— Отдали бы потом вино соседу.
— Значит, и в чужую квартиру ты готов был забраться?
— Мы дали слово, — упрямо повторил парнишка, глядя куда-то в угол.
— Ты считаешь, что это всегда важно — сдержать слово?
— Конечно.
— Несмотря ни на что?
— Д-да, — повторил он настороженно, начиная понимать, куда я клоню.
— И для этого можно пойти на любую подлость? Ведь грабить малышей в темноте — это подлость, верно? Чего же стоят твои красивые убеждения, если по отношению к одним людям ты стараешься быть честным, достойным, а перед другими не прочь показаться в каком угодно виде, в какой угодно роли? Это уже лицемерие. Причем грабили-то вы не сверстников, а малышей, которые не могли оказать сопротивление. Это уже трусость. Так что за твоими красивыми принципами скрывается именно трусость, подлость, лицемерие. Разве это качества настоящего мужчины?
— Да ведь об этом не думаешь, когда... Опять же выпили...
«Должно быть, неплохой, в сущности, парень», — подумал я, глядя на удаляющегося по сумрачному коридору Женю, на его тонкую шею с ямкой у затылка, на острые ссутулившиеся плечи. Он не оглянулся. Ушел и признав свою вину, и не признав ее. Ушел и осуждая себя, и в то же время где-то, наверно, гордясь собой.
У этих двух друзей ночные похождения окончились далеко не самым худшим образом. Бывает куда хуже...
Фотография получилась удивительно хороша. Противоположный берег небольшого озерца скрывается в легком осеннем тумане, а в неподвижной воде четко отражаются высохшие камыши, по-осеннему прозрачный кустарник и даже отдельные травинки. На первом плане громадное засохшее дуплистое дерево. Еще ближе к зрителю стоит светловолосый парнишка. Его лицо с выражением грустной задумчивости как нельзя лучше соответствует всему настроению снимка.
Если бы предложить кому-нибудь придумать название к этой фотографии, можно не сомневаться, что среди предложенных обязательно будут «Одиночество», «Юность», «Первая грусть»... Но такой надобности нет — придумывать название. Оно уже написано тут же, под снимком, на желтой казенной бумаге, фиолетовыми чернилами: «Виктор Мельник показывает место, где он нанес смертельный удар ножом Вячеславу Лавриненко». Фотография эта, сделанная во время следствия, подшита в уголовном деле.
Место происшествия, которое так романтично выглядит на снимке, — зона отдыха на левом берегу Днепра, у озера Кривец, невдалеке от поселка Куриловка Царичанского района Днепропетровщины. Оперативные работники при осмотре нашли здесь многочисленные следы разыгравшейся трагедии: куски штакетника, свежие изломы досок забора, разорванную майку, чехол от ножа. В самом озере у берега обнаружили штык от винтовки времен войны. И еще валялись на берегу, плавали на поверхности озера пустые бутылки. О, нет-нет, это не тот случай, который можно объяснить привычным штампом «напились — поссорились — подрались». Как сказано в уголовном деле, преступник с пострадавшим знаком не был, никогда до этого случая его не видел и никаких враждебных чувств к нему не испытывал.
Что же произошло теплым апрельским днем на берегу озера?
Сюда приехал на отдых оперативный комсомольский отряд. Ребята играли в футбол, волейбол, девушки готовили обед, кто-то бренчал на гитаре, пиликал на гармошке, танцевали, пели...
Все было отлично. Единственное, в чем можно упрекнуть ребят, — они взяли с собой три бутылки сухого вина. Пили далеко не все и понемногу. Выпитое ни в коей мере не могло стать причиной случившегося.
Помимо комсомольцев из оперативного отряда здесь же, на берегу, в двухстах метрах, расположились ребята из соседней Куриловки. Эти были у себя дома, потому и чувствовали себя вольготнее, а скорее развязнее. Выпивки они взяли гораздо больше. Да и пить привыкли больше. А тут опять же весна, вольные ветры над степью гуляют, душе раздольно...
Интересно, что некоторые из ребят обеих групп были хорошо знакомы между собой: нередко встречались на улицах Днепродзержинска, учились в одном промышленно-техническом училище, проходили практику на одном заводе, на этот же завод шли работать, получив специальность. То есть местные с самого начала знали, что на дальнем конце озера расположились комсомольцы заводского оперативного отряда. И, подвыпив, именно в этом почувствовали уязвленность. Блюстители порядка, дескать, приехали на наши берега. А мы, получается, вроде того что нарушители?
В пьяном сознании такие мысли возникают и разрастаются очень быстро, и тут же вспыхивает желание ответить на целиком придуманное оскорбление, защитить свое никем не униженное достоинство. А если еще кто-нибудь крикнет: «Наших бьют!», то тут уж и рассуждать грешно. Неписанный закон стадности требует: бросай все дела, хватай что потяжелее и беги... Потом перед следователем оправдываются: нельзя было не прийти на выручку товарищам. А то, что их товарищам никто не угрожал, наоборот, они угрожали, — это детали...
