ровно ничего.
Я решил дать серьезный отпор, и вы должны знать одно, что это та
игра, в которую я могу играть. Раньше я был bad boy, поверьте мне. Но я не
хотел возиться с подготовкой и позвонил Мино. Мы всегда планируем умные
и грязные трюки вместе. Также я набрал своим друзьям.
Я хотел получить различные точки зрения на ситуацию, и, о боже, я
получил все виды консультаций. Ребята хотели прийти и расколотить всё к
чертям, но я подумал, что это не совсем правильная стратегия. И, конечно, я
всё обсудил с Хеленой. Она из другого мира. Она классная. Также она может
быть жесткой. Но теперь она пыталась ублажить меня:
– Ты стал лучшим отцом. Хоть у тебя и нет команды, где ты бы
чувствовал себя хорошо, у тебя есть мы.
Эти слова сделали меня счастливым. Я немного попинал мяч с детьми
и убедился, что с моими чувствами всё в порядке. Некоторое время я провел
за видеоиграми. Это как болезнь для меня. Они меня пожирают. Но так как
во времена «Интера» я мог играть до четырех-пяти утра, а потом после пары
часов сна прийти на тренировку, я установил для себя правила: никакой Xbox
или Playstation после десяти вечера.
Я не могу позволить, чтобы время убегало от меня. В течение этих
недель в Испании я пытался провести время со своей семьей и просто
расслабиться в нашем саду. Иногда я мог позволить себе выпить. Это было
прекрасное время. Но по ночам, когда я лежал без сна, или, когда я был на
тренировке и видел Гвардиолу, внутри меня просыпалась темная сторона. И
я планировал следующий ход моей мести. Я сделал бы все по-другому, но
пути назад уже не было. Это было время, когда надо было постоять за себя,
вернуть себя прежнего.
Не забывайте: вы можете убрать ребенка подальше от гетто, но не
можете убрать гетто из ребенка.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
«Никто не смеет трогать моих детей»
Когда я был маленьким, мой брат подарил мне велосипед BMX. Я
назвал его Fido Dido. Fido Dido был маленьким дерзким засранцем,
мультяшным героем с колючими волосами. Я считал его очень крутым. Но
велосипед вскоре украли возле бани в Русенгорде, и мой отец направился
туда, распахнув рубашку и засучив рукава. Он из тех, кто говорит: «Никто не смеет трогать моих детей! Никто не смеет красть их вещи!». Но даже такой
крутой парень, как он, ничего не мог с этим поделать. Fido Dido исчез, а я был опустошен.
После этого я стал воровать велосипеды. Научился взламывать замки.
Я стал крут в этом деле. Бам, бам, бам, и велик уже мой. Я был велосипедным вором. Это было моим первым «делом». И это было довольно невинно. Но иногда всё же выходило из-под контроля. Однажды я оделся во всё чёрное, вышел ночью на улицу как чёртов Рэмбо, и с помощью огромного болтореза обзавёлся военным байком. Разумеется, этот велик был очень крут. Мне он нравился. Но, если честно, для меня был важнее сам процесс, эмоции, а не велик. Меня прикалывало колесить в темноте и кидаться яйцами в окна. Меня редко ловили.
Один неприятный случай произошел со мной в универмаге Уэсселс
недалеко от Ягерсру. Но, откровенно говоря, я это заслужил. Мы с другом
нарядились в огромные зимние пуховики посреди лета (полный трындец, конечно), а под этими куртками у нас было 4 ракетки для настольного тенниса и ещё всякий разный хлам, который мы стырили. «Так, ребятки, за это надо платить», — сказал охранник, который поймал нас. Я вытащил несколько пенни из кармана: «Вот этим?» Парень оказался лишён чувства юмора, поэтому с тех пор я решил быть более профессиональным. И я так предполагаю, я стал довольно искусным маньяком в конце концов.
Я был хилым ребёнком. Зато у меня был большой нос, и я шепелявил,
поэтому ходил к логопеду. Женщина приходила в мою школу и учила меня
говорить букву С, а я считал это унизительным. Я ведь хотел как-то
самоутверждаться… И всё это кипело внутри меня. Я не мог усидеть на месте больше секунды, поэтому всё время бегал. Если я бежал достаточно быстро, то казалось, что со мной не может случиться ничего плохого. Мы жили в Русенгорде, на окраине Мальмё, и там было полным-полно сомалийцев, турков, югославов, поляков, других иммигрантов, ну и шведов, конечно. Все там вели себя дерзко. Пустяк мог вывести из себя, и это было не очень-то и легко, если не сказать больше.
Мы жили на четвертом этаже в доме по Кронмэнс-Роуд, и атмосфера
там была не особо дружественной. Никто никогда не спрашивал: «Как твои
дела, малыш Златан?», ничего подобного. Если у меня были какие-то
проблемы с домашкой, никто из взрослых не помогал. Я был сам по себе,
даже пожаловаться было некому. Нужно было просто стиснуть зубы, хотя
вокруг был хаос, драки и мелкие потасовки. Конечно, иногда хотелось хоть
какого-нибудь сочувствия. Однажды я свалился с крыши в детском саду. У
меня был фингал под глазом, я побежал домой в слезах, надеясь, что кто-то
погладит меня по головке, скажет хоть пару добрых слов. А вместо этого я
получил пощёчину.
