Юрий МаррСочинения. 1912–1935: В 2 томах. Том 1. Автобиографии. Стихотворения
Юрий Марр в арабском одеянии. Петроград.
20 января 1915 года. Фото И. С. Здобнова. ИВР РАН
Составление, подготовка текста и комментарии Сергея Кудрявцева
От публикатора
Если не считать нескольких страниц «Сказок попугая», переведённых с фарси и опубликованных в 1919 году в тифлисском журнале «Орион», ни одно сочинение Юрия Марра как поэта и писателя при его жизни напечатано не было. А то, что вышло в последующие годы, появлялось в основном лишь в научной периодике или в других редких и малодоступных изданиях. Кроме того, большая часть сохранившегося в его архивах до сих пор практически неизвестна даже специалистам. Задача нашего собрания, однако, состоит не столько в попытках «заполнить лакуну» в истории литературного авангарда, как подобные усилия зачастую трактуются критиками. Главным здесь было желание полнее представить публике автора, творчество которого, без сомнений, выходит за рамки исторических периодов и поэтических течений. Хотя это собрание намного шире всех прошлых публикаций, его ни в коей мере не стоит воспринимать в качестве полного или итогового. Оно, наоборот, приглашает к новым увлекательным поискам рукописей Марра, документов и свидетельств о его жизни. Судя по всему, архивы, использованные в работе, не являются единственными – в частности, пока нигде не удалось обнаружить оригиналы разных текстов, дневники и целые тетради со стихами, а также произведения и письма за несколько лет. Последнее касается главным образом 1922–1927 годов, когда поэт жил в Петрограде-Ленинграде и в Иране.
Первое издание литературных трудов Марра – две тетрадки «Избранного», вышедшие в 1995 году крохотным тиражом в «Гилее», – было составлено и прокомментировано Татьяной Львовной Никольской, открывшей этого заумника и драматурга-абсурдиста ещё в 1970-х годах и сделавшей первые его публикации в 1980-х. Спустя десятилетие Никольская подготовила «Корную сырку», новый его сборник, который вышел в Германии в графическом оформлении Сергея Сигея. Продолжая в последующие годы собирать архивные материалы, она стала, по сути дела, «зачинщиком» и нынешнего двухтомника, начатого во многом по её подсказкам и ориентирам. Поэтому я хочу выразить Татьяне Львовне свою большую признательность, тем более что она внесла ряд ценных поправок и дополнений, когда работа над «Сочинениями» была уже близка к завершению.
Сердечно благодарю Нану Шервашидзе, без чьей творческой и организационной помощи наше издание в его нынешнем виде никогда бы не состоялось. Свои добрые слова я адресую Нане Гогелия и Этери Кавтарадзе – за их профессиональное и заботливое содействие в разысканиях по тбилисским рукописным хранилищам. Наконец, я многим обязан ещё трём своим коллегам: Марии Лепиловой – за перевод с французского и терпеливое участие в разборе некоторых трудночитаемых текстов, Режису Гейро – за предоставленную им возможность ознакомиться со стихами Марра, находящимися во Франции, и Петру Казарновскому – за его помощь с подготовкой к публикации воспоминаний Т.Л. Никольской.
Автобиографии
Юрия Монтэгю графа Марр клана Фарку́эрсон на предмет представления в Акадэмию истории материальных культур curriculum vitae
«О Божа милосердный!
Да какой жа я стал ниваздержный!»
