Ватное оцепенение прошло. Танки продолжали ползти, ну и что?! Подумаешь, танки! Володя Сулима, комотд-первый, уже кричал своему пулеметчику: «По смотровым щелям бей!», а Близнюк деловито вынимал из подсумка гранаты, приговаривал: «Та йдить вже сюды». Главное они сделали: пехота осталась лежать у подножья холма.
На правом фланге роты, где склон был совсем пологим и по нему, выгибаясь, змеился проселок, первый танк ворвался на позиции. Взревел, перемалывая гусеницами окопчики, начал поворачиваться…. и вдруг дернулся, налетев на хлопок из-под днища, застыл. Готов!
Во взводе Калитвинцева кто-то вскочил навстречу другому танку, попытался замахнуться… упал, пробитый очередью. Но гранату его подхватили и докинули-таки! Второй! Получайте, гады!
Ротный не ошибся. Немцы отступили, оставив один танк на позициях оборонявшихся, а второй, покалеченный, но не обездвиженный, поспешил выйти из боя. Командир колонны понял, что артиллерии у защитников высотки нет, а терять бронетехнику за здорово живешь в его планы не входило.
Танки выстроились у подножья холма. Методично, словно на полигоне, не опасаясь ответного огня, принялись расстреливать линию обороны осколочными. И ничего нельзя было с этим поделать, лишь сжаться в комочек на дне окопа, ждать новой атаки. Надо было просто пережить артобстрел. Только слабой защитой оказались окопчики в полроста. Эх, была бы пушка…
И тут Илья понял: пушка есть! Немецкий танк стоит в двух сотнях шагов. Ходовая часть разворочена, но башня-то целая! И люк раскрыт – у экипажа нервы не выдержали, когда Геркины бойцы начали в упор лупить по смотровым щелям, уйти пытались.
Он закричал, не высовываясь из окопа:
– Сержант Гаевский! С танковой пушкой разобраться сумеете?!
Комотд ответил не сразу. Илья испугался было – убит?! – но тут же услышал:
– Попробую!
– Тогда по команде – за мной, к танку! Один, два – вперед!
Видно, не только Букину мысль о пушке пришла в голову. Едва вскочил, глядь: Герка с одним из бойцов уже на броне. Немцы рядом со своим танком не били, берегли, Калитвинцев без помех юркнул в люк, захлопнул. А пару минут спустя башня начала разворачиваться.
Первые два Геркиных снаряда легли мимо. Но третий припечатал прямиком в двигатель, и хвост черного дыма пополз над стоящими в ряд танками. Есть!
После такого удачного выстрела Герке нужно было уходить немедленно, потому что торчащий посреди холма танк сразу же стал мишенью, и добрая половина орудий била теперь по нему. Но Калитвинцев не ушел. Успел выстрелить еще дважды. В танки больше не целил, понимал, что не успеет пристреляться, бил осколочными по степи, где залегла немецкая пехота. А потом оглушительно грохнуло, расплескивая пламенем, тяжелая танковая башня, словно спичечный коробок, отлетела метров на десять. От прямого попадания сдетонировал боезапас…
Еще через несколько минут немцы опять пошли в атаку. «Огонь! Огонь!» – закричал Илья и за себя, и за командира второго взвода. Но какими же редкими в этот раз были винтовочные щелчки! И, конечно, они не могли положить живую серую цепь, бегущую в поднимающейся за танками пыльной туче.
– Синельников! Синельников! – орал слева Гаевский. – Почему пулемет молчит?!
– Убило Синельникова!
– А с пулеметом что? Пулемет цел?! Да мать же вашу! Товарищ лейтенант, слышите, – первое отделение молчит. Неужто всех накрыло? Или в щели позабивались, как крысы? Я к ним, гляну, а?
– Я сам. Ты со своим пулеметом разберись.
– Лады!
В первом отделении Илья нашел одного живого. Боец Коваленко, пацан еще, восемнадцать весной исполнилось, лежал на дне окопчика, трясся какой-то мелкой, отвратительной дрожью.
– Боец, взять винтовку! Стрелять нужно!
Коваленко затравленно сжался, вытянул вперед левую руку. Гимнастерка на предплечье была разорвана, перемазана кровавой грязью.
– Товарищ лейтенант, так раненый я, раненый…
– Ты что?! Какая рана, это царапина! Вставай! Что у вас с пулеметом?
– Убило всех… кажись.
Он еще поскуливал, но уже поднимался. Букин ткнул ему в руки винтовку.
– Прикрой меня. Я к пулемету, посмотрю, что там…
И вдруг бруствер рядом с лицом начал вспухать, становиться на дыбы, обвалился сверху безмолвной черной стеной…
Коваленко продолжал скулить на дне окопчика, зажимая руками живот:
– Дяденька, не надо, пожалуйста, не надо… Я убитый уже, честно, убитый…
Скулил и смотрел вверх. Там, вверху, над развороченным бруствером, стоял немец с плоским, будто игрушечным, автоматом. Молодой, не намного старше, чем Коваленко, с тонкими губами и одутловатым лицом. Стоял, слушал, склонив голову набок. Понимал ли, о чем ему говорят?
Автомат в руках немца дернулся, и грудь Коваленко провалилась тремя маленькими дырочками. Скулеж оборвался на полуслове. И стало тихо. Где-то дальше, за линией обороны, за холмом, ревели танки, но вокруг было тихо, лишь время от времени – чужая, лающая речь и короткие выстрелы.
