— Папочка, папочка, пошли домой»[112].
Ко мне «на поговорить» пришел папа четырнадцатилетнего мальчика. Папу волновал чрезвычайно важный вопрос, хотя серьезный отец сразу предупредил, что на его решение у него совсем мало времени.
Вопрос такой:
— Я считаю, что сын должен быть юристом — очень востребованная профессия. А жена настаивает: лучше стоматологом. Кто из нас прав, скажите?
Я поинтересовался:
— А у самого пацана спрашивали?
Папа посмотрел удивленно:
— Зачем? Ему ж четырнадцать лет, он еще ничего не понимает в жизни.
Подлинная история XXI века… А как же было в XIX, XX?
Педагогические книги Януша Корчака совершали подлинные революции в умах.
Мы уже немного говорили о том, как относились к детям в те годы (и чуть предшествующие им), когда жил великий педагог. Настало время продолжить и расширить наш разговор.
Итак. Что такое отношение к детям во времена Корчака и в годы, предшествующие этим временам?
Вот что пишет замечательный исследователь Вера Бокова: «Дети умирали при появлении на свет, гибли от детских болезней, их косили эпидемии и несчастные случаи. В общем, если из пятнадцати рожденных выживало пятеро, родители считали это милостью судьбы… К смерти ребенка не относились как к непоправимой трагедии»[113].
В 1915 году провели исследование в десяти американских сиротских приютах, куда сдавали детей-сирот и отказников. Во всех учреждениях, кроме одного, все (!!!) дети умирали, не дожив до двух лет. Начало ХХ века.
Дети были рабочей силой. Мало оплачиваемой, а потому выгодной. По приблизительным подсчетам в середине XIX века количество детей до четырнадцати лет составляло на фабриках и заводах России четверть — 25 процентов. Поскольку заступиться за себя дети не могли, а за них заступаться было, как правило, некому — гоняли их нещадно. Они работали иногда по 13 часов, то есть более полусуток.
Характерно, что на многих фабриках и в России, и в Европе окна в цехах задраивали занавесками, чтобы дети не отвлекались, глядя на улицу. Так они и трудились в душных темных помещениях.
Рабы ХХ века…
Что, детей разве не учили? — возникает вопрос.
Учили… Почти по Пушкину: «Мы все учились понемногу / Чему-нибудь и как-нибудь».
Вывод о том, как учили, делает не кто-нибудь, а великий русский педагог, основатель русской научной педагогики Константин Ушинский.
Вывод сей предельно прост: «Нужно ли еще доказывать, что теперь несчастный мальчик, попавший в классическую гимназию, если дойдет не далее 3-го класса, то положительно ничего не знает?»[114]
Карин Калверт в своей замечательной книге «Дети в доме» описывает такой эпизод. В гости к даме зашел некий Уильям Моррис со своей сестрой. «Когда его спросили, сколько у сестры детей, пораженный Моррис ответил: „На самом деле я никогда не спрашивал ее об этом“ и пояснил, что считает „детей гораздо более скучными, чем щенки или котята“»[115].
Дети — не люди. Дети — некие существа, которые в перспективе могут превратиться в людей.
Очень точно написал об этом замечательный драматург Вадим Коростылев в пьесе, посвященной Корчаку (напомню: здесь он назван Учитель) «Варшавский набат», о которой мы уже говорили.
«Вольф [немецкий учитель]. Герр учитель! Поймите! Дети — это только черновики. Каждый ребенок — это только черновик человека. Неудачные черновики выбрасывают, сжигают. Они не должны становиться достоянием.
Учитель. Черновики?.. Значит, вы тоже были когда-то черновиком? И вы полагаете, что получилось очень удачно, когда вас переписали набело? Вы уверены, что вы достояние?»[116].
За тридцать лет до этих событий, на фронте не Второй, но Первой мировой войны, Корчак вряд ли мог представить, какие ужасы ждут его самого и воспитанников его Дома сирот, когда его страну оккупируют фашисты. Однако протест против того, чтобы ребенка воспринимали как «черновик жизни», как недочеловека бурлил в нем уже тогда.
И книга «Как любить ребенка», если угодно, — выраженный протест против такого взгляда на детей.
Ребенок не готовится жить, а живет! — утверждает Корчак. — Причем подчас более интересной и насыщенной жизнью, чем взрослые.
Вадим Коростылев, хорошо изучивший не только жизнь, но и философию Корчака, пишет об этом, почти дословно цитируя Корчака:
«[Взрослые говорят: ] „Дети нас утомляют!
Надо все время
Опускаться до их понятий.
Опускаться,
Наклоняться,
Сгибаться,
Сжиматься…“
Но мы не от этого устаем.
