{30}.
Эссе Петерсен стало сенсацией – его прочитали миллионы людей, обсуждали на радио и в подкастах. После его публикации я с интересом наблюдал, как разворачивается общественная дискуссия: тема, которая стала частью моей профессиональной карьеры и личной жизни, вдруг получила заслуженное внимание. Подозреваю, что эссе приобрело такую популярность, потому что определило, а вместе с тем и узаконило ощущения, которые испытывали его читатели. Оно показало миллениалам и всем остальным, что их переживания – это масштабная проблема, а не лично их вина. Вот почему определение выгорания, данное Маслах, нашло у меня отклик в последние дни моей академической карьеры. Я знал, что не одинок.
Возможно, статья стала популярной и потому, что не просто дала название переживаниям – она вывела на свет тех, кто с ними столкнулся. Объяснила их неспособность нормально работать, что такова цена, которую они заплатили за статус идеальных работников. Дала им общественное положение в этической системе американской рабочей культуры. Петерсен определяет выгорание как нечто большее, чем истощение: «Истощение – это когда вы дошли до точки и больше не можете идти дальше. Выгорание же означает, что вы дошли до этой точки и все равно заставляете себя двигаться вперед – это может продолжаться дни, недели, годы»{31}. Согласно этому определению, выгорание – это не отсутствие продуктивности, а ее искусственное поддержание, даже если на это давно не осталось сил. В этом смысле выгоревший сотрудник похож на супергероя. Для большей уверенности Петерсен подчеркивает, что она сама, испытывая истощение, продолжала усердно и продуктивно работать: «Пока я писала эссе, я параллельно организовывала переезд, планировала путешествие, забирала рецепты на лекарства, выгуливала собаку, пыталась заниматься спортом, готовила еду, старалась не выпадать из чатов в корпоративном мессенджере Slack, выкладывала фото в социальных сетях и читала новости… Я вертелась как белка в колесе, чтобы выполнить список текущих дел: один чертов пункт за другим»{32}.
С другой стороны, в эссе Петерсен признает, что она продолжала выполнять свою работу и не проявляла к ней цинизма. Да, ей кажется, что все остальное отошло на задний план. Она называет это ощущение ступор в бытовых делах – когда повседневные задачи, например переписка с друзьями или запись к доктору, вдруг представляются слишком неподъемными, чтобы даже пытаться их выполнять. При этом бытовой ступор свойственен не только тем, кто страдает от стресса на работе. Он универсален. Я оправился от выгорания, но продолжаю откладывать запись к врачу. Мне тяжело выделить время, чтобы написать близким. Мы сталкиваемся с бытовым ступором каждый день.
Я не сомневаюсь, что Петерсен испытывала сильный стресс на работе. Уверен, я на ее месте чувствовал бы себя так же, если бы организовал сенатскую кампанию в Техасе, а потом занимался новыми проектами, параллельно переезжая на другое место. Но очевидная эффективность ее работы ставит перед нами важный вопрос: считается ли выгоранием положение, когда вы продолжаете выполнять работу на высоком уровне?
Некоторые утверждения из эссе Петерсен были подвергнуты сомнению, но вместе с тем критики подтверждали распространенность и глубину выгорания среди молодых работников. В основном критические отзывы касались взаимосвязи между выгоранием и расой{33}. Считалось, что доводы Петерсен основаны на ее привилегированном положении белого человека и что люди с другим цветом кожи страдают от выгорания сильнее. В статье «Именно так темнокожие ощущают выгорание» поэтесса и научный работник Тиана Кларк утверждает, что выгорание давно знакомо афроамериканцам, которые испытали последствия «длинного перечня наследственных травм – или лучше сказать наследственного выгорания? Я говорю о невольничьих кораблях, испольщине[9], конвейере "школа–тюрьма"[10], угнетенном состоянии психики». Петерсен называла выгорание «базовым состоянием» для миллениалов, а Кларк считала, что «вне зависимости от общественных изменений и эпохи, выгорание постоянно присуще темнокожему населению в течение сотен лет»{34}.
Рассказ Кларк о собственной жизни, где упоминается выражение «севшая черная батарейка», – это повествование о человеке, который усердно трудится, чтобы как достичь своих целей, так и удовлетворить чужие (возможно, основанные на расистских позициях) ожидания. Она пишет о том, как после целого дня ведения занятий чувствовала себя опустошенной. О том, что ей доставалось больше административной работы, чем ее белым коллегам. Она перечисляет последствия интенсивного труда для ее организма: «По ночам я сжимаю челюсти. Плохо сплю. Перестала заниматься спортом. Работаю с жуткой головной болью. У меня развился СПКЯ (синдром поликистозных яичников). Я прекратила сеансы психотерапии. Я не справляюсь. Я перестала общаться с друзьями»{35}.
