Александр Хохлов
Родился в 1989 году в Барнауле (Алтайский край), где и живёт по сей день.
Поэт, автор-исполнитель песен, фольклорист, предприниматель, футболист, член Русского географического общества.
Лауреат Первой международной поэтической премии им. В. С. Высоцкого (2024), финалист всероссийского конкурса «Покровский собор – 2024» в номинации «Поэзия» в Москве, лауреат поэтического конкурса «Волжский благовест – 2023».
Териберка
Океанские пенные всполохи
Ледяного огня,
Опадая бессовестно под ноги,
Ослепляют меня.
Ударяясь о скалы шершавые,
Закалённый прибой
Рассыпается брызгами шалыми
Надо мной и тобой,
И как будто кропилом, размашисто
Ледовитый-отец
Совершает церковное таинство
Без вина и колец.
И обвенчаны мы, рука об руку,
Здесь отныне и впредь.
И спускается северным облаком
Бог на нас посмотреть.
Памяти Пушкина
Петербургская хмарь растревожила душу.
За рекламной понёвой упрятан фасад:
Неухожен и стар безвозвратно уснувший
Тот конюшенный двор, что два века назад
Исполинским котлом закипал над рекою,
Цокал, гикал и фыркал ноздрями коней.
А теперь – никого, как смахнули рукою.
Только старая церковь до нынешних дней
Дотянула, вросла в мостовую корнями,
Не уснула, не сгинула в пене времён,
И семнадцатый год, жадно впившись клыками,
Не сумел перегрызть её белых колонн.
Словно пушкинский дуб, заповедное древо,
Сок Отчизны солёный впитав от земли,
Она память о том сохранила во чреве,
Как Поэта убитого к ней привезли,
Как людское поникшее чёрное море
За волною волна ударялось о дверь.
И дрожало оно, задыхаясь от горя.
И ни до, и ни после подобных потерь
Не знавал Петербург. Вероятно, оттуда
Его тучи, туманы, дожди и хандра.
Вероятно, с тех пор его душит простуда,
Провоцируют кашель тугие ветра.
Вероятно, с тех пор недостаточно света…
А в конюшенной церкви запели тропарь,
И навечно вместившее душу Поэта
Незакатное солнце венчает алтарь.
Зима на Руси – как причастье
Зима на Руси – как причастье.
На нитях спуская покров,
Бурановым жгучим ненастьем,
Студёною белью снегов
И зверя уводит в берлогу,
И полю даёт отдохнуть,
Она заметает дорогу,
Чтоб новый прояснился путь.
И если, избави нас Боже,
Зачахнет дыханье зимы,
На что же мы станем похожи,
До лета дотянем ли мы?
Деревянный дом, на бревне бревно
Деревянный дом, на бревне бревно,
Словно веки, ставни закрыты.
Как пустой очаг, он остыл давно,
Неухоженный, позабытый.
Он стоит, склонясь, как хромой пират,
Костылями в землю врастая,
И щетиной мох затянул фасад,
Прохудилась шляпа сырая.
Ни шагов, ни смеха не слышит он,
Старый пёс у крыльца не лает,
Лишь с холма вдали колокольный звон
Его слух иногда ласкает.
И под этот звон встрепенётся дом,
Растрещатся морщины досок.
Самовара жар вспоминает он
И каштановый запах воска.
Аромат ватрушек, и снег в сенях,
И вечерние песни долгие,
И гармонь, и шёпот детей впотьмах,
И платок на хозяйке шёлковый.
Зажигает солнце собой восток,
И уходит ночь кареглазая.
Он запомнил намертво каждый вздох,
Тех, кто жил у него за пазухой.
Эх, ещё б, как вечность тому назад,
Дым пустить трубой-папиросой.
А по небу лебеди вдаль летят,
На земле оставляя осень.
Не пытаясь разведать до срока
Не пытаясь разведать до срока
И приблизить назначенный срок,
Я узнаю последние строки
Те, что Бог для меня приберёг.
Где настигнут – у каменной речки,
В недрах стен или хвойном лесу,
Я последние строки, как свечку,
В ослабевших руках понесу.
Пламя пыхнет – и дымчатый росчерк
Увенчает разгаданный стих.
Запишу я последние строчки
И приму воздаянье за них.
Ну, здравствуй, Волга, я снова здесь
Ну, здравствуй, Волга, я снова здесь,
К тебе тянусь я необъяснимо.
И вновь не в силах глаза отвесть
От волн твоих безупречно синих.
Твоих равнин луговых постель,
Спокойность долов твоих окольных
И левитановская пастель
В твоих разливах и сочных поймах
Зовут. Меж них воцарилась ты,
Давно вскормив молоком Россию.
Она, напившись твоей воды,
В любую смуту находит силы.
Всегда так было и будет днесь.
И вновь бежит холодком по коже
Шальная мысль навсегда осесть
Вблизи сокровищ твоих. Но всё же,
Но всё же… нет. Как медведь-шатун,
Не буду знать я, куда мне деться:
В алтайских венах течёт Катунь,
И в Обь впадает в сибирское сердце.
