[51].
Елена Бобинская увидела в молодом человеке, который выдавал книги, педагога. Просто потому, что невозможно было его не увидеть.
Каждую субботу Корчак собирал у себя дома детей и устраивал с ними разные игры.
Зачем?
Ни за чем. Просто так. Ему это казалось необходимым и интересным. Ему нравилось общаться с подрастающим поколением. Более того: он не видел своей жизни без каких бы то ни было занятий с детьми.
Мы-то все уверены, что это вуз должен дать человеку те или иные умения. Чудесно! Пусть дает. Однако талант раздает Господь по одному Ему известному принципу. И человек начинает сильно зависеть от своего призвания.
Мы редко, увы, говорим об абсолютной несвободе талантливого человека. Талант диктует способ жизни. Призвание — то, с чем невозможно бороться. Даже если закопаешь его в землю — все равно прорастет.
Что такое призвание? Желание делать то или иное дело. Если существует подлинное желание — непременно придет и умение: это дело времени.
С педагогическим талантом наш герой родился. Другое дело, что было необходимо время, чтобы признать власть педагогического таланта над собой.
Но талант этот прорывался во всем, что он делал: если писал книги — то о детях; если выдавал книги детям так, что все видели в нем будущего педагога. Если надо было провести досуг — собирал детей, хотя его никто об этом не просил.
Пока же наш герой становится дипломированным врачом со специализацией «педиатр», и ему удается устроиться в еврейскую детскую больницу Берсонов и Бауманов, названную так по именам меценатов, на чьи деньги она была построена.
Начинается ежедневная, рутинная работа доктора. Корчак старается — когда получается — с богатых пациентов брать больше денег, с бедных — меньше или вовсе не брать.
Пытается честно делать свое дело, но все больше и больше понимает, что дело-то как раз не его.
Корчак относился к медицине как к способу познания людей. Не более. Обычная лечебная практика его не увлекала вовсе.
Однажды его вызывают на консилиум в дом еврейского фабриканта. Светила медицины тщательно осматривают слегка простуженного ребенка, потом по очереди, согласно рангам, с важностью высказываются по-латыни. К Корчаку, поскольку он в этом обществе самый младший, обращаются напоследок.
— А ваш диагноз, коллега?
— Насморк барчонка.
Даже если это легенда, то она весьма характерна. Больные нередко раздражают Корчака.
Нет, разумеется, тем, кто был серьезно болен, он помогал, старался облегчить страдания — все так.
Но раздражение существовало. Может быть, даже и не на больных. А на саму ситуацию, когда призвание тянет тебя в одну сторону, а ты отчего-то вынужден шагать в другую.
А тут еще — атмосфера революции, которая витает в воздухе. Польша вступила в активную фазу борьбы за свою независимость: постоянные митинги, аресты, разговоры о свободе…
До медицины ли?
Сам Корчак пишет об этом времени так: «Я был еще щенком, когда начался первый бунт и стрельба. Были бесконечные ночи, была и кутузка, ровно столько, чтобы остудить юношеский пыл»[52].
Написано очень точно и очень искренно.
Как мы уже говорили: Януш Корчак не родился революционером. Он был просто честным человеком, которого волновала судьба его страны, польского языка, польской культуры.
В тюрьму он, действительно, загремел. Ненадолго. Но это — очень короткое и не сыгравшее в его жизни большой роли приключение.
Два призвания, два таланта тянули нашего героя в будущее: писательство и педагогика.
Но у жизни имелись свои планы на нашего героя.
После коллективного успеха книги «Лакей. Из дневника пропащего человека» Корчак уговорил Паевского издать «Дети улицы». Хитрость молодого писателя сработала.
Книга выходила частями, но уже с самого начала публикации стало очевидно: она будет иметь большой успех.
Постепенно из студента медицинского факультета университета Корчак превращался в молодого писателя, автора «того самого» «Дети улицы».
Но испытать писательской славы в полной мере не получилось.
Выпускник медицинского факультета, гражданин России польский еврей Януш Корчак был призван на Русско-японскую войну.
Глава седьмая. Первая война
На военную службу Генрик Гольдшмит был призван в июне 1905 года и отправлен в распоряжение Главного полевого военно-медицинского инспектора. Герой наш состоял в должности седьмого разряда и был занят на эвакуационной службе.
14 июля он получил приказ отправиться в Харбинский госпиталь № 22, чтобы выполнять там ординаторские обязанности.
Что это был за госпиталь, Гольдшмит пишет четко и понятно: «Помещения. Бараки (типа полуземлянок) без вентиляции и сырые»[53].
