– Молчи, Ксения, я с Машей сейчас разговариваю.
– Юль, ну все. Это больше не обсуждается. Давайте доедайте скорей, а то меня Боря ждет.
– Ничего, подождет твой Боря, не растает, – говорю. – Слушайте, вы на чьей вообще стороне? Такое ощущение, что все просто сговорились!
Нет, правда. У меня такое ощущение.
– Я больше не буду. – Ксюша отодвигает тарелку с салатом. Она к нему еле притронулась. – Объелась!
– Пойдемте тогда. – Маша встает из-за стола. – Юль, ты как, с нами?
– Нет.
Никуда я не пойду с ними.
Девчонки уходят. А я встаю в очередь и покупаю две булки с сахаром. И какао с пенкой. Возвращаюсь за столик, открываю книжку и пытаюсь сосредоточиться. Я читаю «Хорошо быть тихоней» Стивена Чбоски. Фильм я уже посмотрела, еще давно. Эмма Уотсон там здорово играет. Хочу быть, как она: красивой, дерзкой и чтобы все в меня влюблялись по уши.
– У тебя не занято?
Поднимаю голову и вижу Верку.
– Занято, не видишь?
Верка усмехается и падает рядом. Разворачивает фольгу – у нее там бутербродик. Какая прелесть.
– А где твои подружки?
– Слушай, давай не будем друг друга доставать? Ладно? И пересекаться будем по минимуму. Ну чтобы жизнь еще больше не осложнялась – твоя и моя.
– А разве я тебя достаю? – Верка с аппетитом откусывает от своего бутерброда. – Я, может, с тобой сблизиться хочу. Как раньше.
Сблизиться? В смысле, куда уж больше? Может, нам зубную щетку одну на двоих завести? Или общую пару сапог на платформе?
Но я молчу. Я чувствую, Верка к чему-то ведет. И мне это совсем не нравится. Она просто так любезной не бывает.
– У нас следующий какой урок?
– Английский. – Я отщипываю от булочки.
– А я немецкий в гимназии учила. Прогуляю, пожалуй.
Нет, она мне нравится. Первый день в школе и – «прогуляю, пожалуй».
– Дело, конечно, твое. Но я бы тебе не советовала. За прогулы у нас отчисляют.
Верка снова ухмыляется. Откидывает за плечи волосы – это типа грива у нее, львиная.
– Знаешь, в чем твоя проблема?
– И в чем же?
Сейчас она мне что-нибудь выдаст. Так и есть.
– Скучная ты. Слишком какая-то правильная. Так что в музыкалку можешь больше не ходить, я тебе разрешаю.
– А при чем тут музыкалка?
– Из таких, как ты, не музыканты вырастают, а офисные работники. Бухгалтерши какие-нибудь или маркетологи. Человечки без ума и фантазии.
– Да? А из таких, как ты, кто вырастает, интересно?
Верка молчит с полминуты, а потом говорит:
– Путешественники. Люди мира. Свободные творческие личности. Хиппи. Словом, никто. Нам ярлыки не нужны, улавливаешь?
А, ну да. Благотворное влияние маэстро чувствуется во всей красе.
– Слушай, зачем же ты у нас поселилась тогда? – говорю. – Раз мы такие угрюмые человечки. Путешествовала бы, хипповала себе на здоровье, раз обстоятельства таким удачным образом складываются…
Я осекаюсь. Понимаю, что сморозила, идиотка.
Верка бледнеет. Потом она медленно встает из-за стола и уходит молча.
Ну вот зачем она меня все время провоцирует? Вернее, зачем я на ее провокации поддаюсь? Мне ведь уже не девять. Я допиваю остывшее какао и поднимаюсь на четвертый этаж.
На английском Веркина творческая личность, разумеется, не появляется.
После шестого урока выхожу на улицу, а там – Лева. Стоит возле ворот, главное, с букетом! Я чуть с ума не сошла. Он никогда за мной в школу не приходил, тем более с цветами. Сам он еще в прошлом году школу окончил, не нашу, правда, другую.
Я сунула нос в нарциссы и нюхаю их, нюхаю. Улыбку до ушей прячу.
– Нравится? – Лева спрашивает.
– Я нарциссы обожаю. Мои любимые цветы!
– Я про куртку. – Лева руки в карманы засунул, плечи у него широченные. Так люблю его!
– Классная, – говорю. – Новая? Цвет такой интересный.
– Мне посылка только сегодня пришла. Кроссовки еще, джинсы и очки те, помнишь, показывал? Я прямо с почты, очередь огромную отстоял. Цветочки вот купил у бабушек.
Ясненько. Лева одежду по каталогу выписывает. У него очень тонкий вкус, это все сразу замечают. Я тоже обратила внимание в свое время. Думаю, кто это там сидит? Мне он сразу понравился на вечеринке.
– Пойдем? – Лева берет меня за руку.
– Подожди, с нашими попрощаюсь.
Честно? Не очень-то мне и хотелось с ними прощаться после нашей беседы задушевной в столовой. Я поэтому побыстрей и ушла, пока Маша с Ксюшей у зеркала красились. Да, удалилась незаметненько, как француз. Но теперь мне надо было, наоборот, чтобы нас со Львом заметили.
Они его критикуют. Особенно Маше Лева не очень нравится. Говорит, он себе на уме человек. Ну а я, может быть, от Бореньки ее не в восторге, от этого потомственного антрепренера. Но я уважаю Машин выбор, в отличие от. Она ведь моя подруга.
