Во всей открылось первозданности,
И Китеж-град, его обители
Не пребывают в прежнем таинстве.
Возвышенные кажут звонницы,
Они в своем величье явлены.
Как совесть неубитой вольности,
Цветущие белеют яблони.
И радуга, она — как благовест,
Как праздничное откровение,
Как не разгаданное магами
Мое земное вдохновение.
* * *
Когда сойдет, когда растает снег,
Я возвернусь к покинутому дому,
К небесной подниму голубизне
Свои глаза, опущенные долу.
Услышу жаворонка. И тогда
Я воскрылю над полевой дорогой,
Над яминой коневьего следа,
Над воробьиной утренней тревогой.
Зайдется сердце. Сладостно замрет,
Свои былые позабудет муки.
Живой души стремительный полет
Протянутые не удержат руки.
На луговую опущусь траву,
В ее зеленом пропаду разливе,
Чтоб не во сне, чтоб кто-то наяву
Меня нежданной встречей осчастливил.
Неужто давняя моя любовь
На утреннюю ступит луговину?
Ее глаза озерно, голубо
Чащобу непролазную раздвинут.
К небесной воскрылят голубизне,
Замрут в ликующем певучем зове,
Когда сойдет, когда растает снег,
Когда воспрянут ласковые зори.
* * *
Лесная соловьиная опушина,
А по опушине — цветы да ягоды.
И ничего-то вроде не упущено,
Все под рукой — и ягоды и тяготы.
И ничего-то вроде не потеряно,
Все далеко так, далеко виднеется
Из моего возвышенного терема,
От моего приземистого деревца.
Желанное приходит утешение,
Любая тварь, любая песня по сердцу.
Лесное. Соловьиное. Весеннее
Меня к синичьему приводит посвисту.
Самозабвенно, вдохновенно слушаю,
Лесные были слушаю и небыли,
Понять хочу я: по какому случаю
Дрозды водицу дождевую не пили?
И по какому по такому поводу
Неугомонные умолкли иволги?..
Я вижу, как идут, уходят по воду,
Бегут к реке серебряные ивинки.
К русалочьему омуту торопятся,
Они девчоночьи босые ноженьки
Гурьбою всей, всей говорливой рощицей
В росистом оставляют подорожнике.
И ничего-то вроде не потеряно,
Все далеко так, далеко виднеется
Из моего возвышенного терема,
От моего приземистого деревца.
* * *
Лицо луны по-азиатски плоско,
Оно в моем улыбится окне.
А я не где-нибудь — в нижегородской,
В приволжской пребываю стороне.
Сижу в своей убогой завалюхе,
Довольствуюсь обжитой тишиной,
Пускай недобрые гуляют слухи,
Пускай луна смеется надо мной.
Такая уготована планида,
Такая, видно, выпала судьба…
Неименита и незнаменита
В ночной росе утопшая тропа.
К несжатой ржи ведущая дорога,
Ее перепелиная теплынь.
А я сходил, а я уже потрогал
Ржаного поля сладкую полынь.
Теперь ко сну бы отойти. Теперь бы
Забыться, удалиться от себя.
Не удалюсь от одинокой вербы,
От своего не спрячусь сентября.
Не отогреюсь ни в какой теплыни,
Ни у какого не взбодрюсь огня.
Ночной росы полынно-сладкий иней
Стреножил белогривого коня.
* * *
Мартовской отведала водицы
По двору гуляющая курица.
Верую — воспрянет, возродится
Ясень мой, он зелено распустится.
И береза зелено-зелено
На горе высокой раскудрявится,
Не с того ль горластая ворона
Весь-то день истошным криком давится?
Греется на солнышке сорока,
Голубеющую видит провесень,
И синица где-то одиноко
Свой певучий открывает промысел.
Как каплюжина, звенит синица,
К старой-старой припадает яблоне,
Ручеек успел расшевелиться,
К недалекой поспешает ямине.
А когда завечереют рощи,
Месяц явственнее обозначится,
Невеликий прохрустит морозец,
Хрупкими сосульками расплачется.
* * *
На желтое сыплется белое,
И на зеленое падает снег,
Хрустит он — как яблоко спелое,
Печалится — как человек.
