Андрей Дмитриевич ЖариковЮногвардейцыПовести
Не кисельные берега у реки Молочной
Дорога
Только одно название — ботинки. А что толку, если пальцы ног торчат из них?
Володя нашел местечко посуше, сел, разулся и с сожалением посмотрел на рваную обувь: «Куда теперь их? Нести неудобно, потому что шнурков нет и нечем связать. Бросить и идти босиком нельзя. Тетя скажет, что Валаховы совсем обедняли».
У дороги из черной как деготь жижицы торчала палка. Володя обмыл ее и насадил на сучок сначала левый ботинок, потому что он с дыркой побольше, а потом, как шапку, надел на конец палки и правый. Теперь шагать легче.
Весна в самом разгаре. Горланят грачи, солнце пригревает, в поле колхозники сеют гречиху. Хорошо весной! Так и хочется взлететь и петь, как вон тот жаворонок.
— Эй, берегись!
Володя обернулся. На сером в яблочко коне сидел усатый дядька с кожаной сумкой через плечо.
— Куда путь держишь? — спросил он.
— В деревню, — ответил Володя, щурясь от солнца.
— В какую?
— В Новую Васильевку.
— Далековато. Туда верст двадцать будет. Дойдешь ли?
— Дойду, — ответил Володя и посторонился. — Не маленький.
Конь под всадником гарцует, перебирает тонкими ногами, не стоит на месте. Только отпусти повод, понесет — держись. «Счастливый дяденька, — подумал Володя. — Вот бы мне коня…»
— Садись подвезу, — неожиданно пригласил всадник, вытащив правую ногу из стремени.
Володя обрадовался. Швырнув рваные ботинки в грязь, он перепрыгнул через лужу и оказался около всадника.
— Вот так, ногу сюда, рукой за луку. Сокол сильный, довезет, — улыбнулся усатый всадник. — Не торопись.
Володя взобрался на коня и, усаживаясь впереди дяденьки, спросил:
— Вы командир?
— Нет, я уполномоченный из района. А ты кто будешь?
— Я Володька. Валахов моя фамилия. Это по родному отцу. А отчим Зайцев. Кривой. Может, слыхали? Это прозвище. А он и правда косоглазый.
— А где же твой настоящий батька?
— Бандиты убили. Это давно. Мы тогда в Сибири жили.
— Ну и как этот отчим?
— Изверг. Лупит меня. Вчера сумку дорвал…
— Какую сумку?
— Сам сшил для книг. Витьке Кривой купил портфель, а мне нет. И никогда не купит.
— Это почему же?
— Отцом не называю. Витька слабохарактерный, называет. Разве это отец, ежели бьет? Вчера опять лупил. Мамка хотела заступиться, так он и ее отколотил. А что я, не человек?
— Плохи твои дела, — посочувствовал уполномоченный. — Неважно живешь, дорогой мой человек Вовка.
— Конечно неважно… Вот потому мать проводила меня в деревню к дяде Толе. Дядя Толя — самостоятельный, зря не обидит.
— И школу бросил? — удивился усатый.
— Там буду учиться, — твердо ответил Володя. — Зря шляться не стану.
— Это другое дело, — одобрил дядька и вдруг неожиданно спросил, прижав к себе мальчишку: — Петь умеешь?
Володя сначала стеснялся подпевать, а потом тоже запел. Голосок тоненький, но певучий, как у жаворонка. Хорошо получалось у них. Едут и поют. Посмотрят друг на друга, улыбнутся и снова запоют. Много песен было спето. Даже «Интернационал» пробовали петь. Получалось. Сокол шел под песню веселее. Шея дугой, гремит удилами и шагает в такт песни, как настоящая кавалерийская лошадь.
— Ну, Владимир, — сказал уполномоченный, когда они подъехали к развилке дороги, — хороший ты парень, подвез бы я тебя и до колхоза Ильича, да времени нет. Видишь — труба? Это маслобойня. Иди прямо через луг, короче. Вон девочка обернулась, смотрит на нас, догони ее, вместе веселей.
— Обойдусь, сам найду.
Володя лихо спрыгнул на землю, а уполномоченный нагнулся к мальчишке и сунул ему в руку аккуратно сложенные деньги.
— Вот, ботинки купишь, — сказал он и пришпорил коня.
Начало неудач
На краю деревни стоял приземистый кирпичный магазин, небольшой, но было в нем всего полным-полно. Выбирай что хочешь. Примерил Володя ботинки — в самый раз. Так и не снял их. На сдачу купил дяде Толе лезвия для безопасной бритвы, а тете Любе флакон тройного одеколона. Взял конверт с маркой, чтобы послать письмо усатому уполномоченному, но, вспомнив, что ни адреса, ни фамилии его не узнал, вернул обратно.
Дом дяди Толи разыскал быстро: мальчишки помогли.
У порога, греясь на солнышке, лежала здоровенная лохматая дворняжка. Рядом с ней сладко спал щенок, похожий на медвежонка. Собака зарычала, потом басовито залаяла, но с места не тронулась. Щенок лениво открыл один глаз, зевнул и тоже залаял, хрипло и отрывисто.
Володя прикрыл калитку, испугался: чего доброго, новые ботинки порвет.
— Тебе кого, мальчик? — спросила вышедшая на крыльцо женщина. Лицо ее было припухшим, глаза красные.
— Дядю Толю. Я Володя Валахов, а моя мама сестра дядина.
— Проходи, проходи, не бойся, не укусит, — засуетилась женщина и, прогнав собаку, повела Володю в дом.
