Те из членов городского совета, которых Грегор Рихтер сумел все же склонить на свою сторону, решались только на то, чтобы запугивать беззащитного сапожника и грозить ему, что император или курфюрст возьмутся за это дело, словно обвиняемый должен был опасаться непредубежденного судьи. »Они советовали мне уйти в сторону, чтобы им не иметь от меня беспокойства». Бёме, который был кем угодно, только не умным тактиком, и которому не дали возможности написать и представить защитительную речь, малодушно отступает. Он вручает себя Богу, после чего городской совет Гёрлица уже не в состоянии защитить такого достойного гражданина, как он, от яростных нападок пастора. Но еще перед тем как Бёме уступил внешнему давлению — в течение нескольких недель ему приходилось вместе с семьей терпеть издевки и презрение взвинченной толпы, — он сочиняет свою «Защитную речь против Грегора Рихтера». Ханс Грунски дает ей следующую оценку: «Этот текст, кипящий духовной силой, уже стилистически представляет собой мастерское произведение, которое еще должно найти подобное себе в этом литературном жанре. Доказывая свое превосходство даже в дрожи возбуждения, он мобилизует все регистры иронии и все же сохраняет глубокую серьезность, присущую делу»[34] . Своему обвинителю, который в незадолго до того распространенном обвинительном послании совершил непростительные ошибки, Бёме не дает спуску. Отвечая фразой на фразу, он опровергает и лишает силы ядовитые обвинения «пасквиля», не считает достойными ответа «проклятия, поношения, хулу, схоластические споры, а также клеветнические полемические послания», которые ему сердечно чужды, и он считает их «весьма досадными пасквилями, противными христианской любви и истине».
На презрительную оценку его профессии и его книг Бёме отвечает: «Вы полагаете, что Святой Дух привязан к Вашей школе»[35]. Он уличает своего критика в том, что тот плохо знаком с содержанием его книг и не в состоянии усвоить их даже в объеме титульного листа. «Я почти убежден, что Вы ничего в этом не поняли, потому что это отнюдь не дело первого встречного, но лишь того, кому помогает Бог… Но все же я посоветовал бы Вам мою книгу «Утренняя заря», если бы Вы не были настолько гневным и ревнивым человеком, что с Вами невозможно говорить. Вы с Вашими поношениями только препятствуете дарам Божьим и сами делаете себя недостойным их»[36]. До какой степени у господина примаса отсутствует духовная субстанция, Бёме определяет его же словами: «Покажите же мне Ваше христианское сердце: ведь Вы пастырь Христов, где же Ваша любовь… Где же Ваши мягкосердечие и миролюбие?.. Прочтите Послания апостола Павла к Титу и Тимофею, Вы увидите, каким должен быть епископ, и поймете тогда, что лишены сердца, какое надлежит иметь настоящему епископу»[37]. Подобным образом Бёме не уклоняется от обвинения, что он еретик, подобный Арию, и гностик, как Керинф или сам Антихрист. «Я не хочу покушаться на кого-нибудь, пребывающего в ладах со своей совестью, но я хочу испытать этот пасквиль, не скрывается ли за ним новый Антихрист». И он «выглядывает оттуда»! Волосы станут дыбом у того, кто с ужасом и смущением увидит, как служитель церкви злоупотребляет своим положением, чтобы «излить яд на невинный народ» Гёрлица и его окрестностей, и во время Страстей Господних не может найти себе лучшего занятия, чем безо всяких оснований клеймить почтенного члена общины подлецом, клятвопреступником и падшим пьяницей. Бёме невозмутимо продолжает: «Те обвинения, которые господин примас предъявляет сапожнику, следует предъявить ему самому, ведь известно, что господина примаса нередко приходится поднимать из-за стола совсем хмельным и отводить домой»[38]. «Те из бла городных и власть имущих, которым служат в опьянении, не приглашают меня к себе, но только набожные и богобоязненные люди, которые к делу своего спасения относятся серьезно». На обвинение, будто бы Бёме злоупотребляет водкой, он отвечает так: «Мы, бедные люди, не в состоянии за нее платить. Нам приходится довольствоваться глотком пива»[39].
Дрезден. Гравюра на меди Матхауза Мериана-ст. (1593–1650)
Несмотря на эти и подобные обвинения, которые доходят до Бёме в письменной и устной форме от Грегора Рихтера, он не ожесточился. Прозревая скрытый смысл ситуации, он видит в своем преследователе молот Божий, который вопреки своей воле придает необходимый размах воздействию его книг и его писательской деятельности. «Его хула была моей силой и моим ростом. Его преследования растили мою жемчужину. Он сам извлек ее и открыл публике»[40]. Так, в гёрлицком старшем пасторе Бёме видит орудие Божие. И желая ему доброй совести, которой он располагает сам, он показывает, что преодолел своего врага.