А от того,
что надо подниматься
до их чувств.
Подниматься.
Становиться на цыпочки.
Тянуться.
Чтоб не обидеть»[117].
А Януш Корчак продолжал бороться с таким взглядом. Биться за уважение к ребенку, за признание его человеком.
Послушаем Корчака. Поговорим с ним, если захочется.
«Игры не столько стихия ребенка, сколько единственная область, где мы предоставляем ему более или менее широкую инициативу. Лишь в играх ребенок чувствует себя до некоторой степени независимым. Все остальное — мимолетная милость, временная уступка, на игру же у ребенка есть право».
«Взрослым кажется, что дети не заботятся о своем здоровье: если за ними не смотреть, они повыпадали бы все из окон, потонули бы, попали бы под машины, повыбили бы себе глаза, поломали бы ноги и позаболевали бы воспалением мозга и воспалением легких, — и уж сам не знаю, какими еще болезнями. Нет. Детям совершенно так же, как и взрослым, хочется быть здоровыми и сильными, только дети не знают, что для этого надо делать. Объясни им, и они будут беречься».
«Хороший ребенок. Надо остерегаться смешивать хороший с — удобным».
«Ребенок не почва, вспаханная наследственностью под посев жизни; мы можем лишь содействовать росту того, что дает буйные побеги еще до первого его вздоха. Известность нужна новым сортам табака и новым маркам вина, но не людям».
«Если поделить человечество на взрослых и детей, а жизнь — на детство и зрелость, то детей и детства в мире и в жизни много, очень много. Только, погруженные в свою борьбу и в свои заботы, мы их не замечаем, как не замечали раньше женщину, крестьянина, закабаленные классы и народы. Мы устроились так, чтобы дети нам как можно меньше мешали и как можно меньше догадывались, что мы на самом деле собой представляем и что мы на самом деле делаем».
«Быть может их [прав ребенка] больше, я установил три основных:
1. Право ребенка на смерть.
2. Право ребенка на сегодняшний день.
3. Право ребенка на то, что он есть. <…>
Первое, неоспоримое право ребенка — высказывать свои мысли, активно участвовать в наших рассуждениях о нем и приговорах. Когда мы дорастем до его уважения и доверия, когда он поверит нам и сам скажет, в чем его право, загадок и ошибок станет меньше»[118].
На лекциях я всегда цитирую Корчака, и когда говорю о праве ребенка на смерть — реакция всегда одинаковая: сначала — шок, потом вопрос: «Что это значит?»
На этот вопрос есть несколько ответов. Мне ближе всего следующий.
Дай Бог нашим детям прожить еще много-много лет.
Но ребенок — это человек. Увы, он может умереть. Поэтому вывод о том, что каждый день нужно жить, как последний, к нему имеет непосредственное отношение.
Мы очень любим говорить: «Надо жить сегодняшним днем», — не думая, что этот, абсолютно справедливый вывод имеет отношение и к нашим детям.
Ребенок имеет право на смерть — это значит, в сущности, что ребенок имеет право жить сегодня полноценной жизнью, не ожидая, будто она начнется когда-то, когда он вырастет.
Ребенок живет сейчас, потому что завтра у него может не случиться. Так устроен мир. И взрослые не имеют права не иметь это в виду.
Рассуждения Корчака шли абсолютно вразрез с общепринятыми в то время взглядами на воспитание детей.
Корчак: «Биение крохотного, словно персиковая косточка, сердца — эхо твоего пульса. Твое дыхание несет кислород и ему. Одна кровь течет и в нем, и в тебе — и не единая алая капля крови еще не знает, останется она твоей или его или прольется и умрет, как дань, взимаемая таинством зачатия и родов»[119].
Калверт — исследователь, изучающая отношения к детям в XIX — начале XX века: «Люди полагали, что дети, еще не имея ни разума, ни чувств, ничего не ощущают, подобно растениям. Некоторые родители воспринимали младенцев как совершенно отличных от себя, решительно и настораживающе „других“ и не способны были на глубокое сочувствие ребенку»[120].
Поэтичный, прекрасный Корчак: «Мотылек над пенным потоком жизни… Как придать прочность крыльям, не снижая полета, закалять, не утомляя? Собственным примером, помогая советами, словом и делом? А если он отвергнет?»[121]
Калверт: «…родители заботились о том, чтобы их дети избегали жирной, пряной и острой пищи, мяса с кровью, чрезмерно теплых кроватей или спален; нечаянного возбуждения от одежды, игрушек; близкого контакта со слугами. <…> Детская кроватка, высокий стул, хлебный пудинг, пижама с завязками были настоящим оружием, частью оборонительного арсенала»[122]