Мой сосед, выходя иногда покурить на лестничную площадку, не прочь бывает рассказать о том, как он однажды совершил убийство. Ни больше, ни меньше. Давя окурки о подоконник, снова закуривая, обжигая пальцы, пряча глаза и в то же время стараясь встретиться взглядом, чтобы оценить отношение собеседника, он говорит обо всем случившемся так подробно, приводит такую уйму деталей и все это с такой неподдельной болью в голосе, будто старается освободиться от мучавших его воспоминаний...
Это, по его словам, произошло поздней осенью на одной из подмосковных железнодорожных платформ. Пассажиры, ожидающие вечернюю электричку, отвернулись от холодного ветра и смотрели в одну сторону. Поэтому мой сосед даже не заметил двоих парней, которые подошли к нему со спины. Неожиданно парни набросились на него и начали жестоко избивать. Но когда один из нападавших вынул нож, моему соседу как-то удалось выхватить его. Он сам не помнит, как в горячке ударил этим ножом одного из парней. Удар оказался смертельным. За убийство при превышении пределов необходимой обороны моему соседу назначили лишение свободы. Отбыв свой срок, он понял, что жизнь в общем-то сломана. Устроился на мебельную фабрику и уже никуда не стремился, считая, что с его биографией теперь вряд ли удастся добиться чего-нибудь стоящего.
— Спасибо еще, что от станка не гонят, — говорил он, заканчивая рассказ. И на губах его застывала улыбка безнадежности, даже какой-то обреченности.
Но однажды из разговора с его женой я узнал, что на самом деле никакого убийства не было. И лишения свободы не было. А самое большое наказание, какое понес мой сосед в своей жизни, это пятнадцать суток за мелкое хулиганство. Узнал я, что он вообще не любитель драться и, если уж оказывается замешанным в «историю», то чаще достается ему, а не от него.
— Зачем же он напраслину на себя возводит? — удивился я.
— А! — женщина устало махнула рукой. — Хвастун.
— Как хвастун? — я еще больше удивился. — Он что же, хвастает тем, что человека убил?
— А почему бы и нет? — улыбнулась женщина. — Когда о себе совсем нечего рассказать, сгодится и это... Ну чем еще ему хвалиться? Человеку пятый десяток, а не удосужился получить даже среднее образование. У станка стоит рядом с молодыми ребятами, вчерашними школьниками, да и они уже его обходят...
Итак, что же получается? Мой сосед совершенно уверен в том, что его рассказ придает ему некую значительность, романтическую загадочность, а его судьбе — трагичность.
Историю о моем соседе я рассказал в качестве вступления к другой истории, более любопытной и более настораживающей. Хотя суть ее та же самая: отношение человека к преступлению.
Несколько лет назад жители Краснодара были сильно взбудоражены слухами о появившейся неизвестно откуда «неуловимой группе грабителей». Преступления совершались с особым цинизмом, средь бела дня, чуть ли не на глазах у прохожих. Обворовывали магазины. Как правило, во время обеденного перерыва, когда в помещении никого не оставалось. Похищали сейфы. Целиком. Вскрывать, взламывать железные ящики у преступников, видимо, не было времени.
Местная милиция сбилась с ног, но проходил день за днем, а ограбления продолжались. «Почерк» преступников оставался прежним: небольшой сейф выволакивался через окно наружу и словно испарялся в воздухе. Нередко его обнаруживали на следующий день: развороченный, разбитый самым варварским способом, он валялся на каком-нибудь пустыре или на строительной площадке.
Прошло две недели, прежде чем преступников поймали. За это время они успели похитить семь сейфов. На седьмом попались. Кто-то обратил внимание на группу подростков, которые на дребезжащей коляске с грохотом катили по булыжной мостовой этот злополучный седьмой сейф. Прохожие даже поглядывали на ребят озадаченно: надо же, и в каникулы не ленятся металлолом сдавать! И невдомек было горожанам, что эта шумная ватага и есть та самая неуловимая группа, о которой судачит весь город.
Мне довелось повидать этих ребят, разговаривать с ними и до суда, и после. Побеседовал я и с людьми, которые по долгу службы приняли участие в судьбе этих несовершеннолетних.
— Странные ребята! — сказала о похитителях сейфов сотрудник инспекции по делам несовершеннолетних Зина Фролова. Сказала и улыбнулась рискованности такой характеристики. — Самому старшему из них семнадцать, остальным в среднем по четырнадцать. Бывают, конечно, и в четырнадцать законченные преступники, но эти остались детьми.
— Хороши детишки!
— Знаете, когда человеку четырнадцать, он еще не очень соизмеряет, допустим, свое возмущение чем-то с формой протеста, которую выбирает. Чаще всего предпочтение отдается рискованной, необычной форме. Вот например, один из преступников — Андрей... Отчим пьет. Матери не до сына, она вдруг заторопилась жить. У парнишки не нашлось в доме даже угла, где бы он мог делать уроки. О нем попросту забыли. «Ах, так! — сказал он. — Ну хорошо! Вы еще вспомните обо мне». И, действительно, заставил вспомнить о своем существовании, но какой ценой!
