ни сознания; и оно относится к этому действительному осознанно, как относится демонстрация часов к действительным часам»[8]. Иными словами, наукоучение представляет собой точную модель мыслительной деятельности, разворачивающейся в исходном феноменологическом поле – поле непосредственного опыта. В системе Фихте, несмотря на ее нарочитую умозрительность и сильно выраженный спекулятивный компонент, основным критерием достоверности полученного знания служит непосредственный опыт. В частности, опору на непосредственный личный опыт Фихте считает отличительной чертой всякой новой философии. Делая непосредственный опыт главным критерием достоверности познания, Фихте вводит явный запрет на различные метафизические допущения, присущие его предшественникам. В этом пункте научная программа Фихте находит неожиданных союзников в лице представителей позитивистской традиции (О. Конт, Э. Мах, Р. Авенариус), в которой борьба с метафизикой и опора на непосредственный опыт признаются главными методологическими принципами при построении строгой науки. Фихте и позитивисты совершенно независимо друг от друга исходят из одной предпосылки: научное знание может быть основано только на индивидуальном опыте, и всякая отсылка к каким-то недоступным непосредственному восприятию субстанциям и сущностям не может использоваться в строгом научном познании. Впрочем, дальнейшее движение мысли Фихте и позитивистов развивается чуть ли не в диаметрально противоположных направлениях: Фихте делает ставку на субъективное познание, как на единственную форму познания, обладающую абсолютной достоверностью, позитивисты же, в лице Маха и Авенариуса, вообще отказываются от субъекта, сводя все научное познание к анализу чистого опыта.
В чем же причина такого расхождения? Почему, начиная как позитивист, Фихте заканчивает как самый радикальный метафизик (по крайней мере, с точки зрения позитивистов)? Для того, чтобы ответить на этот вопрос, нужно обратиться к фихтеанской методологии науки.
В качестве своеобразного ориентира для построения своего наукоучения Фихте использует геометрический метод. Точность, наглядность и аподиктическая значимость геометрических истин делают эту науку оптимальной пропедевтикой наукоучения. Опора на геометрический метод очередной раз выдает в Фихте представителя картезианской традиции: вслед за Декартом и Спинозой он стремится выработать универсальную аксиоматику мыслительной деятельности, столь же очевидную, окончательную и незыблемую, каковой представлялась в его время аксиоматика, лежащая в основе геометрии Евклида. Для современного ученого, живущего в ситуации аксиоматического плюрализма и рассматривающего геометрию Евклида в качестве одной из возможных аксиоматических систем, наряду с геометриями Лобачевского и Римана, слепая вера Фихте в возможность существования универсальной аксиоматики лишний раз дискредитирует его собственную систему. Впрочем, правомерна ли оценка фихтеанской методологии в отрыве от исторического и социокультурного контекста? Не стоит забывать, что Фихте был мыслителем эпохи Просвещения, руководствующимся стандартами рациональности, которую В. С. Стёпин называет классической. Классический тип рациональности, согласно Стёпину, ориентирован на «…построение завершенных и всеобъемлющих систем, которые претендовали на статус абсолютной истины»[9]. Данный тип рациональности направлен на поиск универсальной, общезначимой системы высказываний и правил их согласования, справедливой для любого мыслящего существа – независимо от его пола, национальной и культурной принадлежности. Фихтеанский проект наукоучения являет собой одно из высших проявлений классической рациональности и своеобразную кульминацию всей рационалистической традиции классического периода.
Итак, наукоучение Фихте берет в качестве образца геометрический метод, используя как основной методологический принцип принцип системности. С точки зрения немецкого мыслителя, всякое знание, претендующее на научность, должно обладать системностью – то есть иметь в своей основе единый организующий принцип. Отсюда берет начало и убежденность Фихте в возможности некоего универсального научного метода, равным образом справедливого для любых наук, независимо от их специфики. Впрочем, было бы несправедливо утверждать, что Фихте всецело находится в плену «предрассудка системности». В «Ясном, как солнце…», в ходе дискуссии с воображаемым оппонентом, он позволяет себе некоторое сомнение в принципе системности как в основном организующем принципе «новейшей философии». Способ, которым Фихте разрешает это минутное сомнение, весьма оригинален: заявленная системность, будучи лишь предположением, может быть окончательно доказана лишь в том случае, если ее удастся реализовать на деле. Иными словами, если сам фихтеанский проект наукоучения сумеет достичь того уровня цельности, который соответствует понятию системы, то его успех будет лучшим доказательством той системности, от которой отталкивался мыслитель, приступая к его построению. Предвидя обвинения коллег в наличии в своих рассуждениях порочного круга, Фихте замечает, что речь идет не о логическом порочном круге, а о процессе самосозидания: как организм доказывает свою жизнеспособность в процессе развития, утверждая свое существование перед лицом враждебной окружающей среды, так и философская система доказывает собственную справедливость в ходе последовательного самоутверждения. Единственным действенным контраргументом против этой аргументации Фихте могла бы быть констатация, что в течение жизни ему так и не удалось построить законченную непротиворечивую систему, и каждая новая версия наукоучения не могла удовлетворить в полной мере ни его многочисленных оппонентов, ни его самого.
