3. Возникла необходимость в грамматиках иностранных языков. Изучение языков при Петре I продолжало носить практический характер. Известны многочисленные свидетельства иностранцев о малом распространении знаний иностранных языков в России [см., например, приведенные в: Пекарский, I, с. 193—194]. Об этом писали не только иностранцы. Ср., например, свидетельство Ивана Максимовича, служившего в 20‑х гг. переводчиком при московской типографии, о том, что в России «к навыкновению же и учению иностранных языков (кроме словенского и греческого) ни малейщего не бысть усердия» (цит. по: [Виноградов 1982, с. 83]; см. текст полностью: [Пекарский, I, с. 193—194]). В первой четверти XVIII в. появились две печатные грамматики иностранных языков, предназначенные для русских:
3.1 Elia Kopiiewitz. Latina grammatica in usum scholarum celeberrimae gentis sclavonico-rosseanae adornata. Amsterdam, 1700.
3.2 В. Севел. Искусство нидерландского языка. Спб., 1717.[10]
Распространение знаний иностранных языков являлось составной частью языковой политики Петра I. Так, по его специальному указу 55 учеников должны были изучать итальянский язык под руководством Софрония и Иоанникия Лихудов, известны и те усилия, которые он предпринимал для распространения знаний голландского языка. Тем не менее ни первое, ни второе предприятие не имели успеха [см. подробнее: Пекарский, I, с. 190].
Петр I назван в качестве заказчика в грамматике латинского языка Ильи Копиевича. Известно, что Копиевич общался с представителями Великого Посольства в Голландии (1697—1698) и даже обучал некоторых русских латинскому и немецкому языкам [см. Пекарский, I, прил. 3. с. 522]. Было высказано предположение о том, что среди его учеников был сам Петр I [см.: Бобрик 1988, прил. 4, с. 94]. Судя по реестру книг, намеченных к изданию (список, относящийся к 1699 г.), Копиевич намеревался серьезно способствовать изучению иностранных языков в России. Так, им были запланированы следующие книги: «Номенклѧторъ на латїнскомъ, рускомъ и немѣцкомъ ꙗзыкѣ», «Парадыгма склоненїѧ и спрѧженїѧ ꙗзыковъ трѣхъ» (имеются в виду латинский, немецкий и русский), «Граматыка латинскаѧ и рускаѧ» [см.: Быкова 1958, с. 324][11]. Есть отдельные свидетельства того, что его издания имели некоторое распространение в России. Так, например, пастор Глюк использовал латинскую грамматику Копиевича в своей школе. Кроме того, на некоторых дошедших до наших дней экземплярах книг, изданных Копиевичем, есть владельческие записи и пометки, свидетельствующие о том, что грамматики не лежали мертвым грузом. Так, один экземпляр латинской грамматики принадлежал Никифору Кондратовичу Вяземскому, им внесены в текст отдельные исправления, касающиеся славянской части; в другом также читается владельческая надпись (на русском и латинском языках): «Сия книга Ївана Никитина с(ы)на вепреского называетца Граматика латынъская преведеная на руской яже писахъ писа(х) (sic!) 1722 го(ду) апъреля въ 2 д(е)нь»[12].
Необходимо отметить, что латинский язык воспринимался именно как иностранный, нужда в котором диктовалась практическими причинами и в этом смысле противопоставлялся ц.‑сл. и греческому. Ф. Поликарпов в предисловии к своему лексикону, отмечая преемственность еврейского и ц.‑сл. и функциональное равенство ц.‑сл. и греческого, подчеркивал, что латинский язык необходимо изучать, так как он «нынѣ по кругу земному … паче иныхъ во гражданскихъ и школных дѣлѣхъ ѡбноситсѧ» [Поликарпов 1704, с. 6 об]. Латинский язык связывался с секулярным пластом культуры, так как он применялся во «всѧкихъ наукахъ и художествахъ ко ч(е)л(ове)ческому жительству нуждныхъ» [там же, с. 6 об.].[13] Итак, греческий и ц.‑сл. противопоставляются латинскому как носители вечной истины языку практических знаний. Размежеванию восприятия греческого и латинского языков способствовала и попытка введения гражданского алфавита, ориентированного на западную модель (латиницу) [см. об этом: Живов 1986, с. 60].