И номер есть. И телефон в порядке
И номер есть. И телефон в порядке,
И на балансе семьдесят рублей.
Желанье позвонить на подзарядке
Стоит уже чёрт знает сколько дней.
Сидят вороны в ряд на проводах
Фантомами несказанных глаголов:
Простить, забыть, позвать, услышать. Да,
Услышать – замечательное слово.
Под окнами пускает кто-то дым,
Выкуривая разом все сомненья.
Я не курю. Сомнениям моим
Начертано размеренное тленье.
Желанье позвонить на подзарядке
Стоит уже чёрт знает сколько дней.
Сухая недосказанность в остатке
От главной дружбы юности моей.
Нет, Россия своё не отплакала
Нет, Россия своё не отплакала,
Да слезами беде не помочь.
Так и ходит война буераками,
Алчет самую тёмную ночь.
По околицам бродит, горбатая,
Стынет лес от дыханья её.
Заливается небо раскатами,
Чёрной хмарой зудит вороньё.
И дырявится небо ракетами,
И земли содрогается твердь.
Вновь идут, по уставу одетые,
Наши парни в глаза посмотреть
Этой древней старухе-процентщице
И свои не отводят глаза.
По небесной серебряной лестнице
Вниз ползут облака-образа.
На поруки берут русских мальчиков,
Забирая в небесный чертог.
Словно матери их, не иначе как
Прежде времени старится Бог.
Похоронки-гонцы соболезнуют:
Каждой строчкой – с размаху под дых.
И развозят кареты железные
По отечеству мощи святых.
Булькают капли кручинисто
Булькают капли кручинисто,
Весь в пузырях водоём.
Кто-то раскатно, заливисто
В небе молотит кайлом.
Что добывает отчаянно
Этот смурной арестант,
Движимый поздним раскаяньем
В тучах увязший атлант?
Может, в последнем усердии,
Чуя предсмертный свой час,
Хочет оставить в наследие
Пригоршню света для нас?
Лето сыплет землянику
Лето сыплет землянику
По околкам и холмам:
Рдеют бусины, взгляни-ка,
Тут и там.
Ты ступаешь осторожно,
Гроздья спелые любя.
Наглядеться невозможно —
На тебя.
И коралловой туники
Невесомым рукавом
Ловишь солнечные блики
Над быльём.
Набери в ладони ягод,
Покорми меня с руки,
Упадём с тобою рядом
В васильки.
Лето стелет землянику
Кумачовой бахромой.
Как легка твоя туника,
Боже мой!
Друзьям-футболистам
Поток – «фавелы» Барнаула.
Ходили слухи, будто бы
В любой свернувши закоулок,
Здесь не уйдёшь от шантрапы:
Иль оберут, иль наваляют.
Ан нет – не так уж страшен чёрт.
Мы здесь росли, мы здесь гуляли
И подмечали наперёд,
Какими красками играла
Постперестроечная Русь —
Потока пыльные кварталы
Нам пробы делали на вкус.
Здесь, у Трансмаша, сиротливый
Советский стадион застыл,
Где я динамовцем сопливым
С мячом на поле фикстулил.
Здесь у ДК сидел афганец
В коляске – милостыню ждал,
И не сходил с лица багрянец,
И блекла тёртая медаль.
Хлебал он горькую из фляжки,
Калека, выживший в огне.
В тельняхе, в старенькой фуражке,
Ненужный новенькой стране.
И алкаши ходили боком,
И тёти хлеб домой несли,
А мы всем малолетним скопом
В карманах мелочью трясли.
Насобирав на газировку
И шоколадное драже,
Мы сразу после тренировки
К киоску – тут как тут уже.
И облупившиеся зданья
На нас смотрели сверху вниз.
И согревала мирозданье
Лучами бархатная высь.
И мы махали этим зданьям,
Как самым преданным друзьям,
Из окон чешского трамвая
Да разъезжались по домам.
Мы разбрелись теперь по весям,
Увёз из детства нас трамвай,
А город простыни развесил
С посланием: «Не забывай».
с изморозь
Обволакивает изморозь исхудавшие берёзы,
Окунулась в высь атласную золочёная блесна.
Небо ждёт светило зимнее, как пурпуровую розу,
Да румянит щёки стылые, пробудившись ото сна.
И отчётливо мне слышатся в ледяной тиши рассвета,
Отражённые дыханием молчаливых фонарей,
Те слова, что я не высказал, что остались без ответов
И застыли в гордой памяти, словно воды в декабре.
Как скупой старик, откладывал несвершённые слова я
В тайники души метавшейся и навешивал замки,
И молчал, молчал настойчиво, голоса их приглушая,
И набиты снизу доверху оказались сундуки.
Всё б оставил в этих сумерках на краю сребристой ночи
И слова неоперённые прокричал в тугой мороз,
А затем с куражной лёгкостью хлёстко свистнул что есть мочи,
Чтоб со свистом в небо ринулось волшебство с худых берёз.
