, взглянув на нее, я увидела на ее лице странное выражение. Раньше я не замечала за ней такого. Очень специфическое выражение: смесь растерянности, уверенности и страха в равных частях. И она была не одна. Другие дети смотрели на меня так же. Я насторожилась. Они будто видели во мне то, чего я сама не могла разглядеть.
Я решила разрядить обстановку, улыбнулась и поклонилась.
— Простите, мадам, — ответила я, подражая голосу дворецкого. — Я веду себя странно потому, что кто-то убил повара!
Это был мой фирменный прием, который я довела до совершенства: неожиданное заявление с примесью юмора. Все рассмеялись и завизжали, игра приняла интересный, хоть и зловещий оборот, и о моей «странности» забыли. Но я знала, что это временно.
Помимо тяги к воровству и исчезновениям по ночам, что-то еще во мне смущало ровесников. Я это знала. И они — тоже. Хотя в классе мы мирно сосуществовали, после занятий меня редко приглашали поиграть. Впрочем, я не возражала; я обожала одиночество. Но через некоторое время мама начала беспокоиться.
— Не нравится мне, что ты так много времени проводишь одна, — сказала она. Дело было в субботу, после обеда. Она зашла ко мне в комнату, чтобы проведать меня после нескольких часов сидения у себя.
— Все в порядке, мам, — ответила я. — Мне так нравится.
Мама нахмурилась и села на кровать, рассеянно положив себе на колени плюшевого енота.
— Я просто подумала, что было бы здорово пригласить друзей. — Она замолчала. — Хочешь позвать кого-нибудь в гости? Может, Эйву?
Я пожала плечами и посмотрела в окно. Попробовала подсчитать, сколько простыней надо связать вместе, чтобы получилась веревка, по которой можно было бы спуститься из окна моей комнаты на землю. На этой неделе я увидела в каталоге «Сирс» портативную веревочную лестницу и загорелась идеей сделать такую же своими руками. Правда, я не совсем понимала, зачем она мне, просто решила, что у меня должна быть такая лестница. Вот только бы мама меня не отвлекала.
— Не знаю, — ответила я. — То есть… да, Эйва — хорошая девочка. Можно пригласить ее в следующем месяце.
Мама отложила енота и встала.
— На ужин придут Гудманы, — взбодрилась она. — Сегодня сможешь поиграть с девочками.
Гудманы жили по соседству; родители иногда их приглашали. Их две дочки терроризировали весь район, и я их ненавидела. Сидни всех травила, а Тина была просто дурой. Они постоянно ввязывались в неприятности, обычно из-за Сид, и дико меня бесили. Впрочем, не мне было их осуждать. Но в то время я находила оправдание своей неприязни: их поведение было намеренным. Я порой тоже вела себя сомнительно, но я нарушала правила не оттого, что мне это нравилось; я вела себя плохо потому, что у меня не было выбора. Я следовала инстинкту самосохранения и выбирала меньшее из зол. А вот поведение сестер Гудман, напротив, было образцом подлости и тупости, и они нарочно пытались привлечь к себе внимание. Их проделки были бессмысленными: жестокость ради жестокости.
Моя сестра Харлоу была младше меня на четыре года; тогда ей исполнилось года три. Мы жили на верхнем этаже дома, с няней, приятной женщиной из Сальвадора по имени Ли. Комната няни Ли располагалась по соседству с нашей. Когда Гудманы приходили в гости, няня обычно укладывала Харлоу в ее комнате. И не было ни раза, чтобы Сидни не попыталась как-нибудь им напакостить.
— Давайте проберемся в комнату Ли и выльем ей воду на кровать! — прошептала она тем вечером. Мы втроем сидели у меня.
Естественно, она меня выбесила.
— Это тупо, — ответила я. — Она поймет, что это мы, и дальше что? Какой смысл? Расскажет родителям — и вас просто заберут домой.
Моя косичка была заколота бантиком, который я украла у Клэнси. Я потянула за застежку и подумала: «А может, правда вылить воду на кровать? Не такая уж плохая идея».
Сид приоткрыла дверь и выглянула в коридор.
— Уже поздно, она ушла к себе. Наверно, уложила Харлоу. — Она резко обернулась. — А давайте ее разбудим! — Тина оторвалась от журнала и одобрительно хрюкнула. Я растерянно уставилась на Сид.
— Зачем? — спросила я.
— Затем, что тогда Ли придется снова ее укладывать! А потом мы еще раз ее разбудим и еще… Вот умора!