ящему меняют?
«Кое-кто заслужил видеть кошмары», — подумала Валерия, задумываясь о таких «милых родителях». Конечно, свои собственные по сравнению с такими казались замечательными людьми. Сладкая блестящая обертка благополучной жизни. По сравнению с чужими проблемами свои всегда можно выставить ничтожными, найти силы двигаться куда-то дальше, победить всепоглощающий страх этой реальности.
— Я попробую! — решительно сжал кулаки паренек, взмахивая своим жезлом. Его белые брови нахмурились, а круглое лицо подернулось не злобой, а скорее целеустремленностью. Похоже, он ответственно подходил к своему долгу. Он взлетел и устремился к окну дома.
«Что ты можешь? Дать минутную радость? Веселье на фоне катастрофы?» — вздохнула Валерия, но вскоре заметила в окне третьего этажа поцарапанное лицо тощего мальчишки. Он улыбался Джеку Фросту, который рисовал что-то морозными узорами на замызганном стекле.
Девушка невольно смахнула слезу, глядя на это секундное веселье. Она же хранила рассказы и информацию о многих таких семьях, о сотнях случаев. Но ничего не удавалось изменить. Кого-то невозможно отвернуть от неизбежного пути в бездну.
«Пусть они видят кошмары! Пусть мучаются! Те, кто обрекает своих детей на то, чтобы стать синюшными алкашами!» — зло погрозила пустоте Валерия, но оставалась неподвижна. Она лишь созерцала, как ветер разметал ее сожженное прошлое, множество умных мыслей, обрывки рассуждений о любви и боли, о расщеплении личности и депрессиях. И прочем, и прочем… Кое-что она уже забыла, многое вообще не пригождалось. И никакая наука не подсказывала, как сделать этот мир лучше, как по-настоящему помочь людям.
Вновь накатывали озноб и слабость, хотелось разрыдаться, громко и безрассудно, прямо посреди улицы. Никакой Джек Фрост не сумел бы разбудить в ней радость. Обмануть минутным весельем возможно только детей, как сладким леденцом. Но сахарные конфеты быстро тают, а шутки забываются. От того лишь больнее принять весь ужас и серость реальности, медленно тянущейся жвачки, поймавшей всех пряжи.
В это время к ней снова подлетел Джек Фрост со участливыми словами:
— Ты вступила в очень-очень опасную игру. Песочник видел тебя. Тебя изводит Бугимен. Он…
— Я знаю, кто это. Это мое дело, — отчеканила Валерия, выпрямляясь, наблюдая, как ветер разносил пепел. Глаза ее недобро мерцали, хотя она этого не видела сама, просто отчетливо помнила, как порой пугала людей. Потом научилась «держать лицо», прикидываться нормальной.
— Несколько лет назад мы победили его, загнали в подземелье, — объяснил Джек. — Теперь он, кажется, снова выбрался.
— Ну, так убили бы его, если так боитесь, — фыркнула девушка, представляя, как глупо она смотрится, разговаривая с пустотой. Впрочем, человек на пустыре в окружении вихря из сгоревших тетрадей и без того странное зрелище. Всегда существовал шанс сказать, будто это какой-нибудь арт-проект.
Фрост же выглядел озадаченным, лишь покрутил на пальцах созданную льдинку, отвечая:
— Мы никого не убиваем. Просто будь осторожна. Мы не можем вмешаться напрямую, если ты сама продолжишь подпитывать его своими негативными эмоциями. Оу, кажется, я научился говорить долгие речи.
— Спасибо, информативно. А теперь уходи.
— Ладно, — примирительно махнул рукой парень. — Кажется, придется приглядывать за тобой.
— Это повышенное внимание со стороны духов начинает меня беспокоить, — высокопарно отозвалась собеседница.
— Что поделать. Такая работа.
«И правда, что поделать, если мое отчаяние притянуло из недр заточения Бугимена?» — подумала Валерия, стоя на поднявшемся ветру, который сопровождал полет Джека Фроста.
Она вернулась в квартиру совершенно вымотанной, вновь ее сковывал озноб. Да такой, что хоть вешайся на ближайшем дубе. Вот снова дурные мысли, вот снова ее ночная душа пробуждала к темным порывам. Если бы этот наивный беловолосый мальчишка сумел как-то развеять их, если бы отринул своими шутками или морозными узорами. Но нет, ее останавливал только страх. Впрочем, он же в той или иной форме вел ее всю жизнь.
Страх получить плохие оценки в школе, страх недобрать баллов на экзаменах, страх оказаться в чем-то неидеальной. Однако жизнь доказала, что нереально стать лучшей во всем, невозможно доказать родителям, что она тоже способна на успехи и достижения. И она привыкла к вечной тревоге.
Дома она бездумно пялилась в недра холодильника, вытаскивая переперченные котлеты — мамина стряпня, естественно, качественная и безупречная. Валерия тоже умела готовить, но ее практически не допускали до этого, оттесняли и утверждали, что она только все портит. И все от нее что-то требовали.
— Достали! — наконец, закричала она в пустоте квартиры, намеренно взлохматив волосы, потрясая руками. Затем она на полную громкость врубила металл, пока родители не вернулись с работы. Но легче от этого не стало ни на каплю, только голова взорвалась новой болью. Выросла она и из такой глупой формы бунтарства. Она резко выключила грубые завывания, падая лбом на стол, незаметно для самой себя выключая компьютер.
