— Конечно. Но вернемся к твоему первому вопросу — да, Клара немного сердится. Она тобой недовольна. Или, может быть, она рада убедиться, что ты подтверждаешь ее худшие опасения. По крайней мере запахло жареным. На твоем месте я бы...— Уэйд смотрит на дверь и поднимает брови.— На твоем месте я бы обернулся.
В дверях — Липучка, она выглядит как хороший типаж для фотографии Уокера Эванса12 времен депрессии, на каменном лице застыло выражение подозрительности. Она блюстительница протокола, жрица второго издания «Полного словаря» Уэбстера, у нее орлиный взор и нюх ищейки. Клара бросает на тебя взгляд, который может расколоть стекло, а затем уходит. Она хочет, чтобы ты какое-то время помучился.
Ты начинаешь копаться у себя в столе и наконец извлекаешь оттуда ингалятор «Викс». Мозги твои замело снежными сугробами, и сейчас ты пытаешься прочистить дорожку сквозь завалы.
— Ну что, горло замучило? — Уэйд бросает на тебя понимающий взгляд. Он гордится своим всеведением, но достаточно хитер, чтобы не делать людям гадостей. Ты подозреваешь, что его сексуальная подготовка носит в основном теоретический характер. Он обожает пикантные слухи и всегда рассказывает тебе, кто с кем спит. Впрочем, ты ничего не имеешь против. На прошлой неделе, например, досталось Дэвиду Боуи и князю Ренье13.
Пытаешься сосредоточиться на статье о выборах во Франции. Твоя задача — проследить, чтобы там не оказалось фактических или орфографических ошибок. В данном случае фактическая сторона дела настолько запутана, что разобраться в ней совсем не просто. Автор, бывший обозреватель по вопросам гастрономии, щедро уснастил свое творение прилагательными и совершенно пренебрег существительными. Престарелого министра он именует «комковатым», а идущего в гору социалиста «подрумяненным». Липучка, наверно, дала тебе этот материл для того, чтобы ты повесился. Она знала, что здесь — полная несуразица. Знала она, вероятно, и то, что запись в анкете (где ты сообщал, что свободно владеешь французским) — сплошная липа, а ты чересчур горд, чтобы это признать. Проверка фактов требует многочисленных телефонных звонков во Францию, и на прошлой неделе ты выглядел глупо, талдыча свое je ne comprends pas14 различным министерским чинам и их помощникам. К тому же у тебя есть свои причины, по которым ты не хочешь звонить в Париж, разговаривать по-французски и вообще слышать не желаешь об этом проклятом городе. Причины эти связаны с женой.
Проверить все факты в данной тебе статье совершенно невозможно, и в то же время отказаться от задания, сохранив при этом достоинство, тоже нельзя. Остается надеяться на то, что автор вопреки обыкновению не наделал ляпов. А также на то, что Липучка не пройдется, как обычно, по тексту частым гребнем.
Ну за что она тебя ненавидит? Она же, в конце концов, взяла тебя на работу. Когда же ваши отношения стали портиться? Ты ведь не виноват, что она никогда не была замужем. После собственного семейного Перл-Харбора ты понял, что жизнь в одиночку во многом объясняет раздражительность и неровность характера. Иногда тебе хотелось ей сказать: Слушай, я ведь тоже знаю, каково быть одному. Ты как-то видел ее в маленьком баре неподалеку от Колумбуса15. Там еще, помнится, стоял рояль. Она сидела, зажав в руке бокал, и ждала: может, кто-нибудь подойдет и поздоровается. Когда она устраивала тебе выволочку, хотелось спросить: Неужели вы не понимаете, что мучаете меня? Но к тому времени, когда ты уразумел, в чем тут дело, было уже поздно. И вот теперь она жаждет твоей крови.
Возможно, все началось после той истории с Джоном Донлеви. Ты и месяца не проработал в журнале, а Клара ушла на неделю в отпуск. Донлеви, получив вторую Пулицеровскую премию, решил поразмять извилины и накатал для журнала рецензию. В вашем отделе рецензии на книги считались материалом не слишком важным, и Клара оставила статью тебе. По своей наивности ты не только выправил кое-какие ошибки в цитатах, но и стал редактировать сам текст, да к тому же усомнился, верно ли автор понял книгу. Ты отдал гранки и, довольный, отправился домой. В секретариате получилась какая-то неувязка и вместо экземпляра, просмотренного редактором, Донлеви получил твой. Редактор, моложавая женщина, только что пришедшая из университетского журнала в Йеле, просто балдела от того, что работает с такой знаменитостью. Узнав о случившемся и увидев твой экземпляр, она пришла в ужас. Тебя вызвали к ней в кабинет и отчитали за небывалую наглость. Править Джона Донлеви! Ужасно. Немыслимо. Да у тебя молоко на губах не обсохло! Если бы ты учился в Йеле, то, может быть, и умел бы себя вести. И вот, пока она ломала голову над тем, как получше объяснить Донлеви этот возмутительный случай, он позвонил сам и сказал, что благодарен за правку и кое-какие замечания принимает. Ты узнал о таком повороте событий от телефонистки, которая подслушала их разговор. Больше редакторша с тобой не общалась. По возвращении Клары последовала еще нотация уже от нее, при этом было добавлено, что ты поставил ее и весь отдел в неудобное положение. Когда вышел номер журнала, ты с некоторым удовлетворением заметил: наиболее ценные твои замечания приняты к сведению. С тех пор Клара отреклась от тебя.
