сли поискать для нее подходящие эпитеты, то, пожалуй, лучше всего подойдут два: металлическая и мужеподобная. Оба слова на М. Тереза — блондинка, чересчур коротковата и полновата для манекенщицы. Элейн оглядывает тебя так, словно ты куплен ею в супермаркете по оплошности и теперь она собирается вернуть тебя обратно.
— А ты не приятель Аманды Уайт?
— Я ее муж. То есть, бывший муж.
— Она работала в Париже, показывала осенние модели,— говорит Тэд,— и попала в перестрелку между палестинскими террористами и французской полицией. Полнейшая нелепость. Случайно проходила мимо. Бессмысленная смерть. Он не любит говорить об этом.
Тэд выкладывает все очень убедительно. Ты сам ему почти веришь. Он производит впечатление человека, причастного к мрачным тайнам закулисной политической игры, и это внушает доверие к его немыслимым россказням.
— Это ужасно,—говорит Тереза.
— Это трагедия — настоящая трагедия,— говорит Тэд.— Извините, я вас покину на минуточку, у меня есть кое-какие дела.— Он откланивается и направляется к двери.
— Это правда?
— Не совсем.
— А что Аманда делает сейчас? — спрашивает Элейн.
— Не знаю. Думаю, она в Париже.
— Стойте-ка,— говорит Тереза.— Она жива?
— Мы, можно сказать, разошлись.
— Жаль,— говорит Элейн.— Она была ничего.— Элейн поворачивается к Терезе.— Без претензий, свеженькая, как парное молоко. И большая искусница по части этих дел.
— Я этого не понимаю,— говорит Тереза.
— Я тоже,— отвечаешь ты.
Ты хотел бы как можно быстрее сменить тему. Тебе не нравится изображать птицу с перебитым крылом, особенно когда ты именно так себя и чувствуешь. Подбитый селезень... Тебе бы хотелось быть орлом или ястребом, безжалостным и хищным, парящим среди одиноких скал.
— А ты вроде бы что-то писал? — спрашивает Элейн.
— Да, пописываю немного. Точнее говоря, я редактор.
— О боже,— произносит Тереза, когда ты упоминаешь название своего журнала.— Я читаю его всю жизнь. То есть, его выписывают родители. Я всегда листаю его, когда жду приема у гинеколога. А какая у тебя фамилия? Может, я слышала о тебе? — Она спрашивает о журналистах и художниках, работающих в журнале. Ты вываливаешь ей на голову обычную порцию сплетен, которые никогда не прошли бы проверки в твоем отделе, особенно под бдительным оком Липучки.
Не вдаваясь в подробности, намекаешь на то, что занят чрезвычайно важным и ответственным делом. Раньше ты мог запросто убедить в этом не только себя, но и других, теперь же душа не лежит. Тебе претит такое позерство, однако продолжаешь хвалиться, словно для тебя и в самом деле важно, чтобы эти две совершенно чужие особы незаслуженно восхищались твоей персоной. Лакейская должность в уважаемом заведении не многого стоит, но это все, что у тебя есть.
В свое время ты считал себя очень привлекательным. При этом подразумевалось, что у тебя, конечно же, очаровательная жена и интересная работа. Ты был парень что надо. Ты вполне заслуживал известной части благ мира сего. Когда ты встретил Аманду и переехал в Нью-Йорк, ты уже не ощущал себя там сторонним наблюдателем. В детстве тебе представлялось, будто все посвящены в некую великую тайну, которую от тебя скрывают. У остальных, казалось, есть в жизни какая-то особая цель. Эта убежденность возрастала каждый раз, когда ты переходил из одной школы в другую. Отец вечно менял работу, вы все время переезжали с места на место, и ты снова оказывался в положении новичка. Каждый год ты должен был постигать очередной свод условностей. То велосипед у тебя оказывался не такой, как у других, то носки — не того цвета. Если ты когда-нибудь займешься психоанализом, то, несомненно, придешь к убеждению, что решающим в твоей судьбе был отнюдь не акт твоего появления на свет, а следующая омерзительная сцена: ты стоишь на школьном дворе, а возле тебя, как индейцы, окружившие обоз колонистов, толпятся мальчишки. Они гогочут и тычут в тебя пальцами, тем самым демонстрируя, что ты — чужак. Сцена эта неизменно повторялась на десятках самых разных школьных дворов. И, лишь поступив в колледж, где все — новички, ты начал познавать секреты того, как завоевывать друзей и оказывать влияние на других. Но, даже став докой в этом деле, ты все же понимал: у тебя это умение — приобретенное, а у других оно — врожденное. Тебе удавалось обмануть окружающих, но ты никогда не переставал бояться, что когда-нибудь будешь разоблачен как обманщик и самозванец. Именно так ты и чувствуешь себя сейчас. Даже теперь, когда ты бахвалишься журналистскими похождениями, замечаешь, что взгляд Элейн блуждает по комнате, не останавливаясь на тебе. Она пьет шампанское. Ты видишь, как она опускает язык в вино и водит им по кромке бокала, напоминающего по форме тюльпан.
Женщина, похожая на какую-то знаменитость, поднимает глаза от столика и машет рукой. Элейн машет в ответ. Ее улыбка становится кислой, когда женщина отворачивается.
— Обрати внимание,— говорит Элейн.— Силиконовая имплантация.
— Не уверен. Мне она кажется довольно плоской.
— Да не сиськи — щеки. Она сделала эту дурацкую силиконовую подсадку, чтобы казалось, будто у нее есть скулы.
Возвращается Тэд, очень довольный собой.