Осуждены по делу четверо: уже упоминавшийся Виктор Мельник (он приговорен за убийство к пятнадцати годам лишения свободы) и его друзья — Николай Перепелица, Сергей Квак и Леонид Беркут. Перепелица и Беркут учились в промышленно-техническом училище, Квак — в индустриальном техникуме, а Мельник работал на заводе.
Друзья Мельника наказание получили сравнительно небольшое, хотя именно они затеяли драку, они первые в пьяном гневе двинулись к ребятам из комсомольского отряда: кто, мол, такие, по какому праву здесь? Удали у них поначалу хватило лишь на то, чтобы пристать к двум сидевшим в сторонке парням из своего же училища. Получив достойный отпор, перепугались и бросились бежать. С ними был еще некий Поцелуйко. Тот от страха даже бросился одетым в озеро в надежде, что уж там-то его не достанут. Его и не собирались доставать. Ребята из комсомольского отряда посмеялись над Поцелуйко и забыли о нем.
Но нападавшие, почувствовав себя посрамленными, сходили за подкреплением, заодно приняли стаканчик-другой для храбрости, вооружились палками, ножами и снова — теперь их было уже около двух десятков — двинулись на «обидчиков».
Этот разговор не имел бы смысла, если бы речь шла об отъявленных хулиганах, о людях опустившихся. Нет, эти ребята оказались самыми обыкновенными, в чем-то даже примерными.
Когда Виктор Мельник выйдет на свободу, ему будет под сорок. Вряд ли это будет все тот же покладистый компанейский паренек, каким знали его друзья и родные совсем недавно.
И других не назовешь законченными злодеями. Правда, у них завышенное мнение о собственных персонах, убогие представления о чести и о том, как ее надо защищать.
Вот, например, шестнадцатилетний Николай Перепелица, учащийся промышленно-технического училища. По утверждениям всех, кто его знал, добросовестно относился к учебе, уважал товарищей. В группе пользовался авторитетом, активно участвовал в общественной жизни училища. Но это он первым затеял драку у озера, палкой свалил наземь одного из руководителей оперативного отряда, бил его ногами в лицо.
Леонид Беркут — один из наиболее дисциплинированных учащихся. За два года он ни разу не нарушил правил внутреннего распорядка. В группе его уважали за спокойный характер, доброту, рассудительность. Член редколлегии стенной газеты. Многое сделал для того, чтобы группа завоевала первое место в училище и получила право на поездку в город-герой Севастополь. Однако штык от винтовки принадлежал именно ему. Купил где-то. С ним Леонид частенько хаживал по улицам родной Куриловки, брал его и в училище. Вот и дождался момента, когда штык оказался кстати. Возможно, Леонид и не вынул бы его, да Поцелуйко напомнил, тот самый Поцелуйко, который трусливо удирал вплавь через озеро. «Штыком их, Леня, штыком!» — кричал он.
Сергей Квак постарше Беркута и Перепелицы, пообразованнее. В техникуме дружно отмечали его трудолюбие, добросовестность. Он писал рефераты, был редактором стенной газеты. Во время драки, увидев, что Леонид Беркут со своим штыком не очень охотно лезет в общую свалку, проявил решительность и самообладание. «Дай штык», — крикнул он. И, схватив оружие, бросился вперед. Не его заслуга, что штык в тот день не вошел в человеческое тело. Штык выбили. Палкой выбили.
Какое же участие во всех этих событиях принял главный обвиняемый — Виктор Мельник? Среди зачинщиков драки он не значится. Он не затевал ссор, не искал повода подраться. Виктор готовил обед для своих товарищей — чистил картошку. И вдруг крик: «Наших бьют!» Бросив картошку, но не бросив перочинного ножа, он сорвался с места и побежал. Драка уже заканчивалась. Вмешались парни постарше. Кого оттащили, кому дали коленкой под одно место, кто сам успокоился, исчерпав пьяный гнев. Лишь парень в тенниске разнимал двух последних дерущихся. И Виктор, не раздумывая, ударил ножом этого парня. Вот и все.
На первый взгляд, вроде бы случайно стал Виктор Мельник убийцей. Он случайно оказался в тот день на берегу, случайно ввязался в драку, его удар случайно стал роковым. И все-таки в происшедшем проступает неумолимая закономерность.
Виктор Мельник старше своих товарищей, уже армию отслужил, имел кое-какой жизненный опыт. Он работал на заводе, собирался жениться. Там, где пятнадцатилетнему пареньку еще простительно, потеряв голову, бросить обидное слово, размахнуться для удара, ему уже пора быть осмотрительнее, выдержаннее, достойнее. А он, нанеся смертельный удар человеку, которого видел первый раз в жизни, продолжал носиться по берегу, размахивая окровавленным ножом, и орать: «зарежу!»...
И вот разговор со следователем. Рассчитанно унылый, беспомощный разговор. Вот, мол, как неудачно все получилось, какое горе меня подстерегло...
— Как все было? Увидел, что наших бьют, не смог удержаться. Товарищи все-таки... Нехорошо в беде бросать...
— Ваших бьют? — уточнил следователь. — Или ваши? Ведь ваших было в несколько раз больше!
— Разве сразу разберешься...
— А как же, не разобравшись, ударил человека ножом?
— Ко мне бросился этот парень в тенниске. Вижу — не наш. Значит, думаю, бить будет...