пешком. Но соблазн был велик, особенно если я видел хороший велосипед.
Однажды я заметил жёлтый велосипед с несколькими коробками и понял, что он почтальона. Я залез на него и катался кругами с письмами соседей, а потом спрыгнул и просто поставил его в углу. Я не хотел красть письма других людей.
Один раз велосипед, который я украл, украли у меня. Я стоял
беспомощно возле арены, путь домой был долог, а я был голодным и
нетерпеливым. Пришлось украсть еще один велосипед, стоящий возле
раздевалок. Взломал замок. Это был хороший велосипед, и я был осторожен,
припарковывал его подальше, чтобы старый владелец вдруг не заметил. Но
через три дня нас позвали на собрание. Уже тогда все знали о моих проделках.
Собрание обычно подразумевает проблемы и проповедь. И я сразу же начал
придумывать умные оправдания. Мол, это не я, а мой брат. Как оказалось,
собрание было посвящено велосипеду помощника тренера.
– Кто-нибудь видел его?
Никто не видел. Никто кроме меня. Но в такой ситуации лучше
молчать. Это работает. Ну или можно поидиотничать: «О-о-о, простите, мне
очень жаль вас, у меня тоже украли велосипед». Но чувствовал я себя
паршиво. Что же делать? Вот так невезуха! Это был велосипед ассистента
тренера. Ты должен уважать тренеров. Я знал это. Они рассказывают про зональную игру, тактику… Но я пропускал это всё мимо ушей. Продолжал дриблинг и всякие разные штуки. Слушай не слушая! Моя философия. Но красть велосипеды у тренера? Это не входило в неё. Я волновался и подошёл к помощнику.
– Вы знаете, я взял ненадолго ваш велосипед. Была кризисная
ситуация. Одноразовое использование! Вы получите его обратно завтра.
И я натянул самую большую улыбку, и я думаю, что в каком-то роде
меня это спасло. Моя улыбка мне очень помогала в те годы, и я мог
придумать шутку, когда нуждался в спасении ситуации. Но это было не так
просто. Если что-то исчезало, обвиняли меня. Конечно, это было логично. Я
был бедным парнем. Когда у других были бутсы из кожи кенгуру, то у меня
была обычная пара обуви за шесть евро, пара обуви, которую продавали рядом с томатами и другими овощами. Никогда не носил чего-то крутого.
Когда команда уезжала за границу, то у одноклубников были
карманные деньги – по тысячи две крон (примерно 200 евро). У меня было
около двадцати крон, а папа иногда не платил арендную плату только лишь
для того, чтобы я не остался дома. Это были большие жертвы. Но я не мог
соответствовать своим товарищам.
– Приходи, Златан, поедим пиццы, гамбургеров, купим то-то и то-то.
– Неееет, давайте позже. Я не хочу есть! Я буду здесь если что.
Я пытался уйти, но остаться крутым. Работало хреново. Но и
большого значения не имело. Возможно, где-то в глубине души я и хотел
узнать их мир. Но я следовал по своему пути и это было моим оружием.
Видел товарищей из моего типа гетто, которые пытались закрепиться на
более высоком уровне. И всегда все получалось не так, как того хотелось. И
я делал всё наоборот, усложнял. Вместо того, чтобы сказать: «У меня есть
только 20 крон», я говорил «У меня нет ничего, ни копейки». Я был жестким
парнем из Росенгарда. Я был другим. Это стало моим самоутверждением,
самоопределением, и я наслаждался им всё больше и больше. Меня никогда
не волновало то, что я ничего не знаю об идеалах шведов.
Иногда мы были боллбоями, когда играла старшая команда. Однажды
«Мальмё» играл с «Гетеборгом», большая игра, и мои одноклубники сходили
с ума от желания заполучить автографы у местных звезд, особенно у кого-то
по имени Томас Равелли, который стал героем после отбитых пенальти во
время чемпионата мира. Я никогда не слышал о нем, ничего не мог о нем
сказать. Не хотел делать из себя дурака. Правда, чемпионат мира я смотрел.
Но я был из Росенгорда. Мне не наплевать на шведов, но тогда я болел за
бразильцев, за Ромарио, Бебето и остальную банду, и единственное, что меня
интересовало в Равелли, были его шорты. Я размышлял о том, где бы украсть
таких парочку.
Также мы продавали Biglotto, чтобы принести деньги клубу, но я
понятия не имел, что это за лотерейные билеты и для чего они. Я никогда не
слышал, как привлечь к своему товару внимание. Но я старался, чтобы
продать эти билеты.
– Здравствуйте, здравствуйте. Меня зовут Златан. Извините за
беспокойство. Хотите лотерейный билет?
Работало плохо. Я продал всего один билет и еще несколько
рождественских календарей. Полный ноль, а теперь всё непроданное должен был купить мой папа. Это было несправедливо. Денег не было и не было необходимости покупать бесполезную вещь домой. Это было глупо, и я не понимаю, как они могли отправлять детей, чтобы они уподоблялись нищим.
