Хафез-паша так долго служил османским султанам, что заслужил немного покоя, отстранения от человеческих амбиций. Но лампа - не лучший способ бегства.
- Я просто хочу жить частным лицом. Это очень современно, вы не находите?
Артавазд скрипнул зубами.
Они с Погосом сели у Румпельштильцхена за барной стойкой. Важно было, чтобы их видели - хотя бы кого-то из их компании. Погос взял пива, Артавазд по своему обыкновению воды. За окном хрипела автомобильными двигателями и звенела трамваями сгущающаяся германская ночь.
Пили молча, не обращая внимания на нелюдь, собравшуюся на вечернюю кружку. Карлики пели что-то на родном гортанном языке. Румпельштильцхен подпевал себе под нос, суетясь за стойкой. Кружки и стопки так и мелькали в его толстых, обманчиво неуклюжих пальцах.
Погос то и дело сверялся с часами. Успели ли? Не поймали ли? Артавазд же просто молился - про себя. В отличие от Погоса, верить он не разучился. В деле уничтожения джиннов одного расчета недостаточно. Всегда есть иррациональная сторона. Впрочем, преступников из плоти и крови она не касалась. У Давида верный глаз, а цель, как и Хафез-паша, слишком уверовала в собственную безнаказанность.
- Еще пива?
- Давай, - кивнул Погос.
- Не волнуйся, - посоветовал Румпельштильцхен. - Они вернутся. Я чувствую.
Он знал, что должно было случиться этой ночью и что следовало сказать полиции, случись ей выйти на след братьев.
- Всегда есть риск. Шанс ошибиться.
- Знаешь, - Румпельштильцхен подмигнул Артавазду и принялся наполнять кружку. - Здесь, в Рейхе, человеческим детям часто рассказывают сказку о карлике-колдуне и о девушке, которая должна была отдать ему дитя, если не отгадает его имя. Подвох в том, что карлика звали так же, как и меня, это у нас самое распространенное имя, а девушка пыталась додуматься до чего-то очень редкого.
- К чему ты это? - мрачно спросил Погос.
- А к тому, что шанс на то и шанс, что обычно работает самый правдоподобный вариант. Вы сделали все, чтобы самым правдоподобным стал успех.
- Слишком сложная концепция.
Румпельштильцхен пожал плечами и отправился снабжать шнапсом своих горластых собратьев.
- А ты чего в рот воды набрал? - Погос уставился на Артавазда.
- Так и есть, - Артавазд щелкнул ногтем по стакану. - Набрал.
И снова замолчал. И молчал до тех пор, пока в кабак не зашли Каро и Давид.
Убийство обсуждали долго, полиция не оставляла надежд найти стрелка, но за Давидом так и не явилась. Из берлинских целей остался только Хафез-паша, и Артавазд чувствовал, как с каждым новым днем нормальность вытекает из его бытия, впуская то ни с чем не сравнимое предвкушение опасности, которое ведомо только охотникам на джиннов.
- Вот здесь, - Каро ткнул пальцем в объявление.
«Гипнотический сеанс с исполнением желаний подсознательного по теории д-ра Фрейда проводит д-р, ген., верховный везир (1655-1891) Османской Порты Хафез-паша ибн-Джайхангир аль-Адан аль-Истанбули». Знакомый адрес, знакомая фотография. По спине Артавазда пробежал знакомый холодок. Работает самый правдоподобный вариант? Что ж...
За сеанс Хафез-паша брал сумму совершенно немилосердную, так что Артавазду пришлось расстаться с доброй половиной платы за работу на заводе, а братьям - добавить недостающее. Записавшись под выдуманной немецкой фамилией, Артавазд сказался больным и на протяжение трех дней ничего не ел, молился и настраивался на предстоящий поединок. Медный кувшин он не выпускал из рук, привыкал к тому, что он станет единственным оружием против Хафез-паши. Вспоминал, как одного за другим выслеживал и казнил гулей. Все существо Артавазда превратилось в сжатую пружину, готовую распрямиться, взорваться, поразить ифрита силой разума и гнева.
Но он оставался всего лишь теоретиком, отважный Артавазд Карапетян.
Кувшин оттягивал сумку свинцовой тяжестью. Сердце отчаянно колотилось, а перед глазами расходились черно-белые круги, когда Артавазд переступал порог комнаты, задрапированной темным бархатом. Один на один с врагом, наконец-то! И - удушающий, невыносимый страх.
- Присядьте, герр... Вальтер, - сказал Хафез-паша. Он восседал за высоким круглым столом, увенчанным короной горящих свечей и хрустальным шаром. Скучные усы отросли и теперь прятали и тонкогубый рот, и безвольный подбородок всемогущего ифрита.
Артавазд плюхнулся в мягкие объятия кожаного дивана. Положил ладонь на сумку, чувствуя изгиб медной ловушки. Набрал в легкие побольше воздуха.
- Вас что-то снедает, - предположил джинн. - Закройте глаза, герр Вальтер.
- В этом нет необходимости. Я и так знаю, зачем здесь.
- Что ж, в таком случае я должен выслушать вас, Артавазд? Или хотите сразу перейти к сути дела?
Он знал! Проклятый ифрит знал!
Хафез-паша встал из-за стола, заложил руки за спину и встал напротив Артавазда. В комнате резко стало темно - еще темнее, чем было, тень ифрита серым пятном легла на ткани, отрезавшие солнечный свет. И Артавазд почувствовал, как проваливается во что-то еще более черное и глубокое, туда, где Хафез-паша некогда был рожден от живого пламени и древней обиды на богов.
