Я убиваю джиннов
Глава 1
Теперь Артавазд стар. Глаза его видят плохо, руки трясутся, а спина горбится под невидимым гнетом. Всего-то имущества у Артавазда, что маленькая комнатка на втором этаже, кровать, большой сундук, полный историй и горя, и медный сосуд для вина, запаянный сургучом. И еще фотокарточка. На ней сын, сноха и внук на фоне нью-йоркской статуи-факелоносицы. Давно снято, очень давно. До того, как семья сына вернулась в Ереван.
Когда-то Артавазд говорил по-немецки и по-французски. Сейчас же с трудом помнит родной язык. Только одна фраза удается ему на любом из языков. К ней он привык, она - часть его существа. «Я убиваю джиннов».
Чем ты занимаешься, Артавазд Карапетян?
В двадцать втором ему не было и девятнадцати. В груди его горел огонь мести, и крылатая Немезида стояла за его левым плечом, сжимая в руке хлыст из живых змей. Артавазд не был одинок, но всегда чувствовал, что его миссия отдаляет братьев, пятнает его в их глазах. Братья собирались в кабаке у Румпельштильцхена. Поднимались на второй этаж, запирались в приватной комнате и работали над планом. Кто-то заказывал пива и шнапса, чтобы стать черствее и злее, но Артавазд не прикасался к спиртному. Пил воду и больше ничего.
Засиживались допоздна. Закрывая кабак, Румпельштильцхен стучался в дверь.
- Долго вы там еще еще?
Как и все карлики, он очень любил порядок и заводился с полоборота. Горячая кровь и врожденное вероломство, доставшиеся Румпельштильцхену от древних подземных кузнецов, делали его крайне опасным союзником. К счастью, турок он ненавидел так же сильно, как братья.
Названного лидера у братьев не было, но стрелка Погоса признавали за старшего все, кроме Артавазда. Погос воевал в армии мертвого царя и убил столько врагов, что не мог сосчитать. В Берлин он приехал последним из братьев. Жал всем руки, обнимал, хлопал по спинам, говорил на немецком с русским акцентом.
- Погос Нерсесян.
- Каро Мкртчян.
- Чем занимаешься, Каро?
- Слежу за целями.
- Помогай бог. Погос Нерсесян.
- Давид Месропян.
- Чем занимаешься, Давид?
- Стреляю.
- Метко стреляешь?
- Метко.
- Многих убил?
- Да я только тренируюсь, но ублюдкам не уйти от меня.
- Дай-то бог. Погос Нерсесян.
- Артавазд Карапетян.
- Чем занимаешься, Артавазд?
- Я убиваю джиннов.
Вот тогда-то Погос и изменился в лице. Об убийцах джиннов он, конечно, слышал, но одно дело слышать, а совсем другое - прикасаться к одному из них. Гибель джинна накладывает на убийцу проклятие, а проклятия, как известно, липучи и могут переходить от одного смертного к другому.
- И что, многих убил? - спросил Погос.
- Шестерых гулей.
Артавазд отвечал запросто. Для него черные джинны оставались пятнами в сознании. Уничтожая гуля, не чувствуешь ничего, кроме облегчения, ибо само их присутствие давит на нервы, лишает душевного покоя.
- Кого ищешь тут?
- Его, - Артавазд протянул Погосу карточку.
- Господи, - по-русски прошептал Погос.
Мальчишкой Артавазд не боялся ничего, даже войны. Даже когда пришло известие о том, что турецкие войска подходят к городу, он не понимал, чем это может обернуться. И только когда турецкая речь затопила армянские кварталы, а воздух наполнился запахом пороха, пришло осознание. Выстрелы - обманчиво безопасные хлопки - доносились оттуда, где мужчины пытались сопротивляться, детям же и женщинам велели отходить на знакомые улицы, прятаться, а еще лучше - бежать прочь из города. Но бежать было некуда, и винтовки уступали место ятаганам и штыкам: не тратить же драгоценные боеприпасы! И турецкая речь разливалась по улицам, топя в слезах, мольбах и крови неумелый отпор матерей и жен. А над резней возвышался он - военачальник, не совершающий ошибок, тот, кто давал советы еще Мехмету Фатиху и Баязиду Молниеносному. Хафез-паша. Ифрит.
Как ты выжил, Артавазд Карапетян?
А я и не выживал. Я умер там, в Баку.
- Ты не убьешь его, - сказал Погос.
- Нет, не убью. Смерть - слишком мягкая кара.
Артавазд собирал автомобили. Он любил все современное и ненавидел все отсталое. В глазах его конные экипажи мчались не до пунктов назначения, а назад во времени, туда, где не было места прогрессу и пониманию. Рев двигателя будил в нем другие чувства. Мысли о том, что после расправы над Хафез-пашой придется оставить работу, либо сбежав из Германии, либо отправившись в тюрьму, были почти невыносимы. Артавазд мог бы отступиться от миссии. Но Немезида гнала его вперед, и он планировал нападение со всей ответственностью.
- Ты самый молодой, - заметил как-то раз Румпельштильцхен. - Зачем тебе погибать?
- Я добьюсь успеха.
Карлик посмотрел на Артавазда, почесал длинный крючковатый нос, пригубил пиво. Карлики пили, не пьянея, поэтому употребляли то, что было больше всего по вкусу. Достойного меда в Берлине отродясь не водилось, так что Румпельштильцхен перебивался светлым.