Да, несмотря на уродливую форму протеста, за ним стояло самое искреннее, отчаянное желание бросить вызов равнодушию матери, пьянству отчима, всему тому образу жизни, который они навязывали Андрею. В последнее время он общался только с товарищами по двору — они его понимали, сочувствовали ему. И когда эти товарищи отправились за первым сейфом в соседний магазинчик, естественно, он не мог оставить их в столь «трудном испытании». И можно не сомневаться: за этим стояло явно искаженное понимание товарищества, ложное понимание взаимовыручки. В таком возрасте лучшими поступками кажутся самые крайние, на грани возможного, допустимого. «Опасность? Чем больше, тем лучше. Риск? Ну и ладно»! — Так или приблизительно так рассуждают подростки.
Еще один похититель сейфов — Саша. Робкий мальчик с прямыми светлыми волосами и конопушками на носу. За всю свою жизнь — тринадцать лет — он, по общим заверениям, не получил ни одного серьезного нагоняя от родителей или учителей. Сам откровенно признался, что нет на его счету ни одного разбитого окна, украденного яблока из соседского сада, ни одного расквашенного носа. Однако за сейфами он все-таки пошел.
— Как же так, Саша?— спрашиваю его. — Зачем тебе эти сейфы понадобились?
Молчит, грызет ногти, смотрит куда-то в угол.
— Объясни, пожалуйста.
— Да на кой они мне... Ребята пошли, неудобно отказаться.
— А если бы отказался?
— Обошлись бы и без меня, — Саша передернул плечами.
— Но ты обрадовался, когда тебя позвали?
— Не знаю... Нет, не обрадовался.
— Но ведь ты из них самый младший. Тебе вроде доверие этим предложением оказали, равным признали, верно?
— Мне в форточку легче пролезть, поэтому и позвали...
Всего на две недели Саша был оставлен без родительского присмотра. Папа и мама поехали отдыхать к морю и вернулись в город по вызову следователя.
Как объяснить столь быстрое превращение обычного, даже примерного подростка в преступника, готового пойти на что угодно, лишь бы его не сочли трусом, слабаком. Ведь мальчишки не за яблоками по садам лазали, не веревки бельевые обрезали на чердаках — они сразу принялись за сейфы. В этом при желании можно увидеть и полнейшее пренебрежение к нашим нравственным ценностям.
Трудно поверить, чтобы у того же Саши не мелькнула мысль сбежать, нырнуть в первую же подворотню, когда удалая компания шла за первым сейфом. Ведь он неизбежно должен был испытывать страх, неуверенность как следствие чувства самосохранения, не говоря уже о нормальном, человеческом неприятии воровства.
И я спросил, боялся ли он.
— Конечно, боялся. Чего там... Даже раздражение кожи началось.
— Но идти все же хотелось? Было желание забраться в магазин?
— Какое там желание! Наверняка знал, что попадемся.
— И другие знали?
— Знали.
— Почему же пошли? Ты вот, например, почему пошел?
— Говорю же — неудобно было отказаться. Нашлась бы хорошая причина — отказался бы.
— А какая причина хорошая?
— Ну... К примеру, родители бы вернулись и не пустили на улицу, руку бы сломал или ногу подвернул. А так... Не было у меня права отказаться. И никто у нас не отказался! — заявил он почти с гордостью и первый раз посмотрел мне прямо в глаза, с вызовом посмотрел.
У психологов есть такое понятие — «глубокое погружение». Суть его заключается в том, что человек на какое-то время помещается (погружается) в непривычную, новую для него обстановку, полностью ограждается от внешнего мира. К примеру, на этой основе разработана система ускоренного обучения иностранному языку. Человек оказывается среди людей, знающих этот язык, разговаривающих на нем. Он постоянно слышит только этот язык — от учителей, коллег, по радио, телевидению — и сам волей-неволей пытается объясняться на этом языке. В конце концов происходит неизбежное: через сравнительно короткое время человек вполне сносно усваивает новый для него язык.
Очевидно, нечто похожее произошло и с Сашей. Когда родители уехали, рискнув оставить парнишку одного, он словно погрузился в мир интересов своих сверстников — пестрый, противоречивый мир с довольно своеобразными требованиями, понятиями о достоинстве, товариществе.
Очень важно отметить, что эти понятия незначительно отличались от тех, которые Саша усвоил раньше. В новом для него мире тоже в большой чести были самоотверженность, верность слову, преданность друзьям. И когда перед подростком встал вопрос — оказаться трусом или надежным другом, идти с товарищами или бросить их, увидеть восхищение в их глазах или презрение, — он пошел с товарищами и уже одним этим как бы доказал, что на него можно положиться. Но доказал он и то, что положиться на него в серьезном деле никак нельзя.
К сожалению, у подростков чувство долга перед товарищами иногда оборачивается соучастием в преступлении, взаимовыручка — примитивным укрывательством, а справедливый протест принимает уродливые формы.