Мы играли в футбол, мы выглядели потрясающе. Тони Флайджер,
Гудмундур Мете, Матиас Конча, Джимми Таманди, Маркус Розенберг. И я.
Я становился всё лучше и лучше, но они продолжали ныть. В основном родители. Они не сдавались. «Вот, он идет снова», - говорили они. «Снова мяч у него», «Он не подходит команде». Это вывело меня из себя. Кто, черт возьми, они такие, чтобы стоять там и судить меня? Было много желающих, чтобы я закончил с футболом. Но ведь все их слова — это неправда. Но я действительно задумался о смене команды. Папы рядом не было, не было никого, кто смог бы меня защитить или купить дорогую одежду. Я должен был делать всё сам, я должен был доказать этим снобам, что они неправы.
Конечно, я разозлился!
Кроме того, я не находил себе места. Я хотел действия, действия. Мне
нужно было что-то новое.
Гьюленси, тренер юношей, слышал об этом и переговорил с клубом.
– Приходи один. Всем не угодишь. Мы теряем большой талант здесь!
Мой папа подписал для меня юниорский контракт. Я получил
полторы тысячи в месяц, и это был, конечно, удар, я стал работать
усерднее. Я упорно тренировал получение мяча за как можно меньшее
количество касаний насколько это возможно. Но я не стал блистать ещё
больше. Главным героем оставался Тони, а я продолжил впитывать как
можно больше знаний, чтобы стать, по крайней мере, также хорош, как и он.
Мое поколение в MFF напоминало бразильскую школу. Мы подстегивали друг друга. Все это было похоже на мамин блок и времена, когда мы качали разные финты, которые делали Роналдо и Ромарио. Мы повторяли их до тех пор, пока они у нас не получались идеально. Мы привыкли изредка помогать себе рукой, но бразильцы пинали его лишь ногами, мы возвращались к тренировкам, повторяли снова и снова. И в конце концов, пробовали финты в играх. Многие из нас пользовались этим. Но я сделал шаг вперед. Я пошел глубже. Я был более точен в деталях. Стал одержимым. Финты стали способом показать себя, я использовал ошибки игроков, несмотря на стоны родителей. Нет, я не адаптировался. Я хотел стать другим. Хотел понять требования тренеров, чтобы стать лучше. Но это не всегда было легко.
Иногда мне было больно, наверное, из-за влияния ситуации, которая
сложилась между папой и мамой. Во мне было много дерьма, которое должно было вырываться наружу. В школе Сордженфри мне дали школьного надзирателя. Я был зол.
Да, я был неряшлив. Может быть хуже, чем все они. Но надзиратель!
Убирайся отсюда. У меня были хорошие оценки по таким предметам, как английский язык, химия и физика. Я не был каким-то наркоманом. Я даже не курил сигарет. Я просто совершил несколько глупых поступков. Но речь зашла о помещении меня в специальную школу. Они хотели заклеймить меня, чтобы я чувствовал себя, как будто бы я какое-то НЛО. Во мне что-то тикало, будто бы бомба. Нужно ли говорить, что я был хорош на уроке физкультуры? Может быть, я был немного рассеян в классном кабинете, мне трудно было корпеть над книгами. Но я мог сосредоточиться тогда, когда бил по мячу или яйцу.
Однажды на уроке физкультуры этот надзиратель следил за мной. При
любом движении он следовал по пятам, точно тень. Тогда я разозлился. Я
отбил мяч прямо ей в голову. Она была потрясена и просто ошарашенно смотрела на меня, потом позвонила моему папе и завела разговор о психиатрической помощи, специальной школе и всяком подобной дерьме, и вы знаете, что говорить об этом моему отцу нелегко. Никто не приемлет слышать гадости о своем ребенке. Он рассердился, прилетел в школу и в ковбойском стиле заявил:
– Кто вы такие? Приперлись сюда и говорите о психиатрической
помощи? Она вам самим нужна. С моим сыном все в порядке, он хороший
ребенок, так что вы все можете трахнуть себя!
Он был сумасшедшим югославом в расцвете сил. Немного позже
надзирателя убрали. Я вернул доверие к себе. Но что это было? Надзиратель
для меня! Это сводило меня с ума. Вы не можете разделять детей на подобные группы. Вы не можете!
Если кто-то сегодня будет пилить моих детей – Макси и Винсента –
говорить, что они «другие», я бы им устроил. Обещаю. Я сделал бы больше,
чем мой отец. Тот случай до сих пор жив во мне. Тогда мне было плохо.
Хорошо, что в долгосрочной перспективе это, возможно, сделало меня
сильнее. Что я знаю? Я стал воином. Но тогда это меня привело в
замешательство.
Однажды я захотел пойти на свидание с девушкой, но не был уверен
в своём успехе. Представляете, как бы здорово звучало «парень с