В комнате было чисто. На полу — домотканые дорожки, на стенах — расшитые полотенца и фотокарточки. Пахло горячим хлебом. Володе сразу же захотелось есть.
— Не успел ты, опоздал… — заговорила тетя Люба.
Мальчишка решил, что не успел к обеду.
— Ничего, я сыт, — ответил он, — мне мама на дорогу колбасы давала.
От упоминания о колбасе есть захотелось еще больше. Володя поставил на стол флакон одеколона и положил лезвия:
— Это вам подарок.
— Зачем же? Я не бреюсь, — тяжело вздохнув, ответила тетя Люба. — Вот Анатолий был бы рад. — Тетя заморгала очень часто, и ее курносый нос стал красный, как редиска.
— Я это и купил для него, — проговорил Володя и, взяв со стола пачку лезвий, подбросил их на ладони, любуясь. — Ленинградские!
— Мать ничего не сказала или не знает?
— А что? — удивился племянник, не понимая причины грустного настроения тети. Может быть, умер дядя Толя? Или случилось что-то неожиданное?
— Толю опять в армию взяли, — объяснила тетя и всхлипнула. — Года не прошло, как отслужил, и призвали.
— Вот здорово! — обрадовался Володя. — Военным будет!
— Чему же ты радуешься? — обиделась тетя Люба, вытирая ладонями слезы. — Не к добру мужиков берут в армию. Войной пахнет.
«Как это „войной пахнет“? — подумал Володя. — Вот горячим хлебом действительно пахнет, аж голова кружится…»
— Не бойтесь, пусть враги только сунут свиное рыло в наш советский огород, — сказал он, вспомнив слова из какого-то стихотворения о Красной Армии. — Нам не страшны капиталисты.
Тетя ничего не ответила, лишь тяжело вздохнула.
Володя увидел на окне потемневшую от времени морковку, взял ее.
— Люблю морковь. У нас в городе шаром покати — ни одной нет.
— Эка невидаль. Вон целая кошелка. Бери.
Володя съел штук пять, а потом признался:
— Нет, не та стала морковь. Вот если бы с хлебом…
— Я вижу, ты голодный, а молчишь.
Тетя налила миску лапши, и не успела чугун затолкнуть в печку, как от лапши осталось одно воспоминание.
— А я-то думала, мать прислала тебя проститься с Толей, — вздохнула тетя. — Наказывала передать матери, видать, не сообщили.
…Уснул Володя не раздеваясь, прямо на лавке возле стола. А проснулся на пуховой перине. Солнце ярко светило в окна, на дворе до хрипоты кричал петух. Тети в доме не было.
«Отчего так сильно болит голова? — подумал Володя. — И ноги болят. А, это я устал…» Но когда ступил на пол, чуть не вскрикнул: ноги словно деревянные. Тупая боль в коленях. Шагать больно. Держась за стены и стулья, Володя вышел на крыльцо. Собака зарычала и преградила путь во двор. Пришлось задабривать. Взяв каравай хлеба, Володя начал отламывать от него кусочки и бросать их собаке. Через несколько минут он уже гладил ее по шерсти, приговаривая: «Умная, хорошая…» Знакомство состоялось. Володя мог ходить теперь по двору куда угодно, не позволяла собака только брать в руки мордастенького щенка.
— Ты уже с Жучкой подружился? — услышал он сзади себя голос тети Любы.
— Подружился. Хорошая собака…
— Весь хлеб отдал ей или сам съел?
— Вместе ели, — ответил Володя. — А вы где были?
— На почту ходила. Телеграмму матери послала. Да фельдшера пригласила. Подними-ка штаны, я погляжу твои ноги.
«Какого фельдшера, зачем? — подумал Володя. — Подумаешь, ноги припухли, велика беда».
Потрогав Володины колени, тетя горестно сказала:
— Надо же, как суставы вспухли. Вот еще несчастье на мою голову.
— Я могу уехать, — сказал огорченно Володя.
Тетя ничего не ответила. Она только грустно вздохнула.
Шли дни, а ответа на телеграмму все не было.
Фельдшер сказал, что у мальчишки простужены ноги и что нужно лечиться и долго лежать. Вот и лежал Володя вторую неделю.
Однажды в доме появилась девочка. Ее привела тетя Люба.
— Это Оля, — сказала она племяннику, — будешь делать с ней уроки.
— А он будет меня слушаться? — спросила девочка.
— Подумаешь, учительница какая, — огрызнулся Володя.
— Нечего петушиться, — одернула его тетка. — Или станешь заниматься, или уезжай к своему Кривому.
Володя призадумался и решил, что лучше подчиняться девчонке, чем снова попасть в жилистые руки отчима.
— Ну как? — спросила тетка.
— Пусть учебники приносит, — уже миролюбиво ответил Володя.
На следующий день маленькая учительница пришла с тетрадями, учебниками и даже с доской и мелом. Доской служило дно от старого ржавого таза.
— Мне в школе поручили с тобой заниматься, — с гордостью сказала она, раскладывая учебники на столе. — Мы всегда помогаем, кто заболеет. А ты самый больной.
Володя обиделся.
— Наговорила там небось разной ерунды, — проворчал он.
— А вот и нет. Я сказала, что ты не можешь ходить в школу, потому что у тебя ревматизм…
— Нет у меня никакого ревматизма, — не сдавался Володя. — Я пешком сюда из города пришел.
— И не обманывай… Я видела, как тебя дядя на коне вез.