Уволившись, Сосонко несколько месяцев не работал. Собирался куда-то ехать, но так и не уехал. Шатался по улицам, одалживая у знакомых трояки, пятерки, десятки, и, конечно же, жаждал случая, чтобы поправить денежные дела и восстановить достоинство хотя бы в собственных глазах.
Оба — и Ступин, и Сосонко — стремились к одному — иметь очень много денег, чтобы чувствовать себя увереннее. Приходится с горечью признать, что образование само по себе не устраняет гипнотизирующего влияния больших денег, если за всеми знаниями не стоят убеждения, если вся внешняя благопристойность — лишь одежка, которую люди снимают после работы, чтобы надеть другую, менее сковывающую, освобождающую от ответственности, порядочности. Если эти люди — нищие духом.
НИКУДА НЕ ХОДИЛ, НИКОГО НЕ ЛЮБИЛ...
На Урале, в пригороде Свердловска, в маленьком домике по улице Боцманской, случилась трагедия — был убит человек. Убит не случайно, не по неосторожности. Нет, сюда не врывались среди ночи грабители, не было отчаянных схваток, не было и коварного преступника, заметающего следы. Все произошло между людьми, которые жили вместе не один день, хорошо знали друг друга.
Жили они в одном доме, все семь человек. Это Борис Киселев, молодой парень, шофер, с женой Натальей, работавшей медсестрой в больнице, и трехлетней дочерью Светланой, его мать — Анна Ивановна Киселева со своим нынешним мужем Степаном Емельяновичем Грошовым, Таисия Киселева — невестка Анны Ивановны, жена ее старшего сына, умершего несколько лет назад, и Василий Лугинин — знакомый Таисии, квартирант в доме.
Сказать, что все они жили дружно, как родные люди, пожалуй, нельзя. Были между ними ссоры, но не такие, чтобы давать соседям пищу для пересудов. Как говорится, конфликты «местного» значения. Случалось, что Степан Емельянович, украв у жены трешку, самолично пропивал ее. Анна Ивановна бурно возмущалась. Ей это казалось очень обидным. Не то, что трешка зря загублена, а то, что бутылка, на нее приобретенная, выпита Степаном Емельяновичем в одиночку. Случалось, Лугинин поколачивал свою подружку Тасю. Во-первых, для «порядка», а во-вторых, ревновал он ее очень. В их перепалку иногда вступал Борис, пытаясь урезонить разбушевавшегося квартиранта. Все-таки Тася — жена его покойного старшего брата, на улицу выгнать жалко. К тому же у Таси кроме Василия никого не было, попросить его выселиться — тоже вроде нехорошо. Так и жили. Единственным тихим местом в доме оставались комнаты, которые занимал Борис с женой и дочкой. Между ними ссор не было.
Убийство произошло днем, при свидетелях. Поэтому в деле нет никаких неясностей и кривотолков. Видели, кто убил, как, что было до этого, что — после. Мнения разошлись только в причинах убийства. Но в этом разобрался суд. И еще раз подтвердил, что не было между этими людьми чего-то необъяснимого, не было предварительных угроз и коварных планов мести, не было ничего, что предопределяло бы столь печальные последствия. И в то утро все были настроены мирно, все были в здравом уме и твердом рассудке, если... если не считать распитой бутылки.
Потом в приговоре суда будет записано: «По заключению судебно-психиатрической экспертизы, подсудимый психическим заболеванием не страдает. В период правонарушения у него не было и временного расстройства душевной деятельности, в том числе патологического опьянения, он не терял ориентации в окружающей обстановке. Действия его строго соответствовали конкретной ситуации. В отношении инкриминируемого деяния вменяем».
Итак, было простое опьянение, бытовое, привычное. Никто из участников трагедии потом не назвал эту причину главной. Подумаешь, одна бутылка на несколько человек!
Так что же произошло в то утро?
Борис встал раньше других и вышел во двор, чтобы сложить бревна — накануне все решили, что в этот день вместе, дружно будут колоть дрова к зиме. Остальные поднялись уже в десятом часу. Анна Ивановна накрыла стол к завтраку. Было оживленно, почти весело. Правда, в компании не было Наташи, она с утра ушла на дежурство. И тут возникла мысль, которая не могла не возникнуть в этом доме. Как же это так, вот все мы вместе, за столом, сейчас начнем дружно колоть дрова, а... бутылки на столе нет. Как же это так?!
И бутылка появилась: Анна Ивановна, добрая душа, не смогла утаить водку, купленную еще вчера, чтобы дровишки «обмыть», чтобы по-праздничному пообедать после работы. Впрочем, вряд ли в этот момент душа ее переполнялась именно добротой — жажда сушила душу, выпить хотелось.
Бутылку распили. И убийца, поднимая стакан, чокался со своей жертвой, произносил немногословный тост:
— Будем живы!
— Дай бог не последняя! — отвечали ему.
— Здоровье ваше — горло наше!
— Пей, когда наливают, беги, когда догоняют!
Нет, в этом доме не было недостатка в застольных прибаутках, а сам вид полной бутылки поднимал настроение. Впрочем, здесь всегда при виде бутылки, как по мановению волшебной палочки, прекращались ссоры, теряли всякий смысл взаимные обвинения, недовольство друг другом. «Господи, — как бы восклицали все мысленно, — о чем разговор, когда бутылка на столе!»
