Молотов собрал бумаги и вышел, его шаги затихли в коридоре. Сергей перечитал шифровку из Токио, чувствуя, как японская угроза становится все ближе. Сейчас, когда, он готовился противостоять Гитлеру, это было совсем не кстати.
Николай Ежов вошёл следом, его невысокая фигура, в темном пальто, казалась ещё меньше. В руках он сжимал папку с надписью «Совершенно секретно». Его глаза, выдавали напряжение.
— Иосиф Виссарионович, у нас беда, сказал он. — Лев Каменев, задержанный по делу оппозиции, мёртв. Повесился в камере на разорванной простыне. Охрана нашла его в три часа ночи. Он оставил записку: «Всё потеряно, партия меня не простит». Допросы были долгими— он, в основном, молчал, но вскользь упомянул связи с троцкистами в Ленинграде. Я подозреваю, что его могли довести. Я приказал проверить следователей и охрану — кто был с ним в последние часы.
Ежов открыл папку, показав машинописные отчёты и мятую записку, написанной дрожащей рукой.
— По заговору против Кирова: Фёдор Кравцов, путиловский рабочий, заговорил. Назвал троих в Смольном: секретаря Елену Смирнову, техника Григория Иванова и курьера Павла Сидорова. Они передавали копии документов за 300–500 рублей, клянутся, что не знали о покушении. Мы арестовали их, допросы идут. Григорьев, которого считали утопленным, оказался жив. Его следы ведут в Минск — наши агенты нашли квартиру, связанную с ним. Пятеро оперативников ОГПУ прочесывают вокзалы, гостиницы, склады, рынки. Мы также задержали ещё пятерых в Смольном, их имена всплыли на допросах.
Он сделал паузу, вытащил ещё один документ.
— Самое тревожное: письмо к Тухачевскому, предположительно от немецкого генерала Манштейна. Немец хвалит его за «прогрессивные идеи» и пишет: «Две великие армии могли бы найти общий язык для будущего Европы». Письмо доставил неизвестный курьер через швейцарское посольство. Это может быть немецкая провокация, но выглядит подозрительно. Я предлагаю арестовать Тухачевского и допросить. Если он связан с Берлином, наша армия под угрозой.
Сергей сжал кулак, его лицо покраснело. Смерть Каменева была ударом — его показания могли раскрыть сеть троцкистов. Ещё хуже было то, что Ежов теряет контроль над своими методами проведения допросов. Его надо было поставить на место.
Письмо к Тухачевскому могло быть немецкой интригой, но его арест мог навредить армии в критический момент.
— Николай, смерть Каменева —это твой личный промах. Я запретил пытки. Если его довели, виновные за это ответят. Проверь всех: охрану, следователей, посетителей. Записка подлинная? Проверь почерк, бумагу, чернила. Кто был с Каменевым в последние сутки?
По Тухачевскому: арест не нужен, пока не трогай его. Письмо проверь досконально: кто писал, кто доставил, кто в посольстве его принял. Немцы могли подбросить его, чтобы убрать нашего доблестного командира.
Кравцова и других подозреваемых, из Ленинграда, допрашивай, но они должны все быть живыми.
Ежов кивнул.
— Будет сделано, Иосиф Виссарионович. — Он собрал папку и вышел.
Сергей знал: Ежов может перегнуть палку, его надо держать в узде. Каменев был ценным источником, а его смерть могла поднять волну слухов о репрессиях. Тухачевский же был нужен армии, но его прошлое и его нескрываемые амбиции делали его мишенью для подозрений.
Михаил Тухачевский вошёл последним. Лицо его было напряжённым, под глазами залегли тени от бессонных ночей. В руках он держал портфель с отчётами и чертежами новых артиллерийских систем. Он начал доклад, стараясь сохранять уверенность.
— Иосиф Виссарионович, армия укрепляется, но медленно. Мы не готовы к войне. Харьковский завод даёт 300 орудий в год, брак снизили до 18%. По авиации: И-16 пока держится, но нужен новый истребитель с более мощным двигателем. По связи — катастрофа: закупили 2000 передатчиков у американцев, но нужно ещё 10 тысяч. Немцы опережают нас: разведка сообщает, что они испытывают новые образцы танков к 1937 году, их авиация модернизируется быстрее нашей. На Дальнем Востоке ситуация хуже: у нас там слишком мало солдат и техники. Они не удержат японцев, если они ударят.
Он раскрыл портфель, разложив на столе графики и чертежи. — Мой план таков: выделить 200 миллионов рублей на новые заводы в Челябинске и Сталинграде, нанять еще 300 инженеров, закупить лицензии на британские двигатели для авиации. Для Дальнего Востока нужно минимум 500 тысяч солдат, 800 самолётов, 3000 танков дополнительно. Без этого мы потеряем границу. Я также предлагаю создать мобильные бригады для быстрого реагирования на японские провокации.
Сергей прервал его.
— Михаил Николаевич, что за письмо от Манштейна? Немец хвалит твои «идеи» и намекает на сотрудничество. Объясни.
Тухачевский побледнел, его глаза встретили взгляд Сергея.
— Иосиф Виссарионович, это провокация. Я никогда не получал писем от Манштейна или других немцев. Если письмо существует, значит его подбросили, чтобы дискредитировать меня. Немцы знают, что я настаиваю на реформах, и хотят убрать меня из армии. Проверьте меня, допросите, если хотите, но не дайте этой интриге ослабить нас. Я лоялен вам, партии и народу.