Рыдает — как малый ребенок,
Когда потеплеет, когда
Большие ладони пеленок
Сердитая тронет вода.
А как торжествует он, если
Притихший взыграет мороз!
Как будто повсюду березник
Высоко-высоко возрос.
Как будто певучая Вологда
Явила свои кружева…
Забагрянела от холода
Осенняя синь-синева.
Разостланы по луговине
Беленые чьи-то холсты.
Как манна небесная, иней
На вербные выпал кусты.
Обрадовал мой первопуток,
Мою осчастливил тропу,
Что поднимает так круто
Закатной печали трубу.
* * *
Над вечной тайной вечного покоя
Склонилась вечереющая грусть,
Рябины неутешенное горе
Явила аввакумовская Русь.
Глаголят горькие уста рябины,
Пунцовые рассыпались слова…
С кладбищенской просторной луговины
Не сходит пожелтевшая трава.
Она пунцовое обвила слово,
Она забвенье вечное дала.
И вроде нет и не было былого —
Дотла сгорели жаркие дрова.
«А ты чего-то жаждешь, человече?
Томишь свой дух и плоть свою томишь»,
Неторопливые струятся речи,
Мою живую будоражат мысль.
«Се суетство, произволенье, ибо
Несть памяти ушедшему греху».
Я благодарствую, я говорю спасибо,
Я что-то непонятное реку.
Неоспоримое хочу оспорить,
Себя певучей утвердить строкой,
Мое пшеничное сияет поле
Над грустно вечереющей рекой.
Над вечной тайной вечного покоя
Моя живая торжествует мысль,
Она над засыпающей рекою
Притихший растревожила камыш.
* * *
Надвигается осень. А я не могу,
С летом я не могу распроститься.
Голосит на лугу
Чья-то птица.
Чья-то скорбная-скорбная плачет душа,
На отаву подросшую плачет,
За спиной камыша
Лик свой прячет.
Зябко дышит охотничьей хрупкой зарей,
На озера широкие дышит,
Над остывшей золой
Что-то слышит.
Свой последний, прощальный поклон положить
Приготовилось красное лето,
Где-то в поле во ржи
Песня спета.
Ну а я не могу, не могу, не могу,
Сам с собой не могу распроститься,
Голосит на лугу
Чья-то птица.
* * *
Наконец-то разведрилось. И наконец
Разгулялись озера и реки,
Скачет ветер на белом коне,
А в лесу поспевают орехи.
А в лесу поднимают грибы,
Кажут шляпы под каждой сосною.
Без дороги бреду, без тропы,
Над овражной скольжу крутизною.
На горе удержаться хочу,
На высокой ее колокольне,
Вижу я, как к лесному ручью
Обнаженные тянутся корни.
Проливным нависают дождем
Над лягушечьей дикой отрадой…
Скорбный дух мой давно приобщен
К светлой грусти коровьего стада.
Прохожу по коровьей тропе,
Направляюсь к березовой пуще,
Чтоб мой дух ни о ком не скорбел,
Я по заячьей движусь капусте.
Пробираюсь, иду напрямик,
Подобру я иду, поздорову,
Ну а кто-то к березе приник,
Кто-то пеструю гладит корову.
* * *
Начинает дождить. Начинает
Полегоньку бусить, моросить.
Русской осени дивный орнамент
Начинает слышнее грустить.
Пунцовеет, желтеет слышнее
По яругам разросшийся лес,
И никто-то, никто не посмеет
Над березой топор свой занесть.
И никто не тревожит осину,
В моросящей трусится воде…
Никакому-то сукину сыну
Здесь давно не дано володеть.
Даже серые-серые волки
Своего не теряют лица,
Упаслись от вонючей двустволки,
От ее убежали свинца.
И зайчишка — глядит косоглазо
На лосиный нетронутый мох,
Сколько присказок знает он, сказок
Про лесной расписной теремок!
Про синичку-сестричку, что сразу
Все леса подожгла, все моря.
А и вправду и к дубу и к вязу
Прикоснулась сестричка моя.
* * *
Не забытая мною женщина
Все-то снится мне, все-то видится…