— Что ты делал на крыше?
Это было как-то не очень похоже на «Бедняга, Златан». Это больше
напоминало: «Чёртов идиот, лазает он по крышам. Получи оплеуху». Я был
в шоке и убежал. У мамы не было времени на утешения. Она работала
уборщицей, изо всех сил пыталась заработать денег. Она была настоящим
борцом. На остальное её просто не хватало. Ей вообще приходилось нелегко,
ведь у нас у всех характеры не ахти. Беседы в нашем доме нельзя было назвать нормальными, в других шведских семьях было по-другому. Что-то вроде «Дорогой, не мог бы ты передать мне масло» вы бы не услышали, скорее: «На, возьми своё молоко, придурок!». В доме то и дело грохотали двери, а мама плакала. Она много плакала. Я люблю её. У неё была трудная жизнь. Она убиралась по четырнадцать часов в день, а иногда мы ходили следом, выбрасывая мусор из баков и всё в таком духе. Так мы получали немного карманных денег. Но иногда мама выходила из себя...
Она била нас деревянными ложками. Иногда они ломались, и я
должен был пойти и купить новые, как будто это была моя вина, раз ложка
об меня сломалась. Я помню один такой день. Я бросил кирпич в детском
саду, а он как-то отскочил и разбил окно. Мама всполошилась, когда узнала
об этом. Всё, что стоило денег, заставляло её волноваться, и она ударила меня ложкой. Бам, бум. Было больно, и ложка, кажется, снова сломалась. Я не знаю. Как-то раз дома не было ложек, и тогда мама пришла за мной со скалкой. Но я удрал и рассказал об этом Санеле.
Санела — моя единственная родная сестра. Она на два года старше.
Она девчонка бойкая, думала, что мы должны в некоторые игры играть
вместе с мамой. Чёрт, разрази меня гром! Сумасшедшая! И мы пошли в магазин, купили связку тех ложек, совсем дешёвых, и вручили их маме в качестве рождественского подарка.
Я не думаю, что она оценила иронию. Ей было не до этого. На столе
должна была быть еда. И она отдавала этому все силы. Дома нас была целая
куча, ещё же мои сводные сёстры, которые позже исчезли и оборвали с нами
все контакты, мой младший брат Александр, которого мы звали Кеки. Денег,
конечно, не хватало. Да ничего особо не хватало, поэтому старшие
заботились о младших, иначе было нельзя. Было много лапши быстрого
приготовления и кетчупа. Иногда мы ели у друзей или у моей тёти Хэнайф,
которая жила в том же доме. Она ещё раньше нас переехала в Швецию.
Мне не было даже двух лет, когда мои родители развелись, поэтому я
об этом ничего не помню. Быть может, это и хорошо. Говорят, брак был так
себе. Родители постоянно ругались, да и поженились-то они только для того,
чтобы мой отец мог получить вид на жительство. Естественно мы остались с
мамой. Но я скучал по отцу. У него всегда была какая-то движуха, с ним было весело. Мы могли видеться с ним в любой уик-энд, он обычно приезжал на своём стареньком синем «Опель Кадет», и мы шли в парк Пилдам, или на
остров Лимхамн, чтобы поесть гамбургеров и мягкого мороженого. Как-то
раз он решил шикануть и купил каждому из нас по паре Nike Air Max, крутые
кроссовки, да и стоили они реально дорого, больше тысячи крон. У меня были зелёные, у Санелы — розовые. Ни у кого во всём Русенгорде таких не
было, и мы чувствовали себя офигенно. С папой было здорово, он нам ещё
давал немного денег на пиццу и колу. У него была приличная работа и только один сын, Сапко. А для нас он был весельчаком-папой на выходные.
Но всё меняется. Санела была отличной бегуньей. Она была самой
быстрой в беге на 60 метров во всём Сконе, и папа был горд как павлин, он
постоянно заставлял её тренироваться. «Отлично, Санела, но ты можешь
лучше», — сказал он. Это было в его духе: «Лучше, еще лучше, не
останавливаться на достигнутом» — и на этот раз я был в машине. Отец запомнит это именно так в любом случае, но он заметил это сразу. Что-то было не так. Санела была тиха. Она сдерживала плач.
— Что случилось? — спросил он.
— Ничего, — ответила она, но он спросил снова, и только тогда она
всё рассказала.
Мы не должны говорить об этом детально, всё-таки это история
Санелы. Но мой отец… он как лев. Если что-то случается с его детьми, он
психует, особенно когда дело касается Санелы, его единственной дочери. Это
превращалось в настоящий цирк с допросами, расследованиями, спорами и
прочей ерундой. Многого из этого я не понимал. Мне ведь исполнилось всего