этого заболевания умирало до 240 000 человек в год{64}.
Одна из причин популярности неврастении как диагноза заключалась в невероятно обширной картине симптомов: от несварения желудка и повышенной чувствительности к лекарствам до кариеса и облысения{65}. На фронтисписе в книге Бирда «Американская нервозность» (American Nervousness) 1881 г., первом крупном трактате о неврастении, есть диаграмма «Эволюция нервозности» – там есть все: от несерьезных жалоб вроде диспепсии на нервной почве, близорукости, бессонницы и сенной лихорадки и различных видов нервного истощения (неврастении) до серьезных диагнозов – алкоголизма, эпилепсии и безумия{66}. Все эти заболевания были взаимосвязаны, как корни и ветви дерева. Его стволом была неврастения.
Несмотря на связь неврастении с, казалось бы, обычными расстройствами, этот диагноз являлся в некотором смысле престижным. По словам Шаффнер, поскольку Бирд «считал, что истощение определялось процессами, которые были свойственны новой эпохе… его можно было рассматривать в положительном ключе»{67}. Неврастеник представлял собой воплощение современного человека – мужчины или женщины, отражение духа времени. Из-за того, что цивилизация сама породила неврастению, пострадавшие от нее считались невинными жертвами. Они уж точно не являлись грешными бездельниками.
Как и те, кто страдал от акедии и меланхолии, неврастеники принадлежали к элите. Бирд писал, что расстройство
развивается, поощряется и закрепляется цивилизационным прогрессом, изменением культуры и поведения, а также сопутствующим преобладанием умственной деятельности над физическим трудом. Как и следовало ожидать, оно [расстройство] более характерно для городов, чем для сельской местности, и чаще встречается за письменным столом, на кафедре или в конторе, чем в магазине или на ферме{68}.
По мнению Бирда, неврастеники чаще обладали внешней привлекательностью, имели острый ум и ярко выражали свои эмоции. Черты неврастеников были больше присущи «человеку цивилизованному, воспитанному и образованному, чем варвару или неучу низкого происхождения»{69}. Этот диагноз поставили множеству писателей эпохи fin-de-siècle[17], включая Марселя Пруста, Оскара Уайльда, Генри Джеймса и Вирджинию Вулф, которые, в свою очередь, сделали неврастеников героями своих произведений{70}. Бирд отмечал, что интеллектуалы могли работать тогда, когда захотят, и оптимизировать свое рабочее время: «Профессионалы и мастера своего дела настолько хорошо контролируют свое время, что могут сами выбирать часы и дни для выполнения самых важных задач. Если они по какой-то причине не способны к мыслительной деятельности, то могут отдохнуть, восстановиться или ограничиться механическим трудом»{71}. Слова Бирда создают в моей голове картину шумного современного офиса какого-нибудь технологичного стартапа, где сотрудники работают и развлекаются до поздней ночи – спасибо кубикам Lego на столах в переговорной и крафтовому пиву. Никогда не знаешь, в какой момент настигнет вдохновение, поэтому лучше не уходить с работы.
Список писателей с неврастенией позволяет проследить, как нервное истощение со временем пересекло океан и пришло в Европу. Оно вполне могло бы распространиться на средние и низшие классы американского общества и стать всеобщим недугом. Однако Бирд считал, что темнокожие, белые южане и католики были менее подвержены неврастении, чем их белые протестанты-современники с Севера{72}. Таким образом, неврастения считалась болезнью нации не только из-за того, что была широко распространена и отражала энергичность и трудолюбие в качестве принятых обществом ценностей. Она также содержала проявления расовой, религиозной, классовой и гендерной общественной иерархии, выделяла тех, чьими усилиями достигалось процветание нации, и обозначала, кто имел право пользоваться ее благами, а кто этого права не заслуживал.
Теория Бирда о неврастении была вдохновлена активно развивающейся технологией, которая стала символом новой круглосуточной эры американского общества, – электрической лампочкой. Бирд, чей труд вышел лишь два года спустя после изобретения Томаса Эдисона, сравнивал нервную систему с электрической цепью, к которой подсоединены несколько лампочек. Они представляли собой достижения современной культуры, порой действующие угнетающе: книгопечатание, паровой двигатель, телеграф, демократические принципы в политике, новые религиозные движения, бедность, филантропию и научное образование. Лампочки горели ярко, но при этом истощали источник питания. Большинство людей напрягалось изо всех сил, чтобы ни одна из лампочек не погасла. Бирд пишет:
Когда к цепи подключаются новые функции, чего постоянно требует от нас современная цивилизация, рано или поздно (в зависимости от отдельно взятого человека и конкретной эпохи) наступает момент, когда напряжения недостаточно, чтобы все лампочки горели ярко. Самые слабые из них гаснут полностью или, как это часто бывает, светят слабо и тускло – они не перегорели, но света от них недостаточно, и он нестабилен. Вот философия современной нервозности{73}.