Иностранным языком, на внедрение которого Петр I потратил немалые усилия, был голландский. Петром был задуман целый ряд изданий для популяризации этого языка [см.: Бобрик 1988 прил. 3]. Якову Брюсу был поручен перевод известной в Европе книги Вилима Севела «Искусство нидерландского языка» с амстердамского издания 1712 г. Яков Брюс сопровождал Петра I во время его пребывания в Голландии, поэтому именно на него пал выбор. История переговоров, связанных с этим поручением, довольно поучительна, так как выявляет целый круг проблем узуса этой эпохи. Яков Брюс отнесся к поручению довольно сдержанно. В сообщении от 18 июля 1716 г. он пишет: «… грамматику голландскую получил я и буду всяческими меры чтится перевесть оную колико возможно внятно. Только опасаюсь, что за недовольством сего языка (яко же вашему величеству известно) по желанию своему исправно и вразумительно написати не возмогу, понеже грамматика перед иными книги особливо достаточно искуснаго обоих языков преводчика требует, котораго здесь не изобретается» [цит. по: Пекарский, I, с. 298]. Ко 2 октября 1716 г. была переведена половина грамматики. Брюс по-прежнему настаивает на том, что порученная ему работа превышает его уровень знаний. Петр I поручает директору петербургского Печатного двора И. А. Мусину-Пушкину подыскать ему помощника. Брюс жалуется на слабое знание голландского и просит, чтобы текст был просмотрен секретарем посольской канцелярии Ларионовым, «понеже он голландскому языку искусен и грамматике учен» [там же, с. 299]. Вскоре он получает отказ, мотивированный тем, что Ларионов слишком занят и не может заниматься сверкой перевода. Петр I советует Брюсу «взять такого человека из русских, который учил русскую грамматику» [там же, с. 300]. Брюс вынужден настаивать: трудности, с которыми он столкнулся, связаны прежде всего с плохим пониманием голландского текста, что же до языка перевода, то, по его мнению, специалистов в этой области вполне достаточно. Он пишет: «… а ежели когда что в речениях надлежит что поправить, то у печатни могут справщики исправить, а надобен мне, кто б голландской и латинской грамматики изучен был. И перевел я ее большую половину и дошел ныне до деклинациев, которое писано голландским с латинским языками, чего я не могу выразуметь» [там же, с. 301]. Петр I уверен в том, что познаний в голландском языке у Брюса вполне достаточно. Но его нисколько не удивляет просьба о присылке помощника, он тотчас же отдает распоряжение о поиске подходящей кандидатуры. Однако в его представлении это должен быть человек, сведущий в «славянской» грамматике, ибо трудности перевода он связывает именно с его языком, тогда как Брюс во всем полагается на справщиков. Насколько Петр I был прав в своих опасениях, косвенно подтверждает корректурный экземпляр грамматики. Объектом правки является прежде всего язык перевода, причем наибольшее затруднение вызывает не собственно метаязык, а соотнесение двух языковых систем на уровне конкретных парадигм.
В грамматиках иностранных языков не предполагалось описание собственно славянского языкового материала. Однако поиск эквивалента в каждом конкретном случае приводил в конечном итоге к его кодификации. Так как структура описания при этом диктовалась фактами чужого языка, такая кодификация вызывала значительные трудности (как это произошло в случае с голландской грамматикой). Автору или переводчику не на что было опереться при поиске параллелей к иноязычному материалу, а до выхода в свет третьего издания грамматики М. Смотрицкого (1721) и грамматики Ф. Максимова (1723) единственным источником оставалось языковое чутье, лингвистический опыт, так что такого рода «вторичная» кодификация имеет множество уязвимых мест. Нужно отметить, что при этом ц.‑сл. и русский выступают как нечто единое, как набор форм, при помощи которых можно закрыть все лакуны, часто путем чисто формальной подгонки. Подобная ситуация являлась следствием чисто практических затруднений, но не результатом осознанных теоретических установок. Интерпретация славянского материала в данных грамматиках может представлять некоторый интерес, так как часто наглядно проявляет области, связываемые прежде всего с ц.‑сл. (в силу авторитетности грамматики М. Смотрицкого 1648 г. или устоявшейся традиции употребления), области конкуренции ц.‑сл. и русского языков (которая предстает здесь в предельно концентрированном виде), области, в которых соположение ц.‑сл. и русских форм демонстрирует возможности их семантического распределения, и, наконец, области господства в языковом сознании русских форм.
Итак, и в данном типе грамматик речь идет о двух гомогенных и одной гетерогенной языковых системах. Однако меняется их функциональное распределение. Русский и отчасти ц.‑сл. языки, составлявшие в грамматиках второго типа центр кодификации, оказываются на периферии, уступая центр тому или иному иностранному языку. Но внутреннюю структуру грамматик второго и третьего типа нельзя назвать строго симметричной. Этой симметричности препятствует более устоявшаяся и авторитетная традиция европейского языкознания. Иноязычные системы, вне зависимости от функции (метаязыка в грамматиках второго типа и языка-объекта в грамматиках третьего типа), влияют на интерпретацию славянской части как в теоретическом, так и в практическом плане и в этом смысле доминируют, хотя и с разной степенью интенсивности, в обоих случаях над собственно славянским материалом. Обратная тенденция (т. е. влияние славянского материала на иноязычную систему и ее интерпретацию) хотя и представлена, но в значительно меньшей степени и носит фрагментарный характер.
Все сказанное о трех типах грамматик может быть суммировано следующим образом:
1. ц.‑сл.
-------- гомогенные системы
русский
2. ц.‑сл.
------- гомогенные системы
русский
_________________________ гетерогенные системы