Ни одному нормальному человеку война не нравится. Но Гольдшмиту она не просто не нравится — она его бесит. Раздражение — вот главное чувство, которое он испытывает, кажется, постоянно.
Нет жалости к раненым, нет какого-нибудь там… не знаю… патриотического подъема. О нет! Ничего такого!
Раздражение, местами переходящее в бешенство.
Как известно из психологии, человек одномоментно может испытывать только одно чувство. У Гольдшмита, который на этой войне как бы временно перестал быть Корчаком, — это чувство раздражения, бешенства, едва ли не истерики.
Оно перекрывает все.
Война у нашего героя какая-то странная. Он постоянно находится в тылу, его все время переводят служить в разные места, поручая ему всякие — опять же разные — задания.
Иногда складывается впечатление, что Генрику Гольдшмиту просто не могут найти места.
Вот он попадает на санитарный поезд.
Но очень быстро приходит приказ: «Врачу Гольдшмит. Предлагаю вам с получением сего отправиться на первый сборный пункт для исполнений обязанности врача означенного пункта»[54].
Что делал врач на сборных пунктах? Сортировал раненых и погибших.
Понимаете, да? Человек с высшим медицинским образованием занимается, по сути, работой санитара. Куда каких раненых поместить, а кого и в землю опустить. После этого раненые поступают к врачам, погибшие — к похоронной команде.
Такая вот военно-санитарная работа.
Впрочем, и работа санитара-сортировщика длится не долго: Генрика Гольдшмита снова отправляют в санитарный поезд.
В окне — непонятный, чужой пейзаж, который сначала интригует своей новизной, однако быстро надоедает. Все чужое, а значит, лишнее, не твое — вынужденное и временное.
А вокруг: раненые, умирающие, страдающие…
Впрочем, не страдания видятся молодому доктору. Раздраженный глаз видит не страдальцев, а безумцев.
«Состав набит сумасшедшими. Один даже не знает собственного имени и сколько ему лет, не знает и куда его везут. Другой, столь же не замечающих окружающих, бранит жену, припрятавшую его трубку. Третий, прозванный Идиотом, распевает непристойные песни»[55] — так описывает наш герой эти… как сказать?.. дни медицинской службы?.. поездки?.. путешествия?..
Люди моего поколения — и кто чуть старше или чуть моложе, разумеется, хорошо помнят замечательную повесть Веры Пановой «Спутники», по которой Петр Фоменко поставил чудесный фильм «На всю оставшуюся жизнь».
И в повести, и в картине авторы как бы сливались со своими героями, благодаря чему возникало ощущение, будто ты — читатель, зритель — сам находишься в этом санитарном поезде, ты — часть этой трагической жизни. Ты внутри. Оттого так близки тебе все участники событий и столь мучительно сильны переживания.
И на войне, и после войны, и на всех других своих войнах, и даже в мирное время Януш Корчак как бы ставил границу между собой и другими взрослыми. И граница эта всегда была на замке.
У него, разумеется, находились более или менее близкие знакомые, у него были две женщины, к которым он по-разному, но привязался. Все так. Но Корчак был мизантропом.
Мир взрослых был ему не просто не интересен, но во многом — отвратителен. Корчаку вообще не нравилось то, что делают взрослые. Но особенно жутким, разумеется, являлось то, что они «делают войну».
Гольдшмит ездил на санитарном поезде между Харбином и Мукденом и наполнялся презрениям к людям, которые придумали все эти сражения. От таких людей хотелось бежать, скрываться. Куда бежать? Где скрываться? Только к детям. Больше от взрослых скрываться некуда.
Так, постепенно, в нем зрело желание: спасаться у детей и спасать детей.
Война — как еще одно доказательство злой бессмысленности того, что делают взрослые.
К этому важному самоощущению нашего героя мы еще вернемся. А пока — история конкретного столкновения на войне с конкретным, разумеется, взрослым человеком.
История вполне конкретная, но по-своему символическая. Как, наверное, и большинство историй, случившихся на войне.
В санитарном поезде служил начальник по фамилии Погосский.
Разумеется, Гольдшмит тут же с ним поругался. Так, в состоянии постоянного конфликта проходили все рейсы.
«За поезд в целом отвечает комендант, — пишет наш герой. — Он начальник поезда, а значит, и врача — отсюда десятки стычек и недоразумений. Мой господин и властелин человек редкий — „неудачник“ бедняга. У других — чины, ордена, а он заработал себе один ревматизм — наживаться и то не умеет, жизнь на нашем поезде просто роскошная!»[56]
Обратите внимание: молодой врач предъявляет своему начальнику претензию за то, что тот не ворует: «наживаться и то не умеет». Взрослый — что возьмешь? Нелепый…