[54], я о страдании, о зависимости. Об Игре на деньги и с большой буквы: о казино, о покере, о скачках…
— Нет.
— Тогда я сомневаюсь, что вы сможете меня понять…
Он поставил бокал на стол и продолжил, больше не глядя мне в глаза:
— Я был… охотником… Скорее, собакой… Да, именно так, собакой… Охотничьим псом… Вечно озабоченный, все время на стреме, томящийся, скребущийся, роющий землю… Одержимый стремлением найти, выследить, принести… Вы даже не представляете, кем я был, Ян, вернее сказать, чем я был… Нет, вам этого не понять… Я мог преодолевать тысячи километров одним махом, без сна, мог обходиться без еды и не писать целыми днями… Мог пересечь всю Европу просто по наитию, в поисках какого-нибудь клейма, подписи, в смутной надежде обнаружить, быть может, этакий изгиб или в какой-то особой манере нарисованные облака… Убежденность в том, что где-то там, будь то в Польше, в Антверпене или Вьерзоне, да где угодно, можно откопать некую ценную лакированную вещицу, стоит только вскрыть подвесной потолок или приподнять матрас. Проделать не одну тысячу километров и с первого взгляда осознать, что промахнулся и что нужно скорее! ехать дальше! — потому что и так уже потратил слишком много времени и рискую теперь упустить другую возможность, так что медлить нельзя ни минуты!
Молчание.
— Я от этого терял и покой, и сон, и человеческий облик, и сознание… Говорят, у охотников привкус крови во рту, я же, когда сжимал зубы, чувствовал, что пережевываю пыль аукционных залов, пахнущую воском, лаком, коврами, старой волосяной набивкой. Пахнущую потом, страхами, тихим бздением перед сильным поносом, зловонным дыханием всех этих чокнутых стариков, которые из-за пятнышка ржавчины готовы стать на дыбы, тогда как до собственных гниющих зубов им нет никакого дела… да, меня постоянно преследовала вонь дизельных выхлопов грузовиков, запахи быстро пересчитываемых и быстро зарабатываемых купюр, домов в трауре, воюющих наследников, хосписов у черта на куличиках и полуразрушенных замков… тоскливых развалин, растаскиваемых на куски… запах смерти, витавший вокруг некоторых особняков, некоторых знакомых мне любителей и некоторых коллекционеров, которые, как мне было известно, знали меня. Возгласы аукциониста, приглушенный стук молотка, продажи с торгов, объявления о смерти, записанные в ежедневник, тайны, которые порой открывают, стряхивая пепел с сигар, курьерская комната дома Друо, часы жизни, проведенные в конторах старых провинциальных нотариусов, чтение «Газет» прямо за рулем, чтобы сэкономить время, постоянная борьба с перевозчиками, экспертная мафия, самолеты, ярмарки, биеннале… Не знаю, Ян, читали ли вы в детстве книжки про трапперов, браконьеров и индейских охотников. Все эти фантастические рассказы про охоту, преследования, сафари… Ахав с его кашалотом[55], Хьюстон с его слонами[56], Эйхман[57] с его евреями… Вы это читали?
— Нет.
— Все они… Все они были совершенно больные люди… Совсем как я.
Он улыбнулся и снова поднял на меня глаза.
Долив нам еще немного вина, которое мы уже не столько пили, сколько потягивали, он продолжил:
— Мой прадед занимался торговлей, мой дед занимался торговлей, так же, как и мой дядя, и мой отец, и его отпрыск вслед за ним. Моисеевы ищейки, гончие псы! (Смеется.) Знаете, почему мой дядя вернулся из лагерей? Потому что хотел привезти своей невесте пепельницу из богемского хрусталя. Он с трудом мог ее поднять и вскоре умер, но вернулся с ней! Так вот, когда я встретил Алис, я тоже был таким. Похожим на привидение, бесплотным духом с мертвым, неподвижным взглядом, который несмотря ни на что приносил, черт побери, неплохой товар! И никогда не возвращался с пустыми руками!
Он замолчал. Надолго.
— И что потом? — рискнул я в надежде на продолжение.
— Потом? Да ничего… Потом я встретил Алис.
Насмешливая улыбка.
— Да ладно, сосед, чего уж там… Не делайте такое невинное лицо. Я же вам сказал, у меня глаз наметанный. Я вижу насквозь. И я видел, как вы смотрели на нее давеча на лестничной площадке, когда она стояла у меня за спиной, я видел ваш взгляд! Честное слово, ну что я могу вам о ней рассказать такого, что бы вам в ней уже не нравилось?
Он задал мне этот вопрос таким спокойным, ласковым голосом, а я кусал губы, чтобы снова не зареветь.
Из-за пергатских менгиров, сильных приливов, моего ножа «Опинель» и всего прочего.
Удручающе.
К счастью, возможно, из деликатности он снова взялся паясничать:
— Знаете, это была непростая задача — подобрать панталоны, которые пришлись бы по вкусу моей матушке! Утягивающее трико — ее навязчивая идея, помню, как сейчас. Так что у меня было достаточно времени, чтобы тайком понаблюдать за этой девушкой — танцовщицей, как я догадался, — которая изучала все более и более соблазнительные комплекты белья, сравнивая их и хмуря брови так, словно выбирала боеприпасы. Меня заинтриговала ее серьезность, да и потом ее шея меня… мне… ее шея, ее осанка, ее походка… Конечно, в конце концов она почувствовала мой взгляд. Она подняла голову, посмотрела на меня, на мою маму, снова на меня, ласково нам улыбнулась и спешно положила назад свои кружевные штучки, чтобы нас не шокировать. И вот тут, Ян, вот тут, в это мгновенье я умер и заново родился. Как будто простое выражение, ведь так? Словно я приукрашиваю, но я вам говорю, так как вы в состоянии меня понять и я уже к вам привязался, что это чистая правда. Выкл./Вкл. За долю секунды я успел полностью отключиться/ включиться.