- Я видел взлет и падение империй, - прошелестел Хафез-паша, обнимая Артавазда дымными крыльями. - Я закладывал глиняный кирпич в фундамент Вавилонской башни и поднимал кубок на пиру Навуходоносора. Чем можешь удивить меня ты?
В глазах ифрита загорелось пламя, смуглая кожа побагровела, словно кровью налилась, мелькнул, ощупывая добычу, раздвоенный язык рептилии. Сражайся, Артавазд! - приказал самому себе охотник. Пальцы сжали кувшин-ловушку.
- Говори, смертный! Или я пожру тебя без последней исповеди!
- Ты видел многое, Хафез-паша!
- О да. Я видел все.
- Но ты не чувствовал ничего! Ты не знаешь, каково это - видеть гибель матери от штыка солдата, что годится ей в сыновья, а мне в братья. Ты не знаешь боли утраты и радости находки. Все твои желания - суть желания смертных, и ты знаешь это! Не по своей воле ты строил и разрушал города, миловал и убивал.
- Красивые слова. Но джиннов не победить словами.
- У тебя нет друзей, - продолжал, распаляя ярость, Артавазд. - Нет родных и единомышленников, есть лишь те, кто использовал тебя. За мной же стоят тени убитых и живые братья, и я докажу тебе это делом!
Ифрит дрогнул, и огонь в его глазах стал тусклее. За спиной его раздался выстрел, следом еще один, и еще. В дымных крыльях появились бреши. Погос стрелял, пока в магазине не кончились патроны, и с каждой пулей Хафез-паша становился слабее, а воля и вера Артавазда укреплялись.
- Ты создан, чтобы испытывать нас, и твое испытание оказалось ничтожным. Я требую твоего повиновения! Отправляйся в кувшин, Хафез-паша!
- Нет! Я не подчинюсь!
- У тебя нет выхода.
- Тебя найдут и накажут, потомок рабов! Я увижу твое унижение, твою гибель!
- Может быть, - Артавазд рывком поднялся с дивана, выхватил из сумки кувшин и вытащил затычку. - Но я не боюсь твоего проклятия!
Хафез-паша зашипел подобно залитому водой пламени, но в глазах его на мгновение блеснул злобный огонек.
- Ты не боишься, так пусть проклятие падет на него, - вытянул палец в сторону Погоса, обратился дымной змейкой и вполз в кувшин-тюрьму.
Глаза внука закрыты. Впалые щеки. Бесцветные губы. Воплощенная болезнь. Лейкемия - страшное, чужое слово - пожирает его изнутри. Погос Карапетян сжимает иссохшую руку отца, словно до сих пор надеется на его поддержку. Но Артавазд стар, очень стар и бессилен. У него остался только выбор. В руках Артавазда есть ключ. Ключ-нож, отточенный до бритвенной остроты, с вязью на дымчатом клинке. Только таким можно срезать сургучную печать с темницы Хафез-паши.
У внука не осталось матери и отца. Слабый мужчина - не отец. Пожираемые болезнью - сироты, отторгнутые и земными, и небесным родителями. Джинны испытывают людей, но только Творец выковывает из них клинки для грядущего Армагеддона. Чистые души - чистая сталь.
- Помнишь, ты рассказывал мне, - шепчет Погос.
- Помню, - эхом отвечает Артавазд.
Клянешься ли ты любить ее в горе и в радости, пока смерть не разлучит вас?
Вердикт присяжных был единогласен, и был он - «невиновны». Артавазд и Погос в один момент стали знаменитостями. Артавазда даже восстановили на заводе, откуда после ареста выгнали. Некоторое время он наслаждался славой и раздавал интервью, в которых обличал старую турецкую империю и зверства Хафез-паши, и всех тех, кого уже убили или только намеревались убить братья по всей Европе.
Кувшин и два желания ждали своего часа. Тюрьму Хафез-паши немецкие власти не отобрали, хотя вполне могли. Скорее всего, они посчитали, что Артавазд не удержится и растратит все желания, вернув джинна на службу Рейха. Они явно недооценивали силу ненависти.
С Погосом Артавазд виделся едва ли не чаще, чем до пленения Хафез-паши. Вдвоем они посещали вечера и редакции газет, но не расставались и после. Стоило им остаться наедине, как с лица Погоса спадала маска отважного героя, и ужас перед проклятьем брал свое.
- Сколько я еще протяну?
- Столько, сколько захочешь сам, - отвечал Артавазд. - Я-то как-то тяну.
- Тебя проклинали гули, а они на многое не способны.
- Зато их было шесть.
В таких разговорах протекали целые вечера, и вскоре Артавазд понял, что устал. Очень устал. Настолько, что больше не хочет видеть друга.
Чтобы вернуть себе жизнь, Артавазд заперся в съемной комнате и достал медный кувшин. Откупорил пробку и перевернул сосуд горлышком вниз. По комнате растекся серый дым, а рассеявшись, явил взору Хафез-пашу. Ифрит был наг и сидел, скрестив ноги и прикрыв пламенные глаза.
- Слушаю и повинуюсь, господин, - сказал Хафез-паша, следуя церемониалу.
- Мне нужно, чтобы ты снял проклятия с меня и с Погоса.
Ифрит растянул губы в улыбке.
- Я не могу выполнить вторую часть твоего приказа, господин. Собственные проклятия джинны снимать не способны. Что же до жалких потуг гулей, - он взмахнул рукой. - Их больше нет. Ты свободен от венцов безбрачия и бездетности, и от опухоли в горле, и от всех отдаленных невзгод. Хочешь загадать второе желание?