- Когда ётуны еще оставались на земле, главной заботой людей было их истребление. Теперь к нам пришли джинны с юга. Не думал, что мне будет недоставать ётунов.
Румпельштильцхен знал о Баку. Более того, он жалел Артавазда.
- Убьете турок - и выметайтесь, - часто говорил карлик. - Кроме тебя, сын Карапета.
Объяснять ему, что фамилия еще не означает, что отца Артавазда звали Карапетом, было бессмысленно. У карликов своеобразные представления о родовых связях и именах.
Артавазд улыбался, слушая перепалки Погоса с Румпельштильцхеном. Палец чертил узоры на карте Берлина, следовал за воображаемым кортежем Хафез-паши по улицам и проспектам, упирался в тупики и площади. Каро Мкртчян, глаза братьев, ежедневно докладывал о маршрутах ифрита. Разумеется, все дороги вели в военное министерство. Тысячелетний опыт джинна-полководца требовался каждому. С ним немцы могли взять реванш за великую войну.
В окружении Артавазда не было женщин, так что влюбился он с первого взгляда, на расстоянии и безнадежно. Подойти и познакомиться с учетчицей Бертой означало обречь миссию на провал. Счастливчику Каро позволили поселиться с невестой, его задача не предполагала стычек с турками, и именно ему поручили рассказать о подвиге братьев, если им суждено погибнуть. Погос нашел себе любовницу в первую же неделю пребывания в Берлине. Давид пользовался услугами гулящих девок. И только Артавазд оставался в перманентном одиночестве.
Так работало проклятие одного из уничтоженных гулей.
Артавазд ходил на почту в ожидании посылки с востока. Гуля убить не так сложно: достаточно выстрела заговоренной пулей или удара меча с изогнутым клинком. Высшие джинны - ифриты и мариды - совсем другое дело. Прервать их жизнь можно, но для большинства смертных это непосильная задача. План Артавазда заключался в том, чтобы лишить Хафез-пашу свободы, заперев в волшебном сосуде. Именно его должны были прислать братья, работавшие в Аравии.
У плененного ифрита нет воли, но есть сознание. Он осознает, что заточен, терзается от собственного бессилия, и каждое мгновение для него подобно вечности. Хафез-паша сполна заслужил все это. А еще он задолжал Артавазду два желания. Третье же - то самое, которое разорвет связь с сосудом-темницей, - ифрит не услышит никогда.
Сын живет недалеко. Артавазд плохо ходит, но все же каждую неделю заставляет себя покинуть квартиру и пройтись по старым-новым улицам Еревана до дома Погоса. Русские архитекторы превратили Ереван в величественный, но чужой город. Ни на Баку времен царя, ни на скромную, но уютную довоенную столицу Ереван уже не похож. Фальшивая армянскость фасадов и скульптур режет глаз. О чем-то таком мог мечтать величайший из царей, возводя ныне разрушенный Тигранакерт. С тех пор народ стал тише, мудрее, познал счастье незаметности.
Звонок в дверь. Погос щелкает замками, шаркает тапочками, отступая, чтобы отец смог зайти.
- Плохие прогнозы, - говорит Погос Карапетян отцу. - На этой стадии не лечится.
Я видел взлет и падение империй, чем можешь удивить меня ты?
Хафез-паше на вид было лет пятьдесят. Сбежав из юной Турции, где новоиспеченный Отец народа железной рукой искоренял чудеса и нелюдь, ифрит вел жизнь малоинтересного зажиточного горожанина. Поездки в министерство он воспринимал как горькую необходимость. Устало повисшие усы, седина на висках, морщины, прорезавшие смуглую кожу, - он неспроста выбрал такой облик. Джинн оставался могущественным и опасным противником, но великая война сломала что-то даже в нем.
Артавазд крутил в руках кувшин для вина. Правоверным пить запрещено, значит, сохранился он с тех самых времен, когда вера в Аллаха еще не отогнала джиннов на побережье Средиземного моря и в Среднюю Азию. Чувствовал ли Хафез-паша исходящую от кувшина угрозу? Даже если и чувствовал, виду не подавал. Ифрит ходил вдоль длинной доски, исчерченной формулами и заклинаниями. Эзотерические лекции собирали в Берлине не меньшие аудитории, чем концерты и спектакли.
Скучавший рядом Погос зевнул, прикрыл рот кулаком. В отличие от Артавазда, он не понимал ничего из того, что говорил Хафез-паша. Артавазду знания передались вместе с проклятиями гулей. Он видел смысл в замысловатых линиях и арабских символах, лентами тянувшихся по доске.
- Вопросы?
Лектором Хафез-паша был хорошим. Он терпеливо отвечал на глупые вопросы, сыпавшиеся на него из зала. Артавазд терпеливо ждал одного, особенного вопроса. И он последовал. Без него не обходилась ни одна из четырндацати лекций, на которые Артавазд приходил, тщательно меняя внешность. Конечно, Хафез-паша легко раскрыл бы его, прояви он должную бдительность, но жизнь в безопасном Берлине, видимо, расслабила его.
- А что вы скажете о сказках о заточенных в лампах джиннах?
- О, - Хафез-паша улыбнулся. - Моя любимая тема. Вам и вправду интересно?
Что есть джинн? Джинн есть дух, существо низшего порядка в глазах Творца. Джиннам дозволено испытывать людей, последних и любимых детей, и для этой цели им дана великая магическая сила. Джинны могут искажать и создавать, уничтожать и преображать, но лишь по воле человека. Из собственных желаний у них разве что покой и забвение.