.
Каким надо быть не просто мудрым, но смелым человеком, чтобы идти настолько против потока. И насколько надо быть уверенным в собственной правоте человеком.
Януш Корчак обогнал не только свое, но и наше время. Вывод о том, что дети — это люди, требующие к себе уважения, сегодня нередко приходится доказывать.
Януш Корчак не сзади нас, а впереди. Имеет смысл не оглядываться на него, а стремиться к нему.
Мысль писателя, вывод педагога — это и есть, собственно говоря, главное в жизни писателя и педагога. Все остальные события происходят для того, чтобы появились и эта мысль, и этот вывод.
Януш Корчак был и теоретиком, и практиком. Сам он чудесно сформулировал (помните?): благодаря теории он знает, а благодаря практике — чувствует.
Практика дает возможность осознано прочувствовать то, что делаешь.
И в теории — жизнь. И в практике — жизнь. Одну без другой не понять — только в слиянии.
Корчак предложил нам увидеть в детях не объекты воспитания, а товарищей по жизни. Интересных людей, которых мы можем учить, и у которых — вот, что важно! — мы можем учиться.
Корчак предложил нам видеть в детях не неких принципиально отличающихся от нас существ, которые только готовятся жить, а нормальных людей, имеющих право на смерть (то есть на ежедневную полную жизнь) со своим прошлым и будущем.
И в своей практической работе в Доме сирот, а потом и в интернате Фальской он относился к детям ровно так. Он не просто знал — чувствовал правильность такого отношения. Теории давала знания, практика — чувства.
Конечно, дети отличаются от взрослых. Но это повод не разойтись, а, наоборот, сойтись для взаимного изучения.
Да, дети другие. Но задумаемся: «друг» и «другой» — однокоренные слова. Любой другой — потенциальный друг, а не навечно чужой человек.
Корчак предложил нам, прежде чем воспитывать ребенка, изучить и себя, и его. Вообще, семья по Корчаку — это школа познания друг друга. Без такого познания невозможно не только образование, но и просто общение.
«Как любить ребенка», «Право ребенка на уважение», и «Правила жизни» — безусловно, великие книги, которые ни много ни мало вносят в миропорядок иную форму взаимоотношений главных строителей этого миропорядка: взрослых и детей.
Вы никогда не задумывались, что мир строят только взрослые и дети? Больше некому. Ну разве что примкнувшие к ним, кошки, собаки и лошади.
И от того, какими будут взаимоотношения взрослых и детей в конечном счете зависит: каким будет мир.
Все это Януш Корчак нам рассказал. Разъяснил. Пояснил примерами и приправил эмоциями, чтобы легче воспринять.
Восприняли мы? Не вообще — теоретически, а конкретно в своей семье, своем доме? Как нам кажется: мы — поводыри своим детям или товарищи? Мы умеем слушать свое чадо или постоянно раздаем указания? Мы относимся к ребенку как к объекту воспитания или как к другу?
От ответа на эти вопросы зависят не только наши отношения с подрастающим поколением, но и судьба этого самого поколения, судьба конкретно вашего сына или дочери; внука или внучки. Поскольку уроки детства, ранние обретения или потери, детское понимание или, наоборот, не понимание — это все то, что остается в душе человека навсегда, либо осветляя душу, либо накрывая ее тенью.
Теория эта или практика?
Не знаю.
Жизнь.
А нам пришла пора рассказать, что за жизнь была у Корчака на войне, во время которой создавались великие книги о любви и уважении к детям.
Глава семнадцатая. Эх, дороги…
Эх, дороги…
Пыль да туман,
Холода, тревоги
Да степной бурьян.
Знать не можешь
Доли своей:
Может, крылья сложишь
Посреди степей… —
пели мои родители — оба, прошедшие войну, папа на фронте, мама в тылу — замечательную песню Льва Ошанина и Анатолия Новикова.
Песня о другой войне, не о той, на которой сражался наш герой. Но, мне кажется, произведение это настолько поразительное, что, в сущности, рассказывает о любой войне. Во всяком случае, дороги — наверное, главное слово для фронтовика, в том числе и для Корчака.
Надо заметить, что Януш Корчак пишет о Первой мировой войне крайне скупо. Он — абсолютно мирный человек. Война ему противна настолько, что он предпочитает о ней особо не вспоминать. Ни обобщений, ни выводов не делать.
На фронте наш герой сделал карьеру (если, конечно, ловко употреблять здесь такие слова): ушел лейтенантом, стал капитаном.
Понятно, что военная карьера Корчака абсолютно не радовала, но как минимум свидетельствовала о том, что дело свое военно-медицинское он делал хорошо.
Корчак служил младшим ординатором дивизионного лазарета в армии Самсонова.
Младший ординатор лазарета — это не фронтовой врач, уносящий раненных под огнем врага с поля боя. Это доктор, который видит результаты войны: разоренные деревни и города; плачущих детей; истекающих кровью солдат — красивых молодых парней, которые становились никому не нужными инвалидами.