Сектантск<ие> духовн<ые> стихи станицы Галюгаевск<ой>
Сб. мат. <нрзб.> П.К. XXIX, отд. III, р. 162
Родился в 1893 г. Лета 1904, 6–9 состоял подмастерьем по фотографскому делу в Ани у Н.Н. Тихонова. Одновременно пытался служить И.А. Орбели, но в первое же время был отвергнут и бит нещадно, пока не возрос. Обучался также рыболовному делу, плаванью, ловле змей, фаланг и скорпионов (основательно проштудировано устное предание по темам и проделан ряд практических занятий), обучался ходьбе на дальние расстояния (гл<авным> образом теория и обзор легенд и преданий с демонстрацией на примере), езде зайцем на поезде (id.) – все эти занятия, а также энциклопедия сведений, необходимых молодому человеку, желающему отличаться мужеством, мощью мышц и отвагой, велись и слушались под руководством Н.Н. Тихонова. Сюда же искусство лазить по крутым местам и влезать в места, не имеющ<ие> входов. Лето 1910. Служил юнгой на паруснике “Urpo” и матросом П-го класса на финской лайбе, тогда же сбежал от А.А. Калантарова, сделав в три дня 140 вёрст босиком, а остальное проехав зайцем на крыше товарн<ого> поезда. 1911. Поездка в Америку. 1912. В Евпаторию. 1913. Лето в К<онстантино>поль и крючником от Одессы до Поти. 1914. В Сирии, служка в монастыре, погонщик мулов, похищение аравитянки, полное банкротство, бегство из Дамаска, роман с таможенн<ым> чиновником, отъезд после ограбления Смогоржевского. 1915. В горах Осетии. 1916. У Полярного круга (рыбн<ая> ловля, разн<ые> виды атлетики и спорта, плаванье ит. д.). 1917. Груз<инские> конники. Персия, розы, драки, водка, ветеринарное дело, кузня, жаргоны подмастерьев, мещан и воров. 1918—23. ВСЁ: профессура – кузня – поварское дело – железнодорожный мастер – искусство и искусства пить – виноградн<ое> дело – сельск<ое> хозяйство – телефонн<ое> дело и т. д.
<1923>
Художественная автобиография
Я помню себя очень маленьким. 4<-х> лет я сам научился читать. Лет 6-ти я написал первое стихотворение:
Мы с папой бедные творенья
Мы не отведали варенья
Мы любим пить, мы любим есть
Но нам нельзя ведь даже сесть.
Под невозможностью сесть я разумел строгость мамаши и Мари<и> Алексеевны. Второе стихотворение было написано после первого моего посещения оперы. Шёл «Фауст»:
стих
Мефистофель
Ел картофель.
Потом ничего не помню до гимназии, куда я поступил лет 14, в четвёртый класс. На балу была летучая почта, и я девицам, сопровождавшим Виридарского, писал, т. е. начал неожиданно писать стихи.
До поступления же в гимназию я написал ряд поэм и стихов анийски-семейного цикла. Потом идёт период ученичества, разнообразившийся дамским элементом, до встречи с Гордеевым, когда я резко приобретаю физиономию свою в «4 Г». Затем опять ученичество и в 1928 году ренессанс.
Дальнейшее неизвестно.
6/X/1928
Стихотворения
Студенческие годы1912–1917
«Раненный тяжко, во мраке лежу я, тебя ожидая…»
Раненный тяжко, во мраке лежу я, тебя ожидая.
Смерть подошла, и врачи бессильны меня исцелить.
Взглядом смерть отогнав и слова на устах заморозив,
Нежной лаской своей снова мучай меня, Петербург.
Прыгай, мощный старик, хлопай звонко в ладоши,
Пей, люби, торопись встретить смерть молодым.
СПб. 1912/13
«Когда с неба падают три капли крови и голодная ночь жадно…»
Когда с неба падают три капли крови и голодная ночь жадно
тянется к ним.
Когда воздух становится плоским и тихо молятся в своих
берлогах угрюмые звери.
Когда молчит земля и закрыто всезнающее око её.
Тогда выходит плакать чужими слезами мудрый Туберкулёз.
Одиннадцать ног у него и первая – Лабон, а вторая – Рам.
<1912–1913?>
«Я господин своей судьбы…»
Я господин своей судьбы,
Она в моих руках.
Мои слова – мои рабы
И раб мой каждый шаг.
Кратка как миг, легка как тень,
Непрочна жизни нить.
Рождает тьма весёлый день,
Чтоб вновь его сменить.
Пускай спешат за годом год,
Я жизни очень рад.
Когда хочу, бегу вперёд,
А то – бегу назад.
Рождество 1913 Финл.
«Развожу я чистый спирт…»
Развожу я чистый спирт
Тёплым чаем.
Шёпот гордых, нежных мирт
Нескончаем.
Голос моря так тосклив,
Пахнет йодом.
Нет прохода в мой залив
Пароходам.
Плачут волны в полусне
Тихим хором.
Не видать уж больше мне
Новых форм.
Шувейр 1914
«Открыта дверь. Навьючены верблюды…»
Открыта дверь. Навьючены верблюды.
Вот колокол уныло скажет «в путь!»
И караван потянется отсюда
На новые места куда-нибудь.
И я пойду за ним. Куда? Не знаю.
Я всюду двигаться готов.
Ночь беспросветная, беззвучная, немая —
Её наполнил гул колоколов.
Мне посох странника укажет все дороги
Семью и дом заменит караван.
Под звон колоколов мои босые ноги
Покроет прах далёких стран.
