Но выбросить... Рука не поднимается.
Если оставить на могиле, скажете вы? А знаете, кто их потом продаст?
Впрочем, я о медальонах...
Повторюсь. Самое обидное — пустой медальон.
Подымаю бойца. Осколки медальона, разбитого пулей... Сгнила записочка...
Это ерунда, что их не заполняли и выбрасывали.
Вот ты, читатель, ты бы выбросил весточку домой?
Последнюю весточку?
Я бы нет.
Заполняли. Мы нашли как-то патрон странный. Пулю боец достал, порох высыпал и, перевернув ее, вставил обратно.
А внутри самодельная записка.
Просто многие заполнялись химическим карандашом. Или чернилами. А они имеют свойство растворяться в болотах.
Обычный карандаш не растворяется.
Перед тобой миска с водой. Суешь туда чистый листок бумаги. Туда осторожно вытряхаешь записку. Потом двумя иголочками осторожно — миллиметр за миллиметром — разворачиваешь ее в воде, распрямляя на бумажном листе. И пытаешься разобрать почерк.
А вот еще...
Если записка пуста — ни в коем случае не выбрасываешь. Когда приедешь домой — она высохнет к тому времени, — сканируешь и в «Фотошопе» делаешь перевод в негатив. И на черном видны элементы продавливания ручкой...
Жаль, что у нас в девяносто шестом не то что «Фотошопа», компьютеров-то не было...
Поднимаем бойца. Верховой. То есть лежит на камушках. Сверху тонкий слой мха.
Сережка Ширшиблев его поднимает. Я мимо иду к своему бойцу. Отлить ходил, ага... И чего-то нога в ботинке зачесалась. Нагибаюсь — медальон перед глазами.
Пустой. Крышка снята. Рядом валяется.
Послали домой похоронку в сорок четвертом. Но не похоронили. Мекензиевы горы. Второй кордон.
Порой вместо медальона бывает — ложка, кружка, фляжка, бритва, котелок...
Про один котелок я уже рассказывал.
Вот про второй.
Демянск. 1999.
Поднимаем бойца. Немецкая ложка. Немецкий котелок. Немецкий ремень. Немецкая фляжка. Трехлинейка. Наши ботинки. Граната — колотушка (Немецкая). И все.
Из косточек — бедренные, лучевые, немного ребрышек, две ключицы, кусочки черепа.
На котелке выцарапано — «Ваня». Крупно так выцарапано... А на фляжке — «Ханс». Тоже крупно...
Кто ты, боец?
Ты русский Ваня? Ты немецкий Ганс?
Мне уже без особой разницы.
Подняли. Положили в полиэтиленовый мешок. Унесли. Похоронили потом.
Вместе со всеми. С нашими.
Медальоны...
Вот вы над фильмом «Мы из будущего» ржете...
Правильно и делаете. Сказка.
А вот Толик Бессонов тезку поднял как-то.
Медальон читаем — «Красноармеец Бессонов...»
Толик тогда в лес ушел один. Часа два его не было.
Все-таки — одно дело косточки в руках безымянные держать, другое — видеть потом фотографию того парня, который тебя спас.
Он меня спас, чтобы я пил немецкое пиво и ходил на айренбля-пати...
И правильно сделал, потому что жизнь продолжается, потому что нам надо жить и ходить на эти пати, и пить пиво, и делать детей...
Он делал то же самое.
Работал, пил, веселился, делал детей...
Только он еще смог спасти меня. А я так никого и не спас. Я просто ищу эти маленькие черные пенальчики, чтобы вернуть двоюродному внуку личные вещи никогда не знаемого им деда...
Вообще-то их на самом деле мало.
Один к СТА.
То есть на сотню найденных бойцов — один медальон. ОДИН!!!
Из десяти медальонов — читаемы в лучшем случае пять.
Вот и считайте.
Только не надо делать вывод, что у нас потерь было «стопиццот мильенов».
Потери были примерно одинаковые что у нас, что у немцев.
В 41–42 — мы больше теряли.
В 44–45 — они.
Это война.
Да. Наших больше лежит на полях в России. А в Германии немцы так же лежат. Немцы сорок пятого года.
А некому было хоронить. Просто некому. Не до этого было. Надо было дома заново строить.
Это наш русский характер такой.
Биться до смерти, а там будь что будет.
Вы представляете, что творилось там, от Москвы до Берлина после войны? И творится...
Впрочем, это уже другой рассказ...
4. ПОСЛЕ ВОЙНЫ
А после войны некому было хоронить.
Представьте себе — городок Чудово. Маленький такой. На таких городках стоит Россия. Нет, не правильно...
Россия — это такие городки.
Вот так правильно.
Там пьют самогон, курят «Приму», бьют по пьяни жен, делают для нас с вами «сникерсы» и «марсы».
Там фабрика «Кэдбери».
И еще пара школ, дом-музей Некрасова и вокзал.
И еще филиал Сбербанка.
Осенью 1998 года мы почему-то ночью туда приехали. Сашка Сороко — это у него фамилия такая — тогда работал охранником в этом самом банке.
Вот мы ночью к нему и приперлись. Ну, конечно, затарились по самое не могу.
Я и Ритка. Парни у нас уже в Демянске были... Мы чего-то припозднились, не помню уже почему.