В одной из деревень Корчак заметил слепого еврейского старика, который ходил по пепелищу и искал свой дом. Дом сгорел, но старик этого не видел и, перемешивая ногами золу, шагал в поисках сгоревшего дома.
Картинка врезалась в память навсегда.
Война сделала характер Корчака еще более мизантропичным. Он все больше убеждался в том, что от мира взрослых ничего хорошего ожидать нельзя.
«Мне бы с камешками поговорить — с людьми не очень получается, — признавался Корчак. — И не то, чтобы я не хотел — это какой-то врожденный изъян»[123].
С камешками тоже не больно-то поговоришь. И что же делать? Где отыскать собеседников? Ведь в молчании жизнь представляется еще более бессмысленной.
К детям! Всегда и только к ним.
Они — спасение, они — выход, они — защита.
В 1917 году госпиталь из Тирасполя, где служил наш герой, эвакуировали в Киев.
Под Киевом Корчак работал тем, кем умел и хотел — педагогом. Правда, на этот раз работа требовала немыслимого, почти нечеловеческого напряжения.
Корчаку поручили четыре (!!!) интерната для детей, у которых война отняла дом и родителей. Четыре сиротских дома в стране, изнывающий от голода и холода.
Стефания Вильчинская в Варшаве, Януш Корчак под Киевом делали, в сущности, одно и то же: старались помочь детям, по чьим судьбам жестоко прокатилась война.
Корчак писал, что его рабочий день продолжался 16 часов. В полной темноте, всегда голодный, он два раза обходил четыре дома, чтобы оказать детям ту медицинскую помощь, какую мог. Да и чтобы просто поддержать их, поговорить, рассказать сказку, если у него находились силы говорить, а у детей — слушать.
Из еды ничего, кроме сушенной рыбы, невозможно было отыскать.
Не хватало дров. Дети и Корчак воровали их в лесу. Занятие опасное. Если замечал лесник — без предупреждения стрелял дробью. Но без этих «елок-палок» воспитанники интернатов вовсе бы замерзли.
«Еще буржуазный лесник в уже коммунистическом лесу, — пишет Корчак. — А потом следует признание. — Я тайком купил буханку хлеба и ел его ночью в темноте, как вор. Я прятался и скрывался.
Мне стыдно было честно сказать:
— Я не смогу — голод мой не может перешагнуть определенной границы. Мне нужны силы»[124].
И силы откуда-то находились — силы помогать детям.
Как можешь. Как умеешь. Но все свои силы — им, беспомощным и маленьким.
Так было у Корчака всю жизнь, до последнего часа: копить силы, чтобы отдать их детям…
В одном из интернатов Корчак встретил одиннадцатилетнего мальчика по имени Стефан.
Условия, в которых жил Стефан, как и другие дети, были ужасны. У нашего героя возникла мысль взять мальчишку себе, однако возникли сомнения.
Почему?
Корчак никогда индивидуально ни с кем не занимался. Воспитанников должно быть «сто плюс» — такое количество для него в самый раз.
Это не случайность, не веление обстоятельств, но — четкая позиция: если можешь помочь многим, не трать себя на одного. Тем более если твердо решил: никогда не заводить детей.
Однако, подумав, Корчак счел необходимым в данном случае сосредоточиться на одном ребенке. Чему, как человек пишущий нашел, разумеется, объяснение.
«Мне кажется, воспитатель, уставший от большого коллектива, вправе — а быть может, даже обязан — <…> на некоторое время уйти от толпы в тишину, чтобы затем вновь вернуться к работе с группой. <…> Всего две недели я провел с одиннадцатилетнем Стефаном — и убедился, что наблюдение за одним ребенком дает не менее богатый материал, приносит не меньше забот и радостей, чем работа с группой детей»[125].
То есть наш герой провел своего рода эксперимент. Полезно ли тратить эмоции, силы и время на одного воспитанника? Что можно понять, общаясь с одним ребенком, какие сделать выводы?
Эксперимент, как считал Корчак, удался.
Длился он, напомню, две недели…
Стефан — ребенок, чью судьбу искалечила война.
Мама Стефана умерла, когда мальчику исполнилось семь лет. Его воспитывал папа, но началась война — и тот пропал на фронте.
Стефан не был уверен, что узнает отца, если увидит, потому что все солдаты казались мальчику одинаковыми.
Корчак взял ребенка из одного приюта.
Вот как он сам пишет о том, что это было за место: «Это не интернат, а помойка, куда сбрасываются отходы войны, печальные жертвы дизентерии, сыпного тифа и холеры, унесших родителей (точнее, матерей — отцы сражаются за новый передел мира). — И заканчивает удивительными, полными трагической иронии словами. — Война — не преступление, это триумфальный марш, ликование обезумевших на пьяном сатанинском пиру»