После занятий собираю манатки и лечу на остановку. Матерясь на одной ноге в переполненном транспорте, с тремя пересадками добираюсь до пригорода. Грязь тут непролазная, но танки ее не боятся. Иду вдоль железнодорожной насыпи по единственной улице, ломлюсь в калитку перекошенного частного домика, который Светка вот уже почти три года снимает.
В сенях избавляюсь от тяжеленных из-за тонн налипшей грязи ботинок и захожу в избушку.
— Ликуся! — орет Светка.
— С наступающим! С днем Великой Октябрьской Социалистической революции! — воплю я.
Мы усаживаемся за стол и обе улыбаемся во все тридцать два зуба.
— Портвейна хочешь? Я тебя чаем поддержу! — предлагает Светка.
На ней огромные шерстяные носки, растянутая футболка, лицо осунулось. Но в глазах смирение и спокойствие. Божественный свет. Сразу видно: будущая мать. Даже неловко становится.
Она наливает мне стаканчик, себе наполняет кипятком огромную пиалу, садится напротив и подпирает ладонями щеки:
— Ну, как жизнь молодая? На личном фронте без перемен?
Ага, как же. У меня же теперь есть парень. Мажор. Из состоятельной семьи. Краси-и-ивый… Попробуйте, заткните меня кто-нибудь, когда я хвастаюсь.
Светка ржет как лошадь.
— А ты, Лик, совсем не промах!
— А ты сомневалась? — Портвейн согревает внутренности, развязывает язык.
За окном в палисаднике пестрят яркими пятнами поздние вымерзшие цветы, в газовой горелке гудит пламя… Тут уютно.
Вот есть же в этом мире люди, с которыми уютно просто находиться рядом, просто молчать. Я встречала только двоих.
— Свет, ну а ты как? — Я заглядываю ей в лицо.
Она улыбается:
— А мы с Кидисом после праздников идем заявление подавать…
Она не может сдержать смеха, а я визга.
— Поздравляю! Как же ты уломала его, мать?
— А и не пришлось. Поплакала у тебя тогда и решила: пусть все будет как будет. На аборт надо было решаться слишком уж быстро, побоялась. Ну, думаю, за девять месяцев все как-нибудь, да устаканится. Примерно тогда же на одной вписке с Кидисом и пересеклась. Ну и созналась ему. А он предложение сделал…
Я не верю в любовь до гроба, но снова счастлива так, что хочется кричать. Вот это жизнь: вроде все вокруг и грязно, и промозгло, и муторно, а все равно похоже на сказку.
***
Я одна уговорила почти бутылку, на улице уже темнота — хоть глаз коли, а мне еще предстоит ехать назад. Мама за такое уж точно по головке не погладит.
Нехотя встаю и собираюсь домой. Уже застегнув в сенях косуху, спохватываюсь:
— Свет, а что это за кадр такой в вашей тусовке? Погоняло у него — Сид…
— Сид? — быстро переспрашивает она и хмурится. — Дружок Кидиса. На всю голову припудренный, да еще и нарик. Но для этого дела сгодится.
Ага. Вон даже как…
— Да я просто так спросила, ничего плохого не подумай, — пускаюсь в пьяные оправдания, но Светка улыбается.
— А я просто так ответила. Развлекайся.
Трясусь в старом гудящем троллейбусе, который, скользя рогами по проводам, катится через осеннюю мглу.
Развлечешься теперь. Когда узнала такое.
Глава 21
Свадьбы дурнее и угарнее, чем у Светки и Кидиса, никогда еще не было и, наверное, не будет.
В село Алексеево, в родной дом Светки и тети Кати, решили добираться на двух автобусах. В одном — родственники, всякие благообразные тетеньки и бабушки, а в другом — разношерстная неформальская братия.
Маму вызвался подбросить дядя Костя, который, как ни странно, мне понравился. Он оказался юморным и спокойным, а еще не позволил маме самой тащить к машине сумки.
А вот я Владика на эту свадьбу звать не стала. Что тут забыл сынок районного прокурора? Я сказала ему, что мы с мамой уезжаем к родственникам — далеко и телефона там нет. Он только раздраженно пожал плечами, а я пониже опустила голову и смылась, пока он не выявил в истории несостыковки.
Светка и Кидис являются в ЗАГС ослепительно красивыми: вот уж у кого ребенок родится красавчиком… Все как положено: Светка — в белом платье, Кидис — в костюме и при бабочке, и только выбритые виски, пирса да ухмылка никуда не делись и выдают в нем человека весьма оригинальных взглядов на жизнь.
После пламенной речи работницы ЗАГСа Светка наконец становится Петровой, а мы, присутствующие, выпиваем шампанское и вываливаемся на улицу смотреть, как молодые возлагают цветы к Вечному огню и позируют чересчур креативному фотографу.
Со смертельной тоской взираю на действо: у меня замерзли ноги. С опозданием, но все же приходит светлая мысль пробраться в автобус и раньше других занять место возле печки.
Незаметно сваливаю и влезаю в переднюю дверь, но внутри уже сидит один паренек и хлопает прозрачными, словно лед, глазами. Я пялюсь на него, будто увидела призрака, но он тут же машет рукой:
— Рыжая, иди сюда! Садись.
А я путаюсь в собственных ногах: ботинки чертовы подвели.
Условием молодых было прийти на свадьбу в нефорском прикиде, меня упрашивать не пришлось. У Сида вон тоже черный капюшон на башке, неизменная косуха…
Он уступает мне место у окна:
— Давно не виделись.
