Вениамин часто бывал в доме Элиава, богатом и знатном, но чаще Элиав заходил к нам, чтобы договориться с братом об охоте или других забавах, приличествующих молодым людям их возраста.
Никто не догадывался, что не только дружба с моим братом была поводом для частых визитов Элиава в наш дом. Никто, кроме меня.
Когда наши глаза впервые встретились, случилось нечто вроде звонкого удара двух мечей друг о друга.
Незнакомый мне дотоле огонь опалил мое тело, и я поняла, что этот юноша способен разжечь пламя в моем сердце одним только взглядом или самой простой, вполголоса сказанной фразой.
Это была любовь.
Никому я не обмолвилась ни словом о том, что происходило в моем сердце.
Я поймала себя на том, что, подобно терпящему кораблекрушение, который ищет спасения в бурных морских волнах, с нетерпением ожидаю прихода Элиава, зная, что только его присутствие может принести мне блаженство.
Наша юношеская влюбленность росла день ото дня, а, между тем, ни он, ни я не обмолвились о ней ни единым словом.
Однако наши взгляды становились все красноречивее и нежнее, и мы глазами благословляли друг друга. Наши души словно переселились в зрачки.
Однажды Элиав пришел к моему брату в парадном платье. На лице его застыло выражение напряженного ожидания.
Он попросил моего отца Мерарию уделить ему время для беседы. Отец тут же принял его в самом просторном покое нашего дома, где принимали самых достойных мужей нашего города.
Вскоре после этого Элиав покинул наш дом торопливым шагом, опустив голову и не поднимая взгляда.
От брата я узнала, что Элиав просил у отца моей руки, описав ему всю силу любви и уважения, которые он испытывал ко мне.
На что отец ему ответил:
— О юноша, если бы ты пришел с той же просьбой три дня тому назад, ты получил бы благоприятный ответ, ибо я не нахожу изъяна ни в тебе, ни в твоем семействе. Ваша безукоризненная репутация, да и достаток вполне соответствуют положению нашей семьи. Но в святую субботу, выходя из Храма, я встретил достойного нашего горожанина Охолиава, который спросил меня, нахожу ли я изъяны в сыне его Манассии или в репутации их семейства. Когда же я ответил ему, что всю жизнь почитаю их достойнейшими людьми, он предложил, чтобы дочь моя и его сын сочетались браком. Я принял его предложение и дал ему слово, что с этого момента моя дочь уже просватана. Я уверен, что на моем месте так поступил бы любой отец, желающий счастья своей дочери, ибо Манассия слывет самым богатым юношей Ветилуи и при этом я никогда не слышал ни одного дурного слова о его отношении к городской Общине, к родителям или к Богу.
На эти слова моего отца Элиаву ответить было нечего. Их беседа была закончена, и он лишь пообещал передать от него привет своему отцу, как водится между уважающими друг друга людьми.
Брат передал мне роковые слова моего отца, которые отозвались в моей душе горьким эхом двойной беды.
Первая беда заключалась в том, что достойнейший и любимый мною юноша Элиав никогда не станет моим, и я тоже не смогу ему принадлежать.
Вторая беда заключалась в том, что я стану женой Манассии, которого я несколько раз встречала на площади перед Храмом. Мне в нем было отвратительно: нескладная фигура, одутловатое лицо и холодный надменный взгляд.
Я вспомнила его хриплый голос, в нем всегда звучало высокомерие: он и его семья располагали большим состоянием, которое ему удалось за последние десять лет удвоить успешными торговыми сделками, что вызывало в городе зависть одних и восхищение других.
Манассия был единственным сыном своего отца, и все считали его лучшим женихом Ветилуи.
Все, кроме меня.
О Иегова, прости, что я говорю без прикрас о своем покойном муже и об отчаянии, охватившем меня при мысли, что мне придется стать его супругой.
Прости мне, ибо заповедь Твоя — хранить верность истине — ведет мою руку и не дает мне приукрашивать то, что было.
Хотя я знаю, что все произошло так, как должно было случиться, я не могу в своих воспоминаниях не запнуться при мысли «что было бы, если бы…», как повернулась бы моя судьба, если бы Элиав пришел к моему отцу всего лишь тремя днями раньше, и…
Но вернемся к моему рассказу о том, что было на самом деле, а не о том, что могло быть. Вернемся к тому роковому дню, когда я узнала из уст моего брата, что меня ожидает. Ничего подобного даже в страшном сне не пожелала бы я и злейшему врагу своему.
Заметив выражение печали, тревоги и разочарования на моем лице, Вениамин тихо спросил меня:
— Что ты ответишь нашему отцу, когда он сообщит тебе, что твоим мужем станет Манассия, а не Элиав?
— Что я могу ответить ему, брат мой? Сколько я себя помню, он учит меня уважать Закон и родителей, а Закон говорит недвусмысленно: «Чти отца своего и матерь свою, чтобы Иегова, Бог твой, даровал тебе долгую жизнь на земле».
На следующий день, после утренней молитвы, отец объявил свое решение о том, кто будет моим мужем, и благословил меня, не сомневаясь в моем согласии.