Ну вот и сидим-пьем ночью в Сбербанке. Радуемся встрече.
Сашка рассказывает:
— Тут после войны выжженное поле было. Ни одного целого дома. Школа только. И дом-музей Некрасова. Дед рассказывал — он тогда пацаном был — скидывали из окон наших и немцев. Оружие собирали, увозили куда-то. Трупы закатывали под асфальт. Там сейчас спортплощадка. Дети физкультурой занимаются. В футбол играют... Закатали, значит, их под асфальт, на следующей неделе уроки начались. В школе. Парт нет, на дрова пошли. На полу сидели. А на стенах еще пятна крови. Первый урок был — немецкий...
А я вспомнил, как в 1996 году нам экскурсовод про этот самый дом Некрасова рассказывал, как его немцы пощадили. Дом в смысле, не поэта.
Цитата из «Мы погибнем вчера»:
«...Тетка-экскурсовод с такой гордостью это сказала, как будто лично гансов на порог не пускала. Дура. Потом повела нас, после осмотра его спальни, во двор. К могилке его любимой собачки. Жену он на охоту взял в первый раз, она сослепу ли, с хитрости ли ее и пристрелила. Чтобы не шатался там по лесам, пока она дома сидит. Впрочем, это его не остановило. Ушел в депрессию, написал пару стихов трогательных, собачку похоронил и камушек ей поставил. Гранитный. Пока горевал, жена ему рога ставила с его же другом. Но не суть, в общем, привели нас к этой могилке, и тетка напыщенно так, глаза в небо вперла и говорит с придыханием: «Постоим же молча у могилы лучшего друга великого поэта Николая... Алексеевича... Некрасова...» А у нас это уже третья минута молчания за день. Но от неожиданности все заткнулись...
— И чем дело кончилось?
— А ничем особенным. Виталик воздух испортил громко, и у всех просто истерика ржачная случилась. У бабы тоже. Только не смеялась она. Пятнами пошла. И как давай орать! Что именно орала, не помню, но, типа, впервые видит таких бескультурных ублюдков, которым недорога память о России.
— Так и сказала? — засмеялся Захар.
— Насчет ублюдков не уверен. Возможно, уродами, — улыбнулся Леонидыч».
Жрать было нечего, а говорите — хоронить!
— А я с войны там и не была, сынки, в лесу-то! Как немцы наших побили... Ветер оттуда — дышать нечем. В подвалы залазили и тряпками прикрывались. Гнильем пахло. А ежели корова туда уйдет, так все — почитай, пропала. Взорвется. Пацанята ночами бегали, мясо с коров собирали. Есть-то охота! Сколько их безруких оттуда вернулось... А сколько похоронили... Ой, Боженька...
Зато деревья хорошо растут на удобрениях...
Поле. Березки. Каждая растет почему-то из черепа.
Парни в березки проросли. Сотни березок...
Вырезали парня из дерева. Руки в земле. Ребра. Таз...
Ноги вросли в дерево. Их приподняло над землей. Прямо из ствола торчат. Выпиливали.
Боец. Безымянный. Четыре березки, какой-то куст. Сам он под корнями. Ищем медальон в косточках. Нет медальона.
Если лесник придет — за каждое дерево штраф — пятьсот рублей.
Не пришел. Сэкономили. А ведь ходят и штрафуют...
День работы на «Вахте» стоит пятьдесят рублей. Мы по пятьдесят рублей с носа платим местному леснику, чтобы искать и хоронить ребят. Мы живем после войны.
И большинству — абсолютному! — просто наплевать. Вы спросите — почему парней тогда не хоронили?
Отвечу вопросом — а почему ты их сейчас не хоронишь?
Какая разница, сколько времени прошло? М? — Это ваше хобби! Я это слышу часто.
Да. Это мое хобби. Увлечение мое такое. Мертвых своих хоронить.
У вас какие-то претензии есть?
Я так развлекаюсь.
Почему после войны не хоронили, говорите?
А мы сейчас чем занимаемся? Как раз после войны, спустя шестьдесят лет...
5. ПОИСКОВЫЙ БЫТ
Вы правы. Это наше хобби. И больше ничего. Не надо думать, что мы все из себя такие — с огнем прошлой войны в глазах.
Обычные мы. Такие же, как вы.
Ничем особым не отличаемся.
Первый день.
Ставим палатки. Делаем костровище. Землю под костром обязательно надо перекопать. Даже если ты не первый раз на этом месте стоишь. Придурков хватает — ты весной тут стоял — осенью кто-то обязательно кинет в угли пару патрончиков.
Был случай — стояли на одном месте года три, кажется. На четвертый — после Вахты — выкопали минометку — 82 мм.
Не спрашивайте меня, почему она не бахнула. Не знаю. Ангелы помогали...
Обязательно копаем яму под туалет. Мужской, женский. Бывает, поднимаем бойца. Туалет переносим с этого места.
Делаем душ. Большой полиэтиленовый мешок. Внизу шланг с «пулеметом» — душевая воронка. Иногда делаем баню — деревянный каркас, обтягиваем плащами от ОЗК. Рядом костер — нагреваем камни, кидаем в «чум», там обливаем водой. Можно париться!
Хочешь помыться?