— Ага… Давно.
Он смотрит на меня. Разглядывает. Рот его разъезжается в глупой улыбке. Хочется постучать ему по лбу кулаком и спросить: «Есть кто дома?». Думаю, не ответят. Нет там никого.
— Раз так, надо, наверное, обняться! — Он вскакивает и прижимает меня к себе. Господи, сейчас точно разобьет инфаркт: сердце заходится. Хорошо, что я сижу, а то бы упала, как мешок с картошкой.
— Сам-то как? — бубню ему в плечо.
— Да потихоньку… — Он поглаживает меня по спине и не отпускает. Очень долго.
Ну все. Эй, все!..
Я выставляю вперед кулаки, отстраняюсь и отворачиваюсь к окошку. Там сегодня все по-другому: белым-бело. С утра выпал снег. Чистый лист. Новая жизнь.
А потом набился полный салон молодежи, всю дорогу — одна за одной — по кругу ходили бутылки с портвейном, а Сида вытащили в середину автобуса и вручили ему гитару. Он, улыбаясь и отпуская остроумные шутки, устроил концерт по заявкам, и в результате все мы сорвали глотки.
Глава 22
По приезде в Алексеево пассажиры нашего автобуса вываливаются на морозный воздух, а кое-кто уже так устал, что выползает.
В Светкином доме гости рассаживаются за накрытыми в виде буквы «П» столами, набрасываются на угощение и идут зажигать под Сердючку. Это реально смешно: в углу лучший гитарист области в коже и булавках выплясывает с дамой почтенного возраста, а престарелый дядечка, кажется, дед Кидиса, в танце как бы невзначай кладет руку чуть пониже спины Светкиной подружке из тусовки.
Я чуть живот от смеха не надорвала, мама с дядей Костей тоже хохотали до слез. А Сид подсел к ней, всю гулянку заботливо подкладывал в тарелку салатики, и, состряпав трогательную рожу, нагло выспрашивал про меня — где учусь, чем занимаюсь, и, по-моему, даже когда у меня первый зуб вылез… Мама выложила ему все как на духу и несколько раз потрепала за волосы, а он, зараза, от этого млел.
В середине торжества тамада из местного клуба — басовитая тетка внушительных габаритов — повелела всем выпить по стакану здешнего самогона за здоровье молодых. И все. Тушите свет.
Я вышла на морозец охолонуться, заползла в какой-то сарай, прислонилась к стеночке и сижу. Жду, когда улетят вражеские вертолеты. Сижу долго, принимаюсь жалеть себя, ненавидеть и снова жалеть, размазывая кулаком сопли, пока в надворную постройку не заглядывает Сид.
— Лик, вот ты где! Я обыскался. Чего на холоде расселась? Вставай!
— Не могу! — Я отмахиваюсь, будто весь этот час не мечтала о том, чтобы он тут появился.
— Э, что-то ты совсем расклеилась… Соберись! Я здесь. — Он хватает меня за плечи, рывком ставит на ноги и прислоняет к стене.
Я качаюсь и не могу поднять глаза. Какого лешего он так близко? Поддерживает за талию. А у меня на том месте, где сейчас лежит его рука, наверное, будет ожог.
— Иди отсюда, а?.. — умоляю. Ну не подходит он мне! Я бросила его в беде, устранилась, и он сейчас должен поступить со мной точно так же.
— Не-а, не уйду, — вместо этого тихо отвечает Сид.
Моя спина прижата к холодным бревнам, затылок — к его ладони. Как дышать — не знаю, будто никогда и не умела. Кажется, сердце взорвалось: я чувствую, как оно бьется и в груди, и в горле, и в животе, и в пятках… Поднимаю взгляд и не могу его отвести.
Как у обычного человека могут быть такие глаза?.. Умереть можно.
Ладно, сейчас, на одну минуточку, я дам себе слабину. Я сделаю это, чтобы не слететь с катушек, чтобы жить дальше, так что…
Целуй меня уже, ну, давай!
Ну, он и целует.
И в твоем времени у любой девчонки от такого поцелуя снесло бы крышу, и в моем. И в любом другом. Во все времена. Потому что… это ад и рай в одном флаконе. Это то, из-за чего на земле продолжается жизнь.
Сид отпускает меня, несколько секунд ошалело разглядывает, а потом улыбается:
— Пойдем, там чуваки настоящие сани нашли, с горы собрались кататься! — и за руку тянет из темного сарая на свет божий. На гору.
В санях уже разместились мама и дядя Костя, несколько пьяных бабушек и панков. Мы тоже запрыгиваем в эти сани, и их сталкивают со склона вниз. Мы летим в далекие дали, ветер свистит в ушах, а лицо покалывают снежинки. Смеемся, визжим. Я сижу у Сида на коленях, он крепко и надежно сжимает объятия. Скорость увеличивается. Я ору. Мама улыбается мне во весь рот, подмигивает.
Господи, как я счастлива. Моя жизнь — ты самая лучшая сказка. Тот, кто сидит на небе и посыпает меня сверху этим чистым снегом, спасибо тебе! От всего огромного, готового снова лопнуть сердца — спасибо!
Глава 23
На село опускаются синие сумерки, свежий снежок румянится в последних закатных лучах. Бабушки за столами затягивают народные песни, и Сид, уронив мне голову на плечо, надрывается вместе с ними. А я боюсь, что, вдохнув, спугну это абсурдное и прекрасное мгновение, в котором неземной мальчик в косухе на сельской свадьбе поет русские народные песни.