В этой связи вполне закономерен вопрос: почему система, претендующая на ясность, очевидность и общезначимость, встретила единодушное непонимание среди современников, заставляя автора раз за разом прояснять ход своей мысли и делать бесконечные уточнения? В трактате «Ясное как солнце…», уже в названии которого можно разглядеть некоторую иронию насчет желанной «ясности», Фихте дает весьма любопытный ответ на этот вопрос. Дело в том, что при построении своей системы он вынужден использовать общепринятые философские понятия, наделяя их значениями, совершенно отличными от общепринятых. К примеру, вводя в свой философский тезаурус кантовские понятии априорного и апостериорного знания, Фихте не мыслит их как оппозицию. В отличие от Канта, априори у Фихте имеет отношение к представлению предмета, описывающему этот предмет как систему, в отрыве от опыта. Апостериори же представляется ему способом обращения к тому же самому предмету посредством опыта. То есть априори и апостериори являются у Фихте двумя различными способами обращения к одному и тому же предмету, в основе которых лежат два различных режима обращения к миру: восприятие и созерцание. Различие в этих способах отношения можно проиллюстрировать на рассмотренных выше понятиях эмпирического и трансцендентального субъектов: в то время как в нашем восприятии «я» служит своего рода связующей нитью между разнородными моментами жизненного опыта, созерцание «я» нацелено на поиск надличностных мысленных структур, присущих каждому частному сознанию, но не сводящихся ни к одному из них в отдельности.
Указанное своеобразие фихтеанской терминологии имеет как отрицательные, так и положительные стороны. К отрицательным, как уже было сказано, относится их чрезвычайная сложность для интерпретации, к положительным же следует отнести реформистский заряд, пронизывающий всю фихтеанскую систему. По мнению самого Фихте, таков удел всех новых философских систем: в отсутствие подходящего языка для выражения нового мысленного опыта, они вынуждены использовать старый философский язык, рискуя при этом быть превратно истолкованными. Этот контраргумент, помимо прочего, обнаруживает весьма серьезную проблему, в полной мере осмысленную методологами науки только во второй половине XX в. Так соображения Фихте по поводу новых значений старых терминов находят косвенные переклички с концепцией научных парадигм, предложенной Томасом Куном в его знаменитой книге «Структура научных революций»[10]. По Куну, революционный характер новых научных теорий проявляется, в том числе, в полной ревизии смысла привычных научных терминов. Так, к примеру, утверждению коперниканской естественно-научной парадигмы сопутствовал радикальный пересмотр смысла термина «движение»: если в физике Аристотеля, задающей тон всему естествознанию Средних веков и раннего Возрождения, под «движением» понимались различные типы видимого изменения объекта, включающие в себя, помимо перемещения в пространстве, трансформацию, изменение оттенка, агрегатного состояния и пр., то в новой научной парадигме, утвердившейся в процессе перехода на геоцентрическую систему, под «движением» понималось уже только перемещение в пространстве, доступное изучению с помощью количественных методов. Таким же точно образом гносеология Фихте, используя привычные для европейской философской традиции термины «я» и «самость», наделяет их непривычным смыслом и вводит новые различия, сыгравшие существенную роль в дальнейшем развитии философских представлений о субъективности.
Фихте и сам не раз подчеркивает новаторский характер своей философии. По его мысли, наукоучение позволит европейской науке впервые пробудиться ото сна – то есть выйти из состояния, в котором поиск истины ведется слепо, наугад, без опоры на универсальную систему понятий и общепризнанный метод. Наукоучение, по мысли Фихте, должно сделать научный поиск по-настоящему систематическим, избавить его от разного рода метафизических иллюзий и ложных ходов, снабдив четкими представлениями об устройстве человеческого разума, законах, лежащих в его основе, а также пределах его возможностей.
Реформистский пафос фихтеанского проекта полностью соответствует духу общеевропейского проекта Просвещения, воплощая в себе как положительные, так и отрицательные черты последнего. Сама ценностная система, на которую опирается мышление Фихте – сугубо просвещенческая. На его учение вполне можно распространить известную метафору, согласно которой Разум сравнивается с источником света познания, проникающего во все уголки мира, рассеивающего тьму незнания и мрак суеверий. Также Фихте выступает несомненным сторонником именно