Словно дочь христиан показала свой лик.
Нечестивцы совсем распоясались в споре,
Как увидели шейховы страсти и горе.
Пыл неверья вовсю овладел их оравой,
Нечестивцы расхвастались силой неправой.
1235 Правоверным позорище стало невмочь,
Бросив шейха, в стыде побрели они прочь.
Шейх посмешищем стал даже детям неверных,
Им потеха была в его муках безмерных.
Он — несчастный, восторженный, старый, убогий, —
Зачарован виденьем, лежал на дороге.
Шедший люд издевался отвратно и зло,
Он же смог бы стерпеть и стократное зло.
Быль и небыль, наверно, его пожалели б,
И неверный, и верный его пожалели б,
1240 Только та христианка погибельным жаром
Обрекла участь шейха несчастьям и карам.
И с пути правоверного сбила его,
И позором безверья покрыла его,
На страдальца, откинув свой полог смотрела,
Как на жертву потайно из щелок смотрела.
Но, небрежно смотря на простертое тело,
Она мук его взять себе в толк не умела. .
Жизнь и веру надеялась разом отнять,
А смогла лишь рассудок и разум отнять.
1245 Душу шейха томленьем кручина палила,
Тайны с явью смешав воедино, палила.
Днем до вечера грудь разрывалась на части,
Ночь сменялась зарей — погибал он от страсти.
Как за месяц, росли его муки за миг,
А за месяц он сколько мучений постиг!
И росли без конца и предела страданья,
В черный прах превратили все тело страданья.
И однажды та дева, безбожница злая,
Вновь явила себя, красотою пылая,
1250 Опаляя весь мир блеском злой красоты,
Вопросила о тайне его срамоты.
«О питомцев ислама глава и вожатый,
Их наставник и веры исламской глашатай!
Если Мекка тебе — смысла жизни основа,
Почему в сей обители ищешь ты крова?
Если ты правоверных главой наречен,
Что же сдался ты в плен в нечестивый притон?
Ведь свернув отдохнуть на ночную стоянку,
Утром странники снова бредут спозаранку.
1255 Ну а шейх, целый месяц здесь крова искавший,
И покой у чертога чужого искавший, —
Разве в доме бесчестья покой обретет?
Да и прок от неверных какой обретет?»
Шейх смотрел на красу — изумленье вселенной,
Слушал звук ее слов, в глубь души впечатленный.
И все члены его истомила усталость,
И все тело его в корчах мук извивалось.
Разум сник и умолк, от бессилия нем,
В теле признаки жизни исчезли совсем. .
1260 Людям мнилось, — обрел уже смертный предел он,
Словно тысячу жизней прожив, одряхлел он.
. Словно труп он лежал —днем и в сумраке ночи,
Лишь за девой вослед поворачивал очи.
Нечестивцы дивились немало ему,
Та злодейка — и то сострадала ему.
Подошли нечестивцы к его изголовью,
Восхищаясь такой небывалой любовью.
Приподняв его голову, люди узрели,
Что жива еще жизнь в этом немощном теле.
1265 И любовь его людям сердца проняла,
И красавица та отвратилась от зла.
И когда она тронула жертву ногою,
Вздох страдальца исполнился силой благою.
Перед той розоликой очнулся он снова, —
Ни кровинки в лице, на устах — ни полслова.
Долго-долго безгласен и нем он лежал,
Дара речи лишенный совсем, он лежал.
И когда от надежд поокрепла в нем сила,
Нечестивица злобная снова спросила:
1270 «Мы уже вопрошали о шейховой доле,
Чтобы знать, что за беды его побороли.
Только шейх не сумел ум сберечь — потерял,
И от радости он даже речь потерял!
А теперь он в уме, — пусть почтит нас ответом,
.Скажет нам о себе — как просили об этом».
Шейх вздохнул, и слезами облился в минуту,
И сказал: «Заронила ты в сердце мне смуту,
На вопрос твой не скрыть мне кручину мою,
И какие ж слова я теперь утаю!