Баллада о птицах
Залито небо глазурью лазурною,
Тишь нарушает лишь пенье реки.
Между камней эдельвейсы ажурные
Жмурят от солнца свои лепестки.
Сизая крыша аила алтайского,
Где между досок вдали от земли
Свили вдвоём своё гнёздышко райское
Две трясогузки – семью завели.
Тёмным крестом над долиной полуденной,
В медленном танце паря и кружась,
Коршун в готовность приводит орудия —
Когти, дающие право на власть.
Зоркие очи, смородины чёрные,
Выбрали цель: на аиле гнездо.
И запищали птенцы несмышлёные,
В небе заметив крылатое зло.
Вдруг рядом с коршуном – две трясогузки
Смело заводят свои виражи.
Криком отчаянным, словно по-русски,
Коршуна гонят, сражаясь за жизнь.
Меньше гораздо, гораздо слабее,
Но с абсолютною правдой в сердцах
Две трясогузки клюют его в шею,
В темя клюют, невзирая на страх.
Горы разводят руками громадными,
Битве неравной и жаркой дивясь.
Коршун сдаётся, смятённый ударами,
Он проиграл своё право на власть.
Затёртый мартовский хит
Затертый мартовский хит
Синицы горланят, ягод сбродивших перебрав.
Окопами-проталинами вдоль и поперёк изрыт
Сникший пологий берег, горемычной реки рукав.
Слетаются на обед
Хохлатые беспилотники – сварливые свиристели.
Склёванных ягод кровь брызжет на белый манжет —
Поели да у —
ле —
те —
ли.
Сколько ещё таких
Будет прилётов птиц,
«Вампиров»[2], до крови голодных?
Когда уже солнце
изрежет бинты реки?
Когда уже стает снег
и появятся всходы?
Полярная ночь
Бегло сотканным гипюром
Занавешена луна.
Растревожилась она
И грустит на небе хмуром.
Ей не спится, как и мне,
Не находятся ответы.
И она всё ждёт рассвета,
Развалившись на спине.
Но рассвет не настаёт,
Ночь запутала сознанье,
И нагое мирозданье
Соль на раны щедро льёт
Океанскою водой —
Бередит былые стужи.
Ветер облако утюжит,
Зычно воет, как шальной,
По нутру скребёт когтями.
Звёзды падают горстями
В пену северных морей.
И луна, и я под ней
Наблюдаем, как по стёжке
Босиком по звёздной крошке
В небеса идёт, как в ад,
Тот, булгаковский Пилат.
Озёрки
Разрезали надвое тропку
Железным забором вдоль трассы,
Листы на прищепках-заклёпках
Развесив по струнам каркаса.
А тропка, которой два века,
Меж двух деревень кособоких
Забыла шаги человека,
Укрылась от гари осокой.
Грохочут горбатые фуры,
Скулят, словно суки, колодки,
А Ваня не встретится с Нюрой,
А Ваня плеснёт себе водки,
Кобылу продаст за бесценок,
Рванёт в городскую каморку
И сгинет. Его пятистенок
Соседям пойдёт на растопку
Русский плач, или Прогулка по Энску
Захожу в KFC, покупаю твистер,
Там из моповой важно выходит стафф,
В «Тест-мобиле» кровь проверяю быстро,
«Зомби-cofee» в прохожих вселяет страх.
«Мэджик Киндом Ивент» пройдёт сегодня
В бьюти-холле напротив, начало в пять.
Там душевно расскажут, о том, что модно,
Прошлогодний тренд умертвив опять.
«Андеграунд-пати» зовёт с афиши:
Черепа и кости радушно ждут.
«Вы в аду?» – «Нет-нет, мы немного ниже.
Эскалатор слева. Экзектли, гуд».
В барбершопе парень с тату на роже
Держит триммер, словно художник кисть,
И клиенту бреет на жирной коже
Силуэт усов, устремлённых ввысь.
«Фэшн лук», «Черри шоп» и другие «шопы»
Разрослись мухоморами по земле.
Так и ходим: с чекухой фирмы на жопе
И штрихкодом беспамятства на челе.
Гнилые доски с гвоздями ржавыми
Гнилые доски с гвоздями ржавыми
Сосед швыряет за свой забор.
Как будто склеп растёт над травами.
Вы не подумайте, я не в укор.
Пускай швыряет, пускай старается.
Прогнило прошлое – его в утиль…
А вот с душой так не получается,
Все гвозди намертво, как ни крути.
Не разберёшь её, чтоб строить заново,
Как баню ветхую или сарай.
И с гнилью въевшейся, с гвоздями ржавыми
Живи, как можется, да не пеняй.
Подбросили меня бумажным змеем:
Подбросили меня бумажным змеем:
Лети.
А если я по небу не сумею?
Лети!
А если атакует стылый ветер?
Борись.
А если не поймут ни те, ни эти?
Смирись.
А если тьма прольётся и застынет?
Свети.
А если предадут за рупь с полтиной?
Прости.
Закривдят правду, как случалось прежде?
Труби!
А если не останется надежды?
Люби.