Покончив с миндалем, он чистил теперь клементины и для меня тоже. Он осматривал каждую дольку, аккуратно удаляя все белые прожилки, и ставил их друг за дружкой вокруг моей тарелки.
— Тогда… — вздохнул он, — я сказал себе: слушай, старик, такой прекрасный лот дважды не встречается… и мое сердце, сердце старого еврея, дельца в четвертом поколении, дрогнуло. Если это сокровище уйдет у нас из-под носа, если кто-либо меня опередит, мне останется только откланяться и убираться ко всем чертям. Да, но что я мог сделать, а? Как быть? Вот она уже отвернулась, а моя матушка — ой-ой-ой — затянула свой излюбленный кадиш незадавшегося дня, проклиная своего сына, свою задницу и Всевышнего. Ох, как же мне было плохо! Вот чем объясняются розовые колготы… Этому меня научила моя профессия, и я думаю, это работает в любой ситуации, где фортуне выпадает шанс позабавиться… Бывают такие моменты, когда судьбу надо спровоцировать. В смысле бросить ей вызов. Да, рано или поздно, всегда наступает момент, когда ты должен схватить удачу за хвост и заставить ее повернуться к тебе лицом, поставив на карту все. Все свои фишки, все наличные, все отложенное на черный день. Свой комфорт, пенсию, уважение коллег, статус, все. В таких случаях речь уже не о «Помоги себе сам, и да помогут тебе небеса», а «Развесели небеса, и, возможно, они тебя отблагодарят». Так что мой выход из примерочной был все равно что покерный блеф — или пан, или пропал, — как если бы я всю свою жизнь поставил на карту, просто чтобы увидеть, что из этого выйдет, и я принялся изображать Софи Лорен в какой-то немыслимой гротескной пантомиме, стараясь не замечать ошеломленного взгляда моей матушки, приобнявшей пластиковые бедра манекена, чтобы не шлепнуться навзничь. Звезда моя рассмеялась, и я подумал было, что победил, но нет. Она уже удалялась в отдел ремней…
Он замолчал и улыбнулся.
Издалека, из глубины коридора, до нас доносились обрывки фраз Алис, читающей девочкам книжку на ночь.
— На что я надеялся, а? Она была так молода и прекрасна, а я так уродлив и стар… К тому же еще и смешон! В трусах! В трусах-слипах под фиалкового цвета колготами, обтягивавшими мои изогнутые в стиле Людовика XV коротенькие волосатые ножки! На что я надеялся? Думал ее соблазнить? Я оделся, чувствуя себя побежденным, но не отчаявшимся. Как бы там ни было, но я ее рассмешил. Да и потом, уж в этом-то качестве нам, настоящим сподвижникам его величества случая, не откажешь: мы любим побеждать, но умеем и проигрывать. Настоящий игрок всегда играет достойно…
Он встал, налил в чайник воды, включил его и продолжил:
— Я шел по улице со старой ворчуньей, повисшей на моем плече, и никак не мог выбросить из головы свою прекрасную балерину, я… я грустил. Ведь я действительно умер и заново родился, вот только не понимал зачем, раз моя новая жизнь выглядела ничуть не краше предыдущей… Ко всему прочему, моя матушка по-прежнему была рядом! А главное — я очень сердился. Белье, которое незнакомка себе выбирала, ей совершенно не подходило… Такое тело надо кутать в хлопок и шелк, но никак не в этот ужасный нейлон, понимаете… Я вздыхал, уклоняясь от стенаний старой Жаклин и воображая, в какие сорочки и роскошные неглиже я бы одевал эту красавицу, если бы только она позволила мне себя любить, и я… Короче говоря, я предавался мучительным переживаниям, когда внезапно чуть было не потерял равновесие.
Надо же, эта ослица вернулась и едва не вывихнула мне руку!
Заливая кипятком липовый цвет в старом заварочном чайнике, он второй раз за вечер неподражаемо светло мне улыбнулся.
— Вам повезло, — пробормотал я.
— Да, это правда, но знаете… женские колготки, их не так легко надеть…
— Я имел в виду не вас лично, а вас обоих. Вам обоим повезло.
— Да…
Молчание.
— Слушай… Поскольку это ты, — заговорил он, — поскольку это ты и раз уж об этом зашла речь, хочу признаться тебе кое в чем, я еще никому об этом не говорил. Конечно, моя матушка все еще жива, само собою. С самого моего рождения она допекает меня своей неминуемой смертью, это травмировало меня, когда я еще был ребенком, и вся моя взрослая жизнь размечена ее систематическим шантажом и ложными умираниями, это сегодня я знаю, что она еще и меня похоронит. Что она всех нас переживет… Ну и прекрасно. Но сейчас это старая дама. Да, очень старая дама, которая плохо ходит, ничего не слышит и почти ничего не видит. И тем не менее, тем не менее… Каждый четверг — который дарят нам небеса, каждый четверг, слышишь меня — я веду ее обедать в маленькое бистро, расположенное в ее доме, и каждый четверг, выпив после еды по чашечке кофе — у нас такой ритуал, мы с ней потихонечку доходим до аллеи Праведников