Как и Петерсен, Кларк, несмотря на усталость, не бросила работу. Она не относилась к ней цинично. Не похоже, что она потеряла ощущение собственной эффективности. Она по праву гордится значительными профессиональными достижениями: редкой должностью штатного преподавателя поэзии, несколькими опубликованными сборниками стихов, наградами и приглашениями выступить с лекциями. Как и в случае с Петерсен, я не знаю всю картину жизни Кларк. Мне приходится верить ей на слово. Я вижу это так: она вымотанна, но продолжает успешно работать.
Даже описывая свое выгорание, Кларк гордится тем, как она востребованна. Ее работа «постоянно ощущается одновременно и как спринтерская гонка, и как марафонский забег. Почему? Лучше всего это выразил рэпер Jay-Z: "I'm a hustler, baby!"»{36}[11] Истории Петерсен и Кларк показывают, что, признавая свое выгорание, вы не только расписываетесь в неудаче, но и олицетворяете американский идеал непрерывной работы.
Вероятное восприятие выгорания как достоинства и показателя статуса в обществе, помешанном на работе, наряду с неопределенностью и субъективностью в описании самого явления заставляет сомневаться: реально ли это болезненное состояние? В большинстве стран у него нет клинического определения, то есть с точки зрения медицины это что-то вроде «художника» или «фаната бейсбольной команды Chicago Cubs». Вы выгорели, если утверждаете, что выгорели. Но можно ли доверять бездоказательным заявлениям, включая мое собственное?
Из-за отсутствия общепризнанного определения выгорания некоторые критики утверждают: его изучение похоже на движение вслепую в темноте. Клинический психолог Линда Хайнеманн и социолог Торстен Хайнеманн сомневаются, что все исследователи выгорания «действительно рассматривают одно и то же явление»{37}. Даже некоторые ученые предостерегают от злоупотребления термином и его неточного использования. В 1988 г. Айала Пайнс и Эллиот Аронсон отмечали, что за последние несколько лет «термин "выгорание" стал очень популярным – возможно, даже чересчур. Его используют так часто, что он практически утратил значение». Они предупреждают, что выгорание – это «не синоним стресса на работе, усталости, одиночества или депрессии. Использование термина в таком широком смысле умаляет его значение»{38}.
В глазах общества термин расширился, чтобы соответствовать пространным объяснениям, которые мы ему дали. Хайнеманны утверждают, что нечеткое определение выгорания сделало его «диагнозом для отвода глаз, позволяющим сотрудникам взять больничный, избегая стигматизации, которую влечет за собой психическое заболевание, и позднее спокойно вернуться к работе». Особенно ярко это проявилось в Германии, где в 2010-х гг. выгорание обсуждали в прессе как Volkskrankheit – широко распространенное заболевание{39}. В начале того десятилетия немецкие газеты и журналы сотнями публиковали статьи на эту тему, нередко фокусируясь на заявлениях знаменитостей и профессиональных спортсменов{40}. Как отмечают Хайнеманны, пока выгорание привлекало все больше внимания, журналисты описывали его как нарастающую общественную проблему – то, с чем мог столкнуться любой целеустремленный работник. Более точное определение сузило бы рамки повествования, поэтому выгорание превратилось в собирательное название различных недомоганий, связанных с работой{41}. Автор немецкой научной публикации 2011 г. описывает выгорание как «модный диагноз», который срочно нуждается в более четком определении{42}. Другой автор отмечает, что склонность немцев называть любой депрессивный эпизод «выгоранием» усилилась в период с 2001 по 2011 г.{43} Немецкий психиатр Ульрих Хегерль даже утверждает, что чрезмерное внимание к выгоранию может представлять угрозу. В 2011 г. он заявил журналу Der Spiegel, что «разговоры о выгорании бесполезны, потому что под ним могут подразумеваться как обычная усталость, так и серьезный, угрожающий жизни депрессивный эпизод. В конечном счете концепт выгорания отодвигает депрессию на задний план»{44}.
Скептики могут разумно заметить: раз субъективные заявления о выгорании так широко распространены и одновременно бессмысленны с медицинской точки зрения, их авторы вряд