Усталость свалила ее с ног прямо в одежде, в строгом офисном платье песочного цвета с бежевыми квадратными вставками. Ей нравились такие, ничего лишнего, ничего вызывающего. Теперь же она его беспощадно сминала, ворочаясь на неизменном диване.
Она пришла к выводу, что все-таки сколько-то часов спала, потому что ей успел присниться очень занятый кошмар: будто она обязана куда-то ехать, а на схеме метро нет нужной станции, она не слышала четко название, водила бессмысленно пальцем. А время исходило, она куда-то опаздывала.
Снилось, что она снова в университете, но почему-то живет в общежитии, хочет поехать домой, но опять не может найти, где же нужная станция. Затем кто-то преследовал ее, даже конвоировал куда-то, она вновь скрывалась между вагонов и переходов метро. Бежала-бежала-бежала! Вязла в переплетениях мраморных плит.
Потом сон перекинулся в иную форму: она плыла в море, ее несло течение, все дальше и дальше в открытый океан.
Проснувшись ближе к ночи, уже в кромешной темноте, она записала оба видения, придумав недостающие детали, получилось два рассказа для группы страшных историй. Каждый черпает вдохновение где-то, для нее подходящим полем оказались и дурные сны. Хотя она сознавала, что это ненормально, но менять уже ничего не хотелось, не сейчас.
«Хотя бы сегодня тишина», — вздохнула облегченно Валерия, когда заметила, что родители уже вернулись. И решили, что вечер пятницы — хорошее время, чтобы просто отдохнуть, а не ссориться. Отец читал свежую газету, отдавая дань умирающему типографскому делу. Мать что-то готовила, даже напевая. На кухне телевизор бормотал о политике и творящемся в мире. Снова кого-то убили, снова где-то страдали люди. Куда сильнее, чем весь их дом вместе взятый. А ее страхи и ее боль — разве только материал для групп крипипасты.
— Валерия, ты на что похожа? Кто же спит в платье? — смерила ее взглядом мать.
— Поглажу. Что-то замоталась на работе совсем, упала просто, — слегка хрипло отозвалась Валерия, приникая к бутылке с холодной водой. В горле пекло, точно прошлась по пустыне.
— Не такая уж тяжелая у тебя работа, чтобы вещи портить.
— Что ночью-то теперь делать будешь? — усмехнулся вполне благодушно отец, отчего мать зло поджала губы. Отец всегда поощрял дочь назло матери. И Валерии показалось, что она — вечная причина их последних ссор. Они делили ее, точно переходящий приз, завоевывали ее симпатии, хотя она не желала выбирать между ними. Как же она хотела любить их одинаково! Просто любить и просто счастливо жить в одном доме с ними. Или навещать их по разным домам, уж разошлись бы, создали новые семьи. Обоим ведь пятидесяти не исполнилось.
— Болтать, — почти честно отозвалась девушка, плетясь в душ. Не солгала, ночью все снова повторялось.
Лишь в квартире настала тишина, как тени в ее комнате обрели материальные очертания, вновь показался оскал дилафозавра. А аромат древесного пепла отличался от запаха сожженной бумаги. Валерия после неправильного дневного сна ощущала отрешенность и почти безразличие.
Страх пронизывал ее тонкими нитями, но почти не причинял боли, не как днем. Она замечала, как черный песок уплотняется, как красные глаза лошадей горят все ярче. Но теперь ее вела иная цель… Эта загадка. Казалось, так ей суждено лучше разобраться в самой себе, лишь бы пережить все это.
— Проклятый мальчишка Джек Фрост нас, кажется, отвлек днем. Но раз уж договорились ночью, то я прихожу ночью.
«По-моему, ты просто скрываешься от них», — отметила про себя Валерия, инстинктивно поправляя смятое платье, которое она не пожелала сменить.
— О, пришел все-таки. Опять не высплюсь, — ответила она с напускной безмятежностью.
— Так что там за тайна? — скрещивая пальцы, продолжал пытливо Король Кошмаров, зависая под потолком.
— Да так, нестоящая, — отвернулась Валерия, понимая, что так ничего и не придумала, возможно, лишь обрекая себя на более долгую пытку, однако с остекленевшим взглядом она уставилась в стену, осознавая, что является ее настоящей сокровенной тайной, болью: — Просто… Тебе не страшно все говорить, ты не предашь, потому что враги не предают. Предают только друзья и родственники. — Она помолчала с минуту. — Им доверяешь сокровенные тайны, открываешь свои больные места, свежие рубцы. А потом в какой-то момент они без причины уходят, обвиняют тебя и, главное, уходят, давя на эти самые больные места, специально, потому что ты о них рассказал. Вот это больно. Они просто уходят, потому что что-то в них перевернулось. Они могут вернуться. Но ты уже ничего не будешь ощущать к ним. Чувства умерли от боли. Ничего не чувствовать — выход, чтобы не сойти с ума. Чувства умирают, потому что ты тщетно ищешь ответ: в чем виновен ты? Но ответа нет, ты виновен только в факте своего существования.
Валерия замолчала, наконец, высказав все, что ее так давно терзало, прокусывало сознание, точно жадный клещ-кровопийца. Однажды ее родители просто ушли, оставив ее в бездне одиночества. Однажды она проиграла в борьбе за их признание и гармонию. Уж больно силы оказались неравны, а в играх человеческих чувств не количеством вооружения все мерится.