Сергей смотрел на Тухачевского, пытаясь разгадать его мысли. Его талант был неоценим: Тухачевский был архитектором военных реформ, человеком, способным подготовить армию к будущей войне. Но его связи с оппозицией в прошлом и амбициозность делали его уязвимым.
— Письмо проверяем. Пока работай, Михаил: Я выделю дополнительные деньги на военные заводы, а также направлю еще солдат и технику на Дальний Восток. Готовься к японским провокациям, но без паники.
Тухачевский отдал честь и вышел, его плечи были напряжены.
Сергей задумался: если письмо подлинное, это, возможно, измена. Если фальшивка — немцы играют тонко, чтобы ослабить армию. Нужно было время, чтобы разобраться.
В это время в Берлине, под серым мартовским небом, Виктор Рябинин, он же «Ястреб», шёл по Унтер-ден-Линден. Берлин 1935 года был городом контрастов, пропитанным милитаризмом и страхом. Величественные здания в стиле прусского классицизма — Бранденбургские ворота, Рейхстаг, министерства — были увешаны красно-чёрными флагами со свастикой, трепетавшими на ветру. Улицы бурлили: трамваи звенели, автомобили гудели клаксонами, а штурмовики СА в коричневых униформах маршировали с горделивой выправкой. На каждом углу висели плакаты: «Один народ, один рейх, один фюрер». Газеты, такие как Völkischer Beobachter, писали о новых автобанах, заводах Круппа и перевооружении Вермахта.
Берлин был одновременно роскошным и гнетущим. На Курфюрстендамм витрины магазинов сверкали изобилием: тут были шелковые платья, швейцарские часы, тропические фрукты. Но за фасадом процветания скрывалась тревога: цены росли, а гестапо поощряло доносы. Радио гремело речами Геббельса, а прохожие шептались о ночных арестах. Город был как витрина для нацистского величия, но каждый житель чувствовал невидимые глаза, следящие за ним.
Рябинин, одетый в серый костюм, фетровую шляпу и пальто, выглядел как обычный инженер из Дрездена. Его немецкий с лёгким баварским акцентом, отточенный годами работы в торгпредстве, не вызывал подозрений. В руках он нёс кожаный портфель с поддельными документами на имя «Ханса Вебера», инженера швейцарской фирмы. Его задача: выйти на Ганса Шульца, инженера Круппа, связанного с окружением Манштейна, и, заодно, добыть чертежи новых артиллерийских систем.
Он остановился у кафе «Кранцлер» на углу Фридрихштрассе — излюбленного места берлинской интеллигенции, офицеров и промышленников. Внутри пахло свежесваренным кофе, сигаретным дымом и ванильной выпечкой. Стены украшали картины в позолоченных рамах, а официанты в белых фартуках сновали между столиками. Рябинин занял место у окна, откуда открывался вид на оживлённую улицу. Он заказал эспрессо и развернул Völkischer Beobachter, притворяясь, что читает статью о манёврах Люфтваффе. Его взгляд был прикован к двум мужчинам в штатском в углу зала. Один из них, Шульц, был худощавым, с усталым лицом и чернильными пятнами на пальцах. Он оживлённо говорил, показывая своему спутнику — молодому мужчине с военной выправкой — какие-то бумаги.
Рябинин уловил обрывки разговора: «…пушки для Восточного фронта… нехватка стали… Манштейн требует ускорения…». Это было то, что ему нужно. Он сделал глоток кофе, записал в блокнот несколько цифр, будто ведя расчёты, и продолжал наблюдать. Официантка, молодая женщина с тугим пучком волос, задержалась у его столика, её взгляд скользнул по портфелю. Рябинин улыбнулся, скрывая напряжение. В Берлине каждый мог быть доносчиком, и даже невинный взгляд мог стоить жизни. Он знал, что контакт с Шульцем должен быть осторожным — прямой подход вызвал бы подозрения. План был устроить «случайную» встречу через общих знакомых в торговой делегации.
Он вышел из кафе, когда городские огни зажглись под темнеющим небом. Берлин смотрел на него тысячами невидимых глаз, и каждый шаг был игрой с огнём.
Глава 4
Когда Рябинин вышел из кафе, сумерки окутали Берлин. Фонари зажглись, отбрасывая длинные тени. Он направился к трамвайной остановке, но у выхода из переулка его остановил мужчина в штатском, с холодными взглядом и тонкими губами.
— Герр Вебер? Ваши документы, — произнёс он. На лацкане пиджака блестел значок с орлом — гестапо. Он представился как Герр Мюллер.
Рябинин, сохраняя спокойствие, протянул паспорт. Его сердце билось быстрее, но лицо оставалось невозмутимым. Мюллер изучал документ, переворачивая страницы, его пальцы задержались на швейцарской визе. — Цель вашего визита в Берлин? — спросил он, его глаза буравили Рябинина.
— Контракт с Siemens, консультации по двигателям, — ответил Рябинин, его баварский акцент был безупречен. — Я инженер, работаю с их новым проектом в Дрездене.
Мюллер прищурился. — Кто ваши контакты? Где вы остановились? Почему вы были в «Кранцлере»?
Рябинин почувствовал, как пот холодеет на спине.