Я узнала, что бракосочетание ожидается через год, когда Манассия окончит строительство нового дома, отдельного от дома его отца, и подготовит в нем все к появлению молодой хозяйки.
Я утешала себя тем, что до свадьбы много времени, что судьба непредсказуема и что все еще может перемениться.
Но все мои надежды оказались тщетными.
Элиав ни разу больше не переступил порога нашего дома. Неудавшееся сватовство не позволяло ему продолжать дружбу с моим братом, словно бы ничего не случилось.
Мне так недоставало его взгляда, его присутствия. Ведь он был единственным существом, которое способно было бы меня утешить, утолить мою печаль.
К несчастью, через месяц произошло ужасное событие, после которого светлый облик Элиава померк в моих глазах, а к моей всегдашней печали, подобно верной подруге, присоединилось и чувство горечи.
Случилось это в пятницу, накануне субботы. По узким улицам города пробежал глашатай с криком:
— На площадь! Все на площадь! Будет суд! Все на площадь!
Это могло означать только одно: кто-то из сынов или дочерей Израиля совершил великий грех и должен быть немедленно судим.
Через некоторое время на городской площади собралось множество людей.
В толпе шептались о том, что будут судить юношу и молодую женщину, уличенных в блудном грехе.
Их ожидал самый строгий приговор.
Наконец появились стражники. С трудом пробиваясь сквозь толпу, они волокли за собой на веревке связанных обвиняемых.
Наконец они добрались до Храма. Начальник стражи, по обычаю, воззвал к главному священнослужителю Рубену:
— О ты, справедливейший среди нас, хранитель порядка и Закона, услышь зов сынов и дочерей Израиля! Мы просим тебя о справедливом суде над юношей и женщиной, совершившими гнусное грехопадение!
Из Храма вышел главный священнослужитель города Рубен в сопровождении десяти священников. Он обратился к начальнику стражи:
— Рассказывай перед всеми, что и как случилось.
Начальник стражи поднялся по лестнице еще на две ступени и, обернувшись к народу, закричал громко, так, чтобы все могли его слышать:
— Этот юноша был уличен в прелюбодеянии с женой своего соседа. Скажи нам, какое наказание им полагается по Закону!
— Пусть покаются, пусть покажут Общине свои лица! Пусть их увидят все! — произнес Рубен.
Стражники, орудуя копьями, заставили подняться на верхние ступени лестницы обоих обвиняемых. У меня чуть не разорвалось сердце, когда я узнала в обвиняемом Элиава, о котором все еще томилась моя душа.
Лицо его выражало панический ужас.
Туго связанный веревками, съежившийся, он был похож на пойманное в силки животное.
Стоявшая рядом с ним молодая женщина производила еще более жалкое впечатление. Одежда ее была порвана, волосы растрепаны, а лицо в синяках, которыми наградили ее стражники в стремлении показать, сколь мерзок им ее грех.
Над толпой раздался крик перепуганной птицы. Зловеще хлопая крыльями, она поспешила улететь прочь, словно поняв, что здесь происходит.
Рубен поднял руку и спокойным голосом человека, не ведающего сомнений, ибо за ним стоит столетний опыт, изрек свой приговор:
— Закон ясен и един для всех. Устами Моисея Иегова нам говорит: «Человек, совершивший прелюбодеяние с женой своего соседа, должен быть наказан смертью. Прелюбодеев следует побить камнями. И пусть вина за кровь их падет на них самих».
Вслед за этими словами стражники спихнули осужденных с лестницы, и люди, одобряя криками слова Рубена, стали хватать камни и с выражением праведного гнева на лицах швырять их в несчастных, дерзнувших воспротивиться Закону и порядку, забывших о том, что милости Иеговы заслуживают только те, чьи дела, мысли и слова чисты и незапятнанны.
Вопли толпы заглушили крики Элиава и стоявшей рядом с ним женщины. Казнь продолжалась до тех пор, пока изуродованные, безжизненные тела их окончательно не утратили человеческий облик.
Затем площадь погрузилась в молчание. Люди переживали справедливость содеянного. В моих ушах еще долго раздавался гул толпы, сопровождавший казнь.
Тяжко пережила я последствия непродуманного поступка Элиава. Сердце у меня болело еще сильнее, чем в тот день, когда я узнала, что мне предстоит стать женой Манассии.
Меня терзала горечь при мысли о том, что Элиав своим прелюбодеянием осквернил чистоту нашей любви и блаженство, которое мы ощущали, обмениваясь взглядами в редкие минуты наших встреч.
Я чувствовала себя обманутой и униженной.
Ведь я любила того, кто не заслуживал моей любви, кто своим богомерзким поступком унизил не только себя, но и всех, кто испытывал к нему добрые чувства.
В тот день я видела отца Элиава, целившегося камнем в своего сына, и мать его, подавленную стыдом, бросавшую камень в того, кого она вскормила своей грудью. Она знала, что наказание не смоет позора с их семьи, но может восстановить пошатнувшийся порядок вещей, ибо иначе небо обрушится и погребет под собою всех нас.