Иными словами, перегруженная нервная система выгорает.
Другие труды, посвященные неврастении, читаются словно жалобы на «гипервключенность» человека нашего времени, высказанные сегодня. В 1884 г. немецкий психиатр Вильгельм Эрб связал эпидемию неврастении с «чрезмерным уплотнением дорожного движения и расширением сети телеграфов и телефонов», с глобализацией и «тревожными последствиями серьезных политических, промышленных и финансовых кризисов», от чего все большей части населения попросту некуда деться. Подобные факторы современной жизни «перегревают головы и заставляют людей прилагать все больше усилий, лишая их времени на сон, отдых и тишину. Жизнь в больших городах улучшается и одновременно становится беспокойнее»{74}. Мы и сейчас жалуемся на то же самое. Технологии, от стиральных машин до мгновенных мессенджеров, освобождают нас от огромного количества рутинных задач, но нам все сложнее успеть все, что мы «должны» сделать. Вне зависимости от того, какой год на календаре, бóльшая легкость парадоксально порождает новые сложности.
Спектр лекарств от неврастении был так же широк, как набор ее причин и симптомов. Врачи одобряли всё: водолечение, лечение золотом, интенсивные физические упражнения (для мужчин){75}. Женщинам чаще прописывали «лечение покоем» – метод полной изоляции, который разработал врач Сайлас Митчелл и раскритиковала феминистка Шарлотта Гилман в новелле «Желтые обои»{76}. Подобные лекарства были частью огромного бизнеса. Появились многочисленные фармакологические компании, которые продавали запатентованные тоники и эликсиры новым способом – через каталоги по почте. Электротерапия тоже пользовалась популярностью: неврастеники покупали электрические пояса, которые должны были подзаряжать их нервную систему{77}. Реклама в каталоге Sears, Roebuck в 1902 г. демонстрировала в таком поясе обнаженного силача с подкрученными усами. Реклама обещала, что пояс лечит не только нервозность, но и эректильную дисфункцию у мужчин. К поясу крепился специальный мешочек для мужских гениталий, который должен был «обхватить орган, провести живительный тонизирующий ток прямо к уязвимым нервам и волокнам и невероятным способом укрепить и увеличить орган»{78}. Предлагались и более масштабные решения проблемы: утверждалось, что поколение неврастеников могло излечиться только через возвращение к традиционным ценностям, включая классические гендерные роли. Немецкий психиатр Рихард фон Крафт-Эбинг считал неврастению показателем упадка цивилизации. Утомленный антагонист романа Жориса Гюисманса «Наоборот» сокрушался из-за утраченной католической веры{79}. Таким образом, нервозность стала ареной общественной дискуссии.
Несколько десятилетий спустя саму неврастению настигло выгорание – она утратила статус ключевой болезни современности. В попытке соответствовать огромному количеству жалоб границы диагноза были раздвинуты слишком сильно. Один из врачей в 1905 г. сетовал, что неврастения как диагноз настолько «хорошо изучена, широко распространена и используется так часто, что в наше время это слово может одновременно значить что угодно и не значить ничего»{80}. Врачи так и не определили единую физиологическую причину болезни. «Сила нервов» Бирда не прошла биологическую проверку, особенно после того, как были открыты гормоны и витамины{81}. Американская медицинская ассоциация и правительство США запретили рекламу патентованных лекарств. В первые десятилетия XX в. наибольшую популярность завоевал психоанализ и его подход к душевным расстройствам{82}. К 1920-м гг. эмоциональное истощение людей никуда не исчезло, но важнейшие юридические, медицинские и социальные реформы привели к исчезновению знакового заболевания той эпохи.
Впервые в англоязычном мире выгорание вышло на сцену в 1960 г. в романе Грэма Грина «Ценой потери». Роман стал ключевой вехой в описании болезней, связанных с эмоциональным истощением, потому что состояние, в котором находится главный герой, напрямую связано с его карьерой, что отличает его расстройство от неврастении. Речь идет о заболевании, обусловленном трудовой деятельностью.