Надо отдать Кларе должное: в последнее время ты не очень тщательно исполнял свои обязанности. Наверное, все дело в характере. Ты вроде бы стараешься, стараешься, но совсем не считаешь этот труд интеллектуальным или хотя бы просто достойным человека. Разве не должны компьютеры освободить нас от этой нудоты?
По сути дела, ты не хочешь работать в отделе проверки. Ты бы предпочел трудиться в Прозе. Ты не раз осторожно намекал на желание перейти туда, но в литературном отделе в последние годы не появлялось вакансий. Работники твоего отдела презирают беллетристику; весь этот словесный маскарад, в основе которого не лежат факты, представляется им мясом, лишенным костей. Существует мнение, что если литература и не умерла, то она по крайней мере далека от действительности. Но ты скорее без всяких колебаний выберешь новый рассказ Беллоу, чем статью о съезде республиканской партии в шести частях. Вся проза, публикуемая в журнале, идет через ваш отдел, и поскольку никто не жаждет ею заниматься, ты принимаешься за проверку: если в рассказе с местом действия в Сан-Франциско фигурирует экстрасенс Фил Доукс, необходимо убедиться, что в телефонном справочнике этого города нет никакого Фила Доукса, который мог бы объявиться и подать на журнал в суд. При работе с литературным произведением дело обстоит совсем не так, как с проверкой документального материала, а как раз наоборот. Нужно удостовериться, что в рассказе ни в коем случае не фигурируют реальные люди и события. И хотя читаешь ты, что называется, «по диагонали», это все же дает тебе возможность познакомиться кое с чем, достойным внимания. Поначалу Липучка, казалось, была довольна, что ты берешься за дело, которым никто не хочет заниматься, но теперь она пеняет тебе за то, что ты тратишь слишком много времени на беллетристику. Ты отступник в царстве фактов! Между тем работники отдела прозы вовсе не в восторге от сообщения, что в сцене рыбной ловли на мушку допущена явная «клюква», ибо там упомянуты бабочки-желтушки, которые якобы плодятся на какой-то речке в Орегоне, а на самом деле бабочек-желтушек там никогда и не было. И тебе поневоле приходится выступать в роли эдакого посланца из страны педантизма. «Так что же, черт возьми, плодится в этом проклятом Орегоне?» — спрашивает редактор. «Лососиные мухи, например»,— отвечаешь ты. При этом хочется извиниться: такова моя работа — мне она тоже не нравится.
К твоему столу подходит Меган Эвери. Она берет в руки вставленную в рамку вышивку гарусом, над которой Уэйд корпел к твоему дню рождения, на ней слова:
Факты не зависят от точки зрения,
Факты не меняются от моего хотения.
«Токинг хедс»
Когда Уэйд подарил тебе эту штуку, ты не знал, то ли поблагодарить его за потраченное время и проявленную заботу, то ли обидеться, усмотрев тут намек на твою профессиональную некомпетентность. Меган спрашивает:
— Как дела?
Ты отвечаешь, что все в порядке.
— Правда? — Меган хочет, чтобы в жизни все было по-честному. У таких, как она, надо брать уроки здравого смысла. Почему ты никогда не пытался поговорить с ней откровенно. Она старше тебя и разумнее. Ты даже не знаешь толком, сколько ей лет: у нее, кажется, вообще нет возраста. Это броская или скорее привлекательная женщина, но по натуре она настолько серьезна и практична, что трудно увидеть в ней существо противоположного пола. Она хотя и была однажды замужем, но чем-то напоминает эмансипированных, уверенных в себе женщин из Уэст Виллидж, способных без сильного пола и за себя постоять, и помочь друзьям в их многочисленных несчастьях. Ты уважаешь ее. На свете не так уж много разумных людей. Может, стоило бы когда-нибудь пригласить ее пообедать.
— Да, действительно, все в порядке,— говоришь ты.
— Помочь тебе с этими французами? Сейчас я не очень занята.
— Спасибо. Наверное, я и сам справлюсь.
В двери появляется Липучка. Она кивает тебе.
— Мы решили, что французская статья пойдет в ближайшем номере. Это значит, что она должна быть на моем столе сегодня до вашего ухода. Завтра после обеда мы сдадим ее в печать,— она помолчала.— Управитесь?
Выше себя не прыгнешь, и ты подозреваешь, что она это знает.
— Я мог бы сегодня вечером отдать ее прямо в секретариат, не утруждая вас.
— Нет, статья должна быть у меня,— говорит она.— Может быть, вам помочь?
Ты мотаешь головой. Если она сейчас увидит, в каком состоянии текст, тебе конец. Ты не соблюдал правила. Ты ставил пометки ручкой там, где нужно было работать карандашом. Вместо синего карандаша у тебя — красный. На полях — телефонные номера, страницы — в пятнах от кофе. Ты преступил все запреты! И теперь тебе надо найти чистый экземпляр гранок. Липучка очень любит придираться к формальностям.