1275 И про горе, что выше всех таинств заветных,
Я скажу, — пусть вся грудь будет в ранах несметных.
Да! Когда я в страданиях лютых влачился,
У любви своей в горестных путах влачился,
Всех несчастий основа едина была:
Лик твой видел я — в этом причина была!
Красота твоя, дивным сияньем объята,
Мне явилась, как солнце в сверканье заката.
Сил не стало, терпения враз я лишился,
И ума, и рассудка тотчас я лишился.
1280 Вот — о бедах мученья сказал я тебе,
Про свои злоключенья сказал я тебе.
Помоги мне — беды тебе в этом не будет,
А погубишь — блаженством и это мне будет!
Вот каков мой рассказ, — знай мой жребий унылый,
А узнала — теперь погуби или милуй».
«О достойный, — та дева ему говорит, —
Видно, люди ислама утратили стыд!
Почему ж это ты, непростой мусульманин,
В изреченьях своих несуразен и странен?
1285 Что за суть у тебя — ни ума, ни стыда в ней,
Сам забавен, а речи — еще позабавней!
Тот, кто предан любви, — знай, достойнейший муж,
Он — как кладезь добра, да и чести к тому ж.
А порок суесловья и малым ребятам
Ведь неведом, о ты, нареченный вожатым!
Разве слава у шейхов бывала худою?
И не стыдно тебе пред твоей бородою?
Вот кому девяносто иль сотня годков,
Тот и молод, и стар, — этот возраст таков.
1290 Молодой прегрешает незрелым бездумьем,
Старый может сболтнуть, одержим слабоумьем.
Ты — не малый, не дряхлый, а разумом вял ты,
И рассудок, и ум свой уже растерял ты.
Что за речи ты вел здесь? Такого вовек
Здравомыслящий не говорил человек.
Неразумный! Сомнения нет никакого,
Что в речах твоих сердцу не следует слово.
Тайны знающий муж и в любви верен тайнам
И не выдаст ее даже знаком случайным.
1295 Про любовь — пред любимою нужно сказать,
А болтать о любви — только глупым под стать.
У приверженцев страсти обычай таков ли?
У затворников признак отличий таков ли?»
Луноликая столько упреков сказала,
Что несчастного вовсе стыдом разобрало.
И, смущеньем подавленный, шейх говорит:
«Дева рая, земной перенявшая вид!
Это страсть меня в немощь стенанья повергла,
И в безумье, отнявши сознанье, повергла.
1300 Ум, обычай! Что может быть в мире запретней
Для безумца, за страсть осужденного сплетней?
А за бред, что в безумье сказал я тебе,
Я прошу, — извини: я ведь был не в себе.
Все, что я рассказал, сущей правдою было, —
Так отвечу тебе, сколько б раз ни спросила.
Что ответить мне, чтобы понять ты сумела?
Ведь изранено сердце и сломлено тело.
Все сказал я тебе, — лишь спросила едва,
Если ж что утаил — все о том же слова.
1305 Я скажу: уж не я ли — любовью томимый,
Уж не я ли хочу единенья с любимой?»
Шейх от сказанных слов не отрекся нимало
Речь его оправданья плести продолжала.
И строптивая дева сказала: «Чудак!
Как ни тужься, а все предуказано так:
Кто помыслит достигнуть со мною свиданья,
Тот обязан исполнить четыре деянья:
Пусть повяжет зуннар да напьется он пьяным,
Пусть он идолов чтит да простится с Кораном.[119]
1310 Это — лишь за любовь воздаянья залог,
А еще есть два дела — расплата в зарок.
Те четыре деянья — залог отреченья,
Эти два будут тем четырем — искупленье.
Целый год нужно будет пробыть свинопасом,
Да в молельне огонь сторожить час за часом.[120]
Будет шейх в сей обители верным в любви,
Будет верен обетам примерным в любви,
Что ж, добро! А не то испытаний есть много
Сверх зарока того и превыше залога!
1315 И уж если со мной единения хочешь
И со мной говорить откровеннее хочешь, —
С тем, что сказано было, смириться изволь,