— В бинго сыграл,— говорит он.
Уже за полночь. Если вы сейчас что-нибудь затеете, то вряд ли скоро развяжетесь. Раздумываешь, не пора ли смываться. Говорят, спать полезнее всего ночью. С другой стороны, немножко кайфа — тоже не повредит. Совсем немножко, для поднятия духа.
Через минуту вы уже топаете вниз, в уборную. Тэд насыпает несколько широких бороздок порошка на сиденье унитаза. Первыми нюхают Элейн и Тереза. Наконец, Тэд дает попробовать тебе. Сладкий ожог в носу — словно глоток холодного пива в жаркий августовский день. Тэд насыпает, чтобы нюхнуть еще разок, и когда вы отваливаете из клозета, вам уже, что называется, море по колено. Вас охватывает охота к перемене мест. Определенно должно произойти что-то прекрасное.
— Двигаем отсюда,— говорит Тэд.
— Куда? — говорит Тереза.— Туда, где мальчики?
— Туда, где девочки,— говорит Элейн. То ли она пытается сострить, имея в виду название какой-то кинокартины, то ли на что-то намекает.
Наконец, ваша веселая команда решает, что теперь ее цель — «Разбитое сердце». Вы ловите такси и совершаете марш-бросок в северную часть города.
У дверей — толпа желающих разбить сердца, все это, похоже, обитатели пригородных районов. Тэд проталкивается через гущу людей, осаждающих вход в заведение. Чтобы не платить за вход, Элейн и Тереза делают вид, что страшно-увлечены беседой, и вам с Тэдом приходится раскошелиться. Зал довольно пустой.
— Рано,— говорит Тэд. Он разочарован. Он терпеть не может приходить, когда не все в сборе. Он гордится своей пунктуальностью; для него быть вовремя — значит являться последним.
Элейн и Тереза исчезают минут на пятнадцать. Тэд обнаруживает за одним из столиков своих друзей. Судя по всему, они из какого-то рекламного агентства. Все обсуждают новый журнал под названием «Ярмарка тщеславия». Некоторым он нравится, некоторым — нет.
— Полная каша,— говорит Стив, литературный правщик,— какой-то абстрактно-экспрессионистский подход. Размазывают чернила по листу бумаги и надеются, что на нем появится рисунок.
Ты отправляешься за выпивкой, обшаривая глазами толпу в поисках одиноких женщин. Сейчас вроде бы таковых не имеется. Тут все свои, все друг друга знают. Ты шел сюда в приподнятом состоянии духа, а сейчас настроение у тебя явно падает. К тому же, ты испытываешь разочарование — то совершенно неизбежное разочарование, которое охватывает тебя всякий раз, когда приходишь в новый клуб. Ты стремишься туда полный надежд, которым, как показывает опыт, не суждено оправдаться. Ты всегда как-то забываешь, что не любишь танцевать. Но раз уж ты тут, от тебя самого зависит, насколько приятно ты проведешь время. Музыка возбуждает и зовет к действию. Совсем не обязательно танцевать. Просто под кайфом лучше чувствуешь музыку, а от музыки опять хочется кайфа.
У стойки бара кто-то толкает тебя в плечо. Оборачиваешься. Проходит некоторое время, прежде чем ты узнаешь этого человека, и пока пожимаешь ему руку, в памяти всплывает его имя. Рич Вэниер. Он учился с тобой в колледже, вы посещали один клуб. Ты интересуешься, чем он занимается. Оказывается, он работает в банке и только что, сегодня вечером, вернулся из Южной Америки, избавив какую-то банановую республику от банкротства.
— Я устроил хорошую взбучку, но обеспечил генералам еще несколько месяцев спокойной жизни. Ну, а что ты делаешь для души и тела? По-прежнему пописываешь стишки?
— Обстряпываю одно дельце. Между прочим, оно тоже связано с Южной Америкой.
— Я слышал, ты женился на актрисе.
— Я женился на революционерке. Она — незаконная дочь Че Гевары. Несколько месяцев назад она поехала домой повидать мамашу, а тамошние генералы ее арестовали и пытали. Она умерла в тюрьме.
— Ты что, шутишь?
— Разве я похож на шутника?
Рич Вэниер никак не может от тебя отцепиться. Он говорит тебе, что вы должны как-нибудь вместе пообедать.
Возвращаясь к столику, ты видишь, как Тереза и Элейн уходят вместе с Тэдом. Ты догоняешь их, когда они уже рядом с мужским туалетом. Вы вчетвером занимаете кабинку. Элейн садится на бачок, Тереза — на сиденье.
— Иногда мне кажется, что я полжизни провела в сортирах,— говорит Тереза, зажимая ноздрю.
Потом ты натыкаешься на женщину, которую встречал на какой-то вечеринке. Ты не можешь вспомнить, как ее зовут. Когда здороваешься с ней, она смущается, словно раньше между вами было что-то постыдное, хотя единственное, что ты можешь вспомнить,— это какой-то спор. Кажется, речь тогда шла о политических подтекстах песен группы «Клэш». Ты спрашиваешь, не хочет ли она потанцевать, и она соглашается.
Изобретаешь свой собственный танец и называешь его «нью-йоркская карусель». Оркестр играет «Листопад», потом «Ах, девочки, девочки». Ты норовишь перегнать заданный темп. Твоя партнерша ритмично покачивается в такт музыке. Пожалуй, она разглядывает тебя с симпатией. Ты уже взмок, рубашка прилипла к телу. Спрашиваешь, не хочет ли она сделать перерыв. Она энергично кивает головой.