Что за странная математика?
Никогда не следует забывать, что в Доме сирот царили законы высокой игры. Счет велся на сотни… для солидности. Почему нет? Сотая статья звучит солиднее, чем десятая.
С сотой по четырехсотую статьи просто констатировали, что тот или иной ребенок вел себя плохо.
«По приговорам нашего суда, — замечал Корчак, — никого не бьют, не запирают в темных комнатах, не лишают еды или игр. Параграфы нашего кодекса — это только предостережение и напоминание. Они говорят: поступил плохо, очень плохо, старайся исправиться»[106].
Серьезные кары начинались с пятисотой статьи. Первое наказание, как сейчас бы сказали, — гласностью. Приговор мог быть опубликован в стенной газете, на судебной доске объявлений или даже сообщен родителям.
Три последние статьи — наиболее жесткие.
По восьмисотой статье о проступке воспитанника непременно сообщают его родственникам. К тому же он лишается гражданских прав, в частности, не имеет права подавать в суд на обидчика.
Девятисотая статья. Это увольнение из интерната, если в течение двух недель не найдется человек, который возьмет провинившегося на поруки.
И наконец, тысячная статья, по которой человека выгоняют из интерната без каких-либо шансов. Она почти никогда не применялась.
Понимаете, да? Корчаку удалось сделать так, чтобы суд — суд!!! — стал, если угодно, школой милосердия, а не наказания.
Мы в какой системе координат существуем? Если ребенок провинился — должен быть наказан.
Кто определяет степень вины и суровость наказания?
Взрослые.
Корчак резко ломает эту систему. И обиженный, и провинившийся имеют право голоса. Решение принимают ровесники.
Но главное — повторю, потому что это важно, — в любой ситуации Корчак хотел, чтобы судьи стремились к оправданию, а не наказанию; к пониманию, а не к мести; к диалогу, а не к лекции.
Чтобы было понятно, какие приговоры выносил суд, — приведу в качестве примера один из них.
В суде слушалось дело о том, как трое пацанов разорили птичье гнездо.
Кто-то из воспитанников это увидел, — тут же подал в суд, суд все стороны выслушал, разобрался и принял вот такое решение.
«3 июля, в пятницу после обеда детский товарищеский суд чести в составе [следуют имена пяти учеников] рассмотрел дело о разорении птичьего гнезда Щепаньским, Ковальским и Чечотом. Судимые признали себя виновными. Принимая во внимание то, что
1) подсудимые раньше никогда не разоряли гнезд,
2) преступление было совершенно не умышленно, а по глупости,
3) виновные не оправдывались, не лгали, а только искренно раскаивались во всем, что совершили,
суд вынес приговор:
3 июля Щепаньский и Ковальский будут ужинать отдельно от остальных детей.
Принимая во внимание то, что Чечот активного участия в разорении гнезда не принимал, искренне раскаивается и сожалеет о случившимся, суд постановил: оправдать Чечота»[107].
Серьезное, настоящее, и при этом замечу, весьма гуманистическое решение суда.
Хотя по-своему и строгое. Представьте себе, что это такое для ребенка: ужинать отдельно, когда все могут на тебя показывать пальцем, и все знают, что ты — разоритель гнезд.
Думаю, не надо много говорить о том, что товарищеский суд, который еще красиво называли «суд чести», активно влиял на детей, воспитывал их.
Однако удивительно, что решающим образом он воздействовал и на педагогов.
Вот, что вспоминает один из них. Оказывается, товарищеский суд чести — это не игра или как минимум не просто игра, но нечто гораздо более серьезное не только для детей, но и для педагогов.
«Во мне была учительская жилка, и она мне говорила, что учитель всегда прав. Мне пришлось пройти трудный путь от такой позиции до „прости меня“ (курсив мой. — А. М.), но когда во время рассмотрения „дела“ в суде, я произнес эти слова, воспитанник переменил отношение ко мне с враждебного на дружеское. Так я стал воспитателем, но только наполовину.
Полное посвящение в воспитатели произошло в воскресенье, когда читали „дела“ за всю неделю, и я не находил себе места, не зная, как воспримут „мое дело“ 150 детей, 150 мальчиков. Оказалось же, что из параграфа 96 „Суда чести“ Корчака был выбран один пункт: „Суд принимает к сведению“, — так суд зафиксировал мое извинение перед воспитанником.
Увидев, с какой лояльностью 150 воспитанников восприняли мое извинение, я подумал, что мой авторитет от этого совсем не пострадал, напротив, с этого момента он заметно окреп. Так из учителя я стал воспитателем»[108].
Педагог не описывает причину конфликта — она не важна. Точнее, важна не она. На самом деле, главное, что есть место, где преподаватель может признать свою ошибку и где его поймут. По мнению педагога искреннее признание в собственной ошибке и превращает учителя в воспитателя.