Борис пить не стал — страдал язвой желудка. После завтрака он почувствовал себя неважно и ушел в свою комнату.
Степан Емельянович, захмелев и ослабев, решил отложить заготовку дров до лучших времен. Постояв у бревен, плюнул на работу и Лугинин. Шел двенадцатый час дня. Неколотые чурбаки сиротливо лежали посреди двора.
— Тась, — тихонько позвала Анна Ивановна невестку. — Сходила бы в магазинчик, а?
— Давай деньги, — Тася сразу поняла в чем дело.
— Вот... Как раз на три флакушки.
Зажав деньги в кулак, Тася резво направилась в магазин за флакушками — так здесь называли небольшие флакончики с тройным одеколоном.
Деятельность женщин не осталась незамеченной. Хмуро глянув на хозяйку, Лугинин набросил пальто и вышел вслед за Тасей. Сразу сообразил, в чем дело, и Степан Емельянович. Вскочив с кровати, он быстро сунул ноги в валенки и засеменил к тропинке, по которой Тася должна была возвращаться.
— Послушайте, а зачем вы валенки-то надели, ведь мороза еще не было? — спросила у него потом народный судья Мария Николаевна Стяжкина.
— А как же... Ноги старые... Вдруг ждать долго придется...
— Но ведь вы могли подождать Тасю и дома.
— Ха, дома! В мои годы да дураком оставаться! Домой она принесет уже пустые флакушки. Знаем!
Итак, на одной тропинке Тасю поджидал Лугинин, на второй — Степан Емельянович. Она заплатила деньги в кассу парфюмерного отдела, получила желаемое и направилась домой. Но на тропинке ее остановил Лугинин. И началась драка. Пошлая, грязная драка между мужчиной и женщиной. Мужчина пытался отнять эти самые флакушки, а женщина стремилась их во что бы то ни стало спасти. Наконец, как-то изловчившись, Тася вырвалась и, зажав в руках две оставшиеся флакушки, помчалась к дому. Взбешенный Лугинин бросился следом.
Тасе нужно было спрятаться. Но где? Куда бежать? Лугинин уже во дворе, она уже слышит его тяжелые шаги, его дыхание, его брань...
Тася вскочила в комнату, где лежал на диване Борис, и повернула в двери ключ. Вырвать из-за пазухи флакушку, отвинтить пластмассовую пробку, сорвать зубами картонную наклейку на горлышке — все это минутное дело, если есть опыт.
Но Тася не успела выпить. Громкий стук в дверь заставил ее отшатнуться в глубину комнаты.
— Открой ему, Тася, — сказал Борис. — Не видишь — бесится.
— А ну его. Пусть.
— Открой, говорю.
— Он у меня флакушку отнял...
— Тогда я открою.
— Да подожди ты!
В это время Лугинин уже выламывал топором оконную раму. А когда ворвался в комнату, на пути его встал Борис, неестественно бледный, но решительный. Борис был на голову ниже Лугинина, но он не испугался. Он выбил у Василия из рук топор, и тут же сам упал от удара кулаком в лицо.
— Я не видела, как все произошло. Пока они дрались, я вышла, — скажет потом Таисия Киселева на предварительном следствии.
— Я видел, как Лугинин дергал дверь, а что он кричал — не слышал, — скажет Степан Емельянович. — А потом, когда я через десять минут вышел на улицу, увидел Лугинина... Руки и рубашка у него были в крови, а на лицо я не обратил внимания. Я у него ничего не спросил, и он у меня ничего не спросил...
Только трехлетняя Светлана осмелилась подойти к убийце.
— Дядя Вася, что случилось? — спросила она.
— А, ничего! Папку вот твоего зарубил...
Характерная деталь: Лугинин избивал Бориса, вставшего на защиту женщины, кулаками и ногами, топор все это время лежал в углу. Когда же Борис, теряя сознание, крикнул Тасе, чтобы она позвала милицию, Лугинин словно получил новый заряд ненависти. «Ах, так тебе милицию!..» — и схватился за топор. Ну не мог он слышать спокойно это слово: вряд ли среди сотен тысяч слов русского языка найдется еще одно, которое приводило бы его в такое бешенство. Дело в том, что Лугинин уже имел дело с милицией. Несколько лет назад он был осужден за избиение товарища по общежитию. Только чудом удалось тогда спасти парню жизнь. Ирония судьбы — борясь за жизнь пострадавшего, врачи боролись и за судьбу Лугинина. Его действия были расценены как хулиганские, и через год он уже вернулся из мест лишения свободы.
Когда Лугинин появился во дворе, за забором собралось немало людей, слышавших крики, но приблизиться к преступнику никто не решился.
Врачи недаром отметили в экспертном заключении полную вменяемость Лугинина. Его действия были точны и целесообразны. Отбросив в сторону топор, он направился к бочке с водой, отмыл руки, лицо и вернулся в дом. Там он переоделся, сложил в чемоданчик свои вещи.
— Тася, — позвал он. — Тася!
— Ну?
— Собирайся. Быстро.
— Зачем? Мне-то зачем? — не поняла Киселева.
— Быстро, говорю!
— Я никуда не пойду...
— Что?!
Люди молча расступились, когда Лугинин и Киселева выходили со двора. И опять никто не решился задержать их. Они быстро поднялись по косогору, оглянулись на дом и скрылись.