Немец повернул голову к Букину, повел автоматом. Ждать, когда тот вновь дернется, Илья не стал, закрыл глаза. В голову ударило, будто оглоблей. И все потухло.
Дворик утопал в майском кипении яблонь. Утопал в тяжелом, дурманящем, солоновато-сладком аромате. Страшном аромате крови и смерти. И мама сидела на лавочке у порога, смотрела остановившимися, невидящими глазами. И рядом сидела Лариска, почему-то маленькая, десятилетняя, баюкала куклу, приговаривала: «Тише, тише, не плачь. А то немец услышит, придет…»
Немец уже был здесь, слышал. Молодой, с одутловатым лицом, кривил тонкие губы, вел стволом автомата. И проваливалась маленькой дырочкой тряпичная грудь куклы, а потом…
Илья открыл глаза. Поднимать веки было тяжело, они словно стали свинцовыми, занемели, но он сделал это. И голову повернул к развороченному брустверу, стряхнул придавившую спину землю.
Почему-то все начиналось сначала. Танки ревели, взбираясь на склон, серая живая цепь бежала следом в пыли – немцы шли в атаку. Но ведь они уже были здесь – или это только привиделось?
Раздумывать не оставалось ни времени, ни сил. Илья отхаркнул соленый скользкий сгусток, захрипел:
– Взвод, огонь! Рота, огонь!
Тишина. Ни выстрела в ответ. Илья приподнялся над бруствером, обвел взглядом позиции своего взвода, потом второго, первого. Только перепаханная снарядами, утрамбованная гусеницами, напитанная кровью земля. Не привиделось, значит. Роты больше нет, все убиты. Все! И некому больше защитить… Одутловатый немец кривил тонкие губы, плоский автоматик в его руках неспешно расплевывал смерть… Ну нет, так не будет!
Илья обернулся к лежащему на дне окопа расстрелянному Коваленко. Наклонился, принялся трясти за плечо.
– Вставай, боец, вставай! Вставай скорее! Близко они, совсем близко!
Он тряс, тряс, тряс, будто пытался вытрясти смерть из застывающих членов, отогнать ее хоть на час, хоть на одну атаку.
– Вставай, боец, вставай! Идут они, и остановить их, кроме нас, некому!
Тряс, тряс, тряс – и смерть не смогла устоять. Запекшиеся кровавой пеной губы дрогнули, шевельнулись веки на закатившихся глазах.
– Товарищ лейтенант… я же убитый…
– Нельзя, нельзя быть убитым сейчас, Коваленко! Кто тогда Родину защищать будет?
И боец подчинился. Начал вставать, взял плохо гнущимися пальцами винтовку. А Илья перевалился через бруствер, пополз к следующему окопчику, где сидел, прислонившись к стенке, посеченный осколками Володя Сулима. И снова тряс, уговаривал: «Вставай, сержант, вставай!» Потом полз дальше, к следующему, к следующему…
Позиции оживали. Наверное, это было чудо. Илья не знал. Даже не думал о таком, некогда было думать. Рота вела бой – это главное. Строчил из пулемета по фашисткой нечисти безногий Синельников, вновь командовал своим отделением Гаевский, дополз-таки до танка обвязавшийся гранатами Близнюк…
Серая цепь дрогнула, попятилась, побежала назад. И вслед за ней начали отходить танки. Снова выстраивались в линию, молотили осколочными, перемешивая с землей защитников высотки. И снова Илье приходилось ползти от окопа к окопу, трясти за одеревеневшие плечи, кричать в неслышащие уши: «Вставай, боец, вставай! Нельзя нам пока мертвыми быть! Еще одну атаку отбить нужно».
И снова.
И снова.
И снова.
Остановила Илью тишина. Алое, испачканное в крови солнце опускалось к горизонту. Бой закончился. Колонна танков и мотопехоты пылила по проселку, уходила к холмам на горизонте. Немцы отступали, потеряв в этом странном бою восемь машин и полторы сотни солдат. Они отступали не насовсем, на время. Их командир сейчас вызывал авиацию, чтоб когда бомбы перепашут степь, начать все заново. Но день для них был потерян.
Немцы отступали, так и не поняв, почему не могут взять ту, ничем не примечательную, безымянную высотку. Они побывали на ее вершине много раз за сегодня, но после каждой атаки, после каждой их победы, высотка вновь оказывалась впереди. Они не испугались, они были слишком сильны, чтобы пугаться. Они успели привыкнуть к легким победам, вкусу чужой крови и к собственной безнаказанности. Их время бояться еще не пришло. Они просто не понимали, что за секретное оружие русских встало у них на пути, а разбираться времени не было. Значит, пусть поработают «юнкерсы».
Веселые искорки прыгали на догорающих поленьях.
– Ленка, у тебя суп, наверное, готов давно! – не выдержал Димка.
– Ой! – девушка вскочила, схватила черпак, сунула в котелок. – Точно, готов! Тарелки подставляйте. – Посмотрела на незнакомца. – Поужинаете с нами?
– Нет, спасибо, ребята. Пора мне. – Поднялся.
– Так что, кто-то из тех, кто высотку оборонял, выжил? – поспешил уточнить Анатолий. – Откуда подробности известны?
– Нет, конечно. В живых здесь никого не осталось.
– Тогда, не обижайся, дядя, но твоя история – это сказка. А что здесь на самом-то деле случилось?
– На самом деле? Прорвавшаяся колонна немецких танков и мотопехоты вышла к станции на десять часов позже, чем ожидалось. А стрелковый полк, кото