Бёме, с одной стороны, подчиняется решению магистрата, с другой стороны, он извлекает возможности из приглашения к дрезденскому двору. Правда, он делает это с тяжелым сердцем, поскольку вынужден оставить беззащитной свою семью, обреченную на издевки толпы. Ему, сорокадевятилетнему человеку, осталось всего полгода общественной жизни. 10 мая 1624 года он отправляется в поездку. В Циттау он встречает Иоганна Молинуса и Каспара фон Фюрстенау, с ними и другими друзьями по убеждениям он вступает в оживленный обмен мнениями. Он ждет многого от пребывания в Дрездене, где останавливается у придворного врача и «химика» Бенедикта Хинкельмана, который «встретил меня со всей христианской любовью и дружбой» и с которым он «каждый день проводил в доброй беседе». Хинкельман знакомит своего гёрлицкого гостя с некоторыми членами совета курфюрста. Бёме пишет гёрлицкому врачу Тобиасу Коберу, поддерживающему добрые отношения с семьей Бёме. «Я также надеюсь предстать пред Его курфюрстским Величеством и надеюсь, что все пройдет благополучно». Из писем Бёме мы узнаем о заботах и радостях, надеждах и опасениях сапожника. Во втором письме из Дрездена читаем: «Я прошу Вас в христовой любви приветствовать мою жену и всех добрых христовых братьев… и утешить мою жену, пусть она оставит ненужную печаль: я вне опасности и нахожусь даже в лучшем положении, чем в Гёрлице. Ей следует только оставаться дома и пребывать в покое, и пусть себе горит Вавилон»[41]. Бёме подписал это письмо »Теутоникус».
На Троицу после полудня несколько служащих курфюрста и его офицеров навестили сапожника на его квартире, чтобы побеседовать с ним, «что и произошло в любви и добром внимании с их стороны, так что они весьма охотно слушали меня, и мои дела были им по сердцу, и они обещали мне свою благосклонность и споспешествование и вызывались и впредь беседовать со мной»[42]. Несколько позднее Иоахим Лосс, тайный советник курфюрста, доставил гёрлицкого сапожника в карете в замок Пильниц у Дрездена. «Я этот господин благосклонно отозвался о моих делах и принял мои дары, он благоволил ко мне и обещал свое споспешествование, а также намекал, что собирается рекомендовать мою особу курфюрсту и проследить за тем, чтобы я мог пользоваться здесь пристанищем и покоем с тем, чтобы проявить свой талант»[43].
Замок Пильниц около Дрездена. Гравюра около 1700 года
Бёме рассчитывает найти здесь такого судью, который смог бы одернуть Рихтера из Гёрлица. Время пребывания Бёме в Дрездене — время непрерывной надежды и ожидания. «Я ожидаю с часу на час приглашения Вашего курфюрстского Сиятельства, о котором я извещен вышеупомянутым советником посредством намеков и поощрений»[44].
Чего же, собственно, ожидает Бёме? Конечно, он рассчитывает достичь такого статуса, при котором его семья будет защищена от преследований бесчинствующих гёрлицких граждан. Он узнает, что приверженцы старшего пастора выбили окна в его доме и вообще всё время нарушают домашний мир. Сверх того, учитель его вернувшегося из странствия сына Элиаса оказался втянутым в травлю, в связи с чем Бёме просит сына быть при матери и воздерживаться от любых неосмотрительных поступков до тех пор, пока он сам не найдет выхода. Фрау Катарина может »быть спокойной и терпеливой и не терять равновесия». Однако только лишь ради личного и семейного мира Бёме никогда не поставил бы на карту свой «талант». Его ожидание и его надежды обращены на нечто иное: «Я надеюсь, что скоро наступит время Большой Реформации». В детской доверчивости Бёме повсюду видит признаки этой Реформации. В одном из писем, адресованных Тобиасу Коберу, он пишет: оДостаточно лишь зайти в книжные лавки Дрездена, чтобы увидеть довольно свидетельств новой Реформации, которая в богословском аспекте соответствует сделанным мною описаниям»[45].
Мы ничего не знаем о сомнениях, которые могли сопровождать напряженные ожидания Бёме. Известия из Дрездена обрываются. Каков же итог этой поездки? Существует легенда об официальном коллоквиуме, но она не подтверждена никакими достоверными свидетельствами. Реформация, которая затрагивала глубочайшие струны Бёме, имела своей целью Второе Рождение, то есть такой процесс, который происходит в глубинах души и преобразует человека. Этот процесс, который он сам претерпел и перестрадал, был для него самого делом опыта, и он полагал, будто наступление эпохи Лилии — дело ближайшего будущего, и оно проявит себя в очевидности событий. Но большие надежды Бёме, которые разделяли и его друзья, не оправдались.