Они уже вышли как раз, на крылечке околачиваются. Все наши из «Свитера» – и Борька с остальными из десятого тут. Заметили, смотрят.
– Слушай, обними меня? И потом закружи на месте, только быстро, а? – говорю я Леве.
– Не вопрос! – Мы с Левой друг друга с полуслова понимаем иногда.
Он подхватывает меня на руки, как перышко – у Левы в спортзал абонемент, он очень сильный, – и кружит. И кружит! У меня аж голова кругом пошла, как в романах. Я откидываю ее так, чтобы волосы по плечам красиво рассыпались, и хохочу. Хочу, чтобы выходило громко и заливисто, как в кино, но у меня так не получается. Актриса из меня никудышная, увы и ах.
На крылечке начинают громко и заливисто ржать.
– Ну хватит, отпускай. – Я Леве говорю.
И вот он ставит меня на землю прямо в лужу. Не специально, конечно, просто так получается.
Ноги у меня насквозь теперь мокрые! Все ботинки замарала.
– Прелесть, – говорю. На наших мне даже глядеть больше не хочется. – Ладно, пошли.
Я беру Леву под руку, и мы удаляемся.
– Юля, подожди! – слышу Машин крик.
– Не останавливайся. Пойдем скорей.
Мы убыстряем шаг.
– Ну что, к тебе или ко мне? – спрашивает Лева.
У него сегодня выходной, нерабочий день. Он работает в киоске «Русский холод», продает мороженое. Только не надо смеяться, это временно.
– Ко мне нельзя, там же Верка будет.
– Вот и познакомишь нас. – Лева улыбается.
Приехали. И он туда же?
– Нет, – говорю, – Лев Валерьянович, вам такая участь не грозит.
– Да ладно, я же пошутил.
Этот шутник очень любит знакомиться, особенно с женским полом. Он в центре внимания любит быть, знаете ли. По-моему, он и в «Русский холод» устроился из-за этого. Чтобы весь день быть на виду и женщинам эскимо продавать. Просто мороженое чаще всего именно женщины покупают.
Настроение у меня окончательно испортилось. А еще в музыкальную к трем, совсем забыла.
– У меня сегодня сольфеджио.
Лева, я чувствую, недоволен. Но вида не показывает. Я из-за него один раз целую неделю школу прогуливала, никто про это не узнал. Он теперь считает, что это в порядке вещей, наверное.
Ладно. Распрощались мы у подъезда, и я пошла домой.
Открываю дверь своим ключом, а она не открывается. С той стороны кто-то ключ вставил. Ну я сразу догадалась, кто эта гениальная личность. Я тогда позвонила и жду. Но Верка не спешит открывать. Интересно, где мама?
Но потом все-таки открыла Верка. С таким видом недовольным, как будто это я к ней в гости пришла, причем без приглашения. Открыла и сразу в комнату, и все молча. Видимо, сближаться со мной уже передумала. Вот и замечательно. Вот и великолепно. Я пошла к папе в кабинет, села за пианино и открыла ноты.
«Лунная соната» Бетховена. У меня академический концерт на носу. А бухгалтершей пусть Верка сама становится.
Скрипка Траливали
В первом классе мы с Веркой ходили в продленку – оставались в школе на шестой урок. А после этого тетя Света забирала нас к себе – она раньше мамы с папой работу заканчивала, ну и. Мы ужинали рыбным супом и шли в Веркину комнату готовить уроки. В прописях писать. У Верки была дисграфия или что-то в этом роде, поэтому иногда за нее писала я. Никто про это не знал, я никому не говорила.
Верка уже тогда занималась музыкой с педагогом из музучилища, играла на скрипке. Он в квартире напротив жил (в их доме вообще жило какое-то неимоверное количество музыкантов, потому что филармония через дорогу). Евгений Олегович мечтал, что этот педагог от бога сделает из Верки гениальную скрипачку. У нее были пальцы какой-то невероятной длины с очень мягкими подушечками. Знаете, как у лягушки, мне так всегда казалось. Евгений Олегович верил в эти пальцы, как туземец в деревянный тотем. У него, кстати, у самого были точно такие же. Он так в них верил, что совершенно игнорировал одну простую вещь: у Верки не было слуха… Абсолютно. Kein Gehor[1]. Она простую Happy birthday не могла мне подпеть, какая там скрипка!
Сама Верка обо всем этом прекрасно знала конечно же. Ей педагог однажды рассказал. Поэтому скрипку Верка ненавидела всей душой и телом. Так в Веркиной комнате и появилась Чика. Страшная сущность, благополучно перекочевавшая из ее кошмаров в мои.
Однажды мы вернулись из продленки, поужинали и сели за уроки. Я быстренько разделалась с задачкой и стала ждать маму. Она вот-вот должна была прийти. А Верка начала играть.
Это было, как всегда, ужасно. С куда большим удовольствием я бы послушала отбойный молоток, которым пользуются дорожные ремонтники. Я сидела, незаметно заткнув уши, и молила, чтобы за мной поскорее пришли. И еще я думала, как здорово, наверное, иметь родную бабушку. Многих из школы забирали бабушки, а не чужие мамы. Хотя тетя Света, конечно, не была мне чужой. Только Верка.
Наверное, на моем лице была так красноречиво написана мука, что Верка вдруг остановилась. Она перестала играть свои чудовищные гаммы, убрала скрипку в футляр и в очередной раз доверительным шепотом поведала мне про Чику. С упоением описав мне ее во всех деталях, Верка заявила, что точно знает, зачем Чика к ней является.