<1914>
«Открыта дверь. Навьючены верблюды…»
Затихла ругань на реке.
На улице туман.
И дико стонет вдалеке
Избитый хулиган.
Не слышно говора в саду.
Лишь ветви шелестят.
Где лучше город я найду,
О ты, мой Петроград?
1914, XI, понед.
«Весь в коросте, покрытый гнойным струпом…»
Весь в коросте, покрытый гнойным струпом,
Лежал в живительной тени
Седой мертвец с прокисшим пупом —
Молла из города Ани.
<1914>
«Я стих, облечённый в чужую форму…»
Я стих, облечённый в чужую форму,
В чужой фуфайке, в чужих штанах.
Я пёс беззубый, лишённый корму,
Я скверный запах, хотя монах.
Я звук без смысла. Я недуг века,
Крадущий всё, что плохо лежит.
Я жаба телом, душой калека,
Я прокажённый, я Вечный Жид.
Но люди видят меня,
Находят смысл в моих речах.
Ну, что ж, смотрите,
Ищите злато в куске слюды.
Понед. ночью <1914?>
«Солнце сделало торс мой прекрасным и красным…»
Солнце сделало торс мой прекрасным и красным.
Я в душе посмеялся над всем опасным.
Я стоял на сугробе, здоровый да ловкий.
Я горячей рукой отжимал винтовку.
Если солнце зайдёт, я в лесу заночую.
Если зверь придёт, я его почую.
Я на землю лёг, я укрылся снегом.
Я и сам, как зверь, утомлённый бегом.
<1914?>
«В горах, где закрыты живым пути…»
В горах, где закрыты живым пути,
Где не может бегущий зверь пройти
И скалы целуют небес лицо,
Орлы стерегут кольцо.
Тяжела дорога к подошве гор.
Стариков-утёсов безжизнен взор
И жестоки когти пяти орлов,
Но я ко всему готов.
По уступам скалы я вверх ползу.
Мои люди остались внизу.
И молят, и просят, и гневно велят,
Призывая вернуться назад.
Но я их не слышу, я вверх ползу,
За траву цепляюсь, скалу грызу,
И кровью покрыто моё лицо.
Я решился украсть кольцо.
Я орлов не боюсь. Я птица сам.
Я с громкой песнью ползу к небесам.
В ней нет начала и нет конца.
Не вернусь назад без кольца.
Нар 1915 лето
«Я родился на горе…»
Я родился на горе,
У точила.
Дело было в ноябре,
С неба лило.
Я рожался восемь дней
И минуту.
Принимал меня Корней
Необутый.
Подтирал мне жопу лев
И гусары.
И назвали, подтерев,
Пепу – трарой.
<1914–1916>
«Стихописаньем когда я занят…»
Стихописаньем когда я занят,
Ни мысли тонкость, ни рифм игра
Меня не тянет. Зовёт и манит
Лишь то, что выйдет из-под пера.
Рождая фразы, искусно вяжет,
Цепляя буквы, гирлянды слов,
Перо всесильно: оно покажет
Всё то, что жадно я впить готов.
Улыбок блики… На море горя…
Грозят, ласкают, живут в словах.
Перо всесильно. С ним в договоре,
Ему покорна бумага-маг.
А я бессилен. Не оживляю
Глагола мыслью, сверканьем слог.
Владыка правый, ужели тля я,
А не премудрый, всезрящий Бог?
<1916?>
«Долой законы, царя, корону!..»
Долой законы, царя, корону!
На день свободным желаю стать.
Взойду на троне в чужой короне.
Мой Бог в темнице, со мною блядь.
Я царь на сутки. И мне не жутки
Проклятья пленных и бога взгляд.
Вино чарует, оно дарует
В жару прохладу, в пустыне сад.
Но завтра пытка. Давай напитка.
Я выпил всё то, что выпить мог.
Я стоны слышу: «Молчите! Тише!»
Царю я старший и Богу Бог.
1917 г. янв. 8
«Буду пить сегодня ночью…»
Буду пить сегодня ночью
Буду рвать невинность в клочья
Мм…. немытой б<ляди>
Благородной шутки ради
Буду е<бать>
Я губами как клещами
Лоб с затёртыми прыщами
Пососу больные груди
В ж<опу> ей запрячу м<уди>
Куська кусь
Надоели Ваши игры
У меня не кровь, а тигры
Вы же снег
С ней сыграю в 6 и 9
Грех усердно буду сеять
9марта <1917?>