И все это посредством товарищеского суда чести.
Поразительно, нет?
Не правда ли, в работе суда чести видны основные педагогические принципы Корчака и, главное, суть его отношения к детям?
Сегодня мы довольно уничижительно относимся к самому понятию «жалость», нам всерьез кажется, что жалость — высокомерна, а потому — унизительна. Да, так бывает. Однако случается и по-другому.
Пример Януша Корчака доказывает: педагог должен иметь жалость к воспитаннику (детям вообще очень нелегко живется), но это жалость, если можно так выразиться: поднимающая ребенка, предоставляющая ему возможность проявить себя, бороться.
Многие школы строят свое отношение к детям… как бы это сказать?.. на приговорах, которые, как правило, выносятся в начальных классах и потом сопровождают ребенка все годы обучения: этот — хулиган; этот — двоечник; этот — пассивный…
Американские психологи случайно провели такой эксперимент. Девочка, поступая в школу, сдавала тест на IQ, и у нее получился очень низкий результат. С тех пор она стала двоечницей. Но, когда она училась в четвертом классе, проверка выяснила, что тесты перепутали, и ее IQ при поступлении был достаточно высок. После этого чудесным образом двоечница стала отличницей.
Учителя часто оценивают ребенка, исходя не из его способностей, а из привычного на него взгляда. Эта проблема волновала Корчака. Поэтому он придумывал сейм, суд, чтобы дети имели возможность проявиться по-разному, чтобы они могли открыться учителям, чтобы оценка человека не превращалась в приговор.
Корчак вообще считал, что именно в школе взращивается ужасная зависимость человека от чужого мнения, когда он начинает всерьез — на всю жизнь! — переживать, что о нем подумают: официант, или швейцар, или любой посторонний человек.
Понимаете, как история… Школа, а часто и мы, родители, погружаем наше чадо в атмосферу, где его мнение не важно, ведь куда значимей то, что скажут старшие. Так, постепенно, у человека вырабатывается привычка жить, ориентируясь на другую, чужую точку зрения. Привычка, которая часто остается на всю жизнь.
Корчак был убежден: ребенок обязан чувствовать себя свободным, а его общение со взрослыми не должно превращаться в поток замечаний от старшего — к младшим.
И потому требовал серьезного и вдумчивого отношения к своим воспитанникам. Походя только сорняки растут — свободного человека походя воспитать невозможно.
В сущности, все, что делал Корчак в Доме сирот было продиктовано желанием воспитать свободных и мощных людей.
Погодите… А если ребенок не прав — как быть? А если сопротивляется чему-то важному и нужному?
Корчак утверждал: чем незаметнее ты сломаешь сопротивление, тем лучше.
То есть не криком, не замечаниями и тем более не наказаниями… Это все методы, построенные на страхе, и потому работают только в короткой перспективе.
Разговор, шутка… Спокойное, равное обсуждение — вот что значит незаметно ломать сопротивление. Когда и ломки-то никакой не существует. Просто беседуют два человека разного возраста; беседуют на равных, что важно; и в результате один понимает что-то, до чего он прежде не мог догадаться.
Надо заметить, что многие его за это критиковали. Возникали конфликты даже со Стефанией Вильчинской, которая, как и некоторые другие, считала, что система Корчака недостаточно хорошо готовит воспитанников к трудностям жизни.
Для того чтобы понять, кто в этом споре прав, необходимо изучить то, насколько успешно сложилась жизнь выпускников Варшавского дома сирот Корчака. Как вы понимаете, такое скрупулезное исследование не входит в задачу этой книги. Да и война, холокост очень сильно повлияли на судьбы выпускников детского дома, вполне возможно не дав им раскрыться так, как мечталось Корчаку.
Но я твердо убежден, что и практика, и теория Корчака сегодня абсолютно необходимы для более продуктивного и, если угодно, правильного обучения детей.
То, что придумал Корчак в Доме сирот, сегодня могут делать родители, если они хотят видеть своих детей более раскрепощенными и свободными.
Могла бы это делать и наша школа, но, боюсь, ей, как водится, не до этого.
…Так и шла бы, наверное, себе жизнь в Доме сирот, если бы не наступил 1914 год, и Корчак не был бы мобилизован на фронт Первой мировой войны.
Шел на фронт. Врачом. Помогать и лечить.
А выяснялось, что самым важным делом на войне, оказалось написание книги, которая, с моей точки зрения, является его главным произведением.
Интернат во время страшной войны остался на попечении Стефы. Как удалось ей справиться и сохранить Дом сирот?
Часть вторая. Продолжение и финал
Глава пятнадцатая. Стефания. Одиночество
В 1914 году началась Первая мировая война, и доктора Януша Корчака мобилизовали в Русскую императорскую армию. Он был вынужден бросить только-только начавшееся любимое дело и уйти на фронт.