— Это я, ваше благородие, — подоспел с ответом Миша.
— Плохо, очень плохо, — тряс головой кладовщик, разглядывая разбросанную по полу колбасу. — Шакалы, а не кошки.
В это время к складу подъехал в двухколесной бричке комендант с переводчиком. Кладовщик вышел из склада. Воспользовавшись этим, Володя прошмыгнул в дверь и бросился наутек.
Комендант заметил убегающего мальчишку и, хлестнув лошадь, погнался за ним. Все ближе и ближе топот копыт. Отчетливо слышна брань коменданта. Уже над головой хранит лошадь, на шею капает пена с удил… Просвистела нагайка — и кипятком обожгло спину.
Володя упал. Сколько лежал, не помнит. Встал. Липкая кровь залила лицо. Рядом никого, и мальчик побежал за околицу.
А там уже поджидал с самого утра Миша.
— Ой, Вовка, кто тебя так? Кровь-то, кровь-то… Давай подорожником.
Володя лег на живот, и Миша обложил рану прохладными листьями подорожника. Хотелось Володе рассказать про спирт, но раздумал, стыдно. Вместо этого он предложил:
— Давай теперь в штаб заберемся.
— Зачем? — удивился Миша.
— Немцам вредить будем, а потом песку в баки автомобилей насыплем, подожжем что-нибудь…
— Вот это дело, — сразу же согласился Миша. — Будем как настоящие разведчики.
Поговорив немного о предстоящих «боевых операциях», ребята направились в село. Домой они несли килограмма по два копченой колбасы.
— Где ночевал? — напустилась на Володю мать.
— Рыбачили с Мишкой. Всю ночь сидели на берегу. Ничего не поймали, — выкручивался Володя. Спина горела от немецкой нагайки, и очень хотелось спать.
— А колбасу где взял?
— На улице нашел.
— Ой врешь! Ну да ладно, давай ее сюда. Дяде Толе в тюрьму отнесем.
Рано утром направились в Мелитополь. Понесли в тюрьму дяде Толе колбасу и картофельные оладьи.
Володя шел впереди матери.
Теплый ветер трепал его светлые волосы, обдувал спину, и рана болела не так сильно. «Как бы им за все: за маму, за братишку, за дядю Толю, за девочку Олю и за себя отомстить?» — думал Володя.
Мать шла ровным, неторопливым шагом, немного откинув назад голову. Изредка она смотрела по сторонам на пустые, заросшие высоким бурьяном поля и повторяла одно и то же: «Проклятье!»
Замедлив шаг, Володя пошел рядом с матерью.
— Мама, немцев скоро прогонят? — спросил он тихонько.
— Скоро, — ответила мать и тяжело вздохнула.
Володя заметил, что ей трудно говорить, и не стал больше приставать с вопросами.
В селе Константиновке решили отдохнуть. На улицах было пусто.
— А где же люди? — спросил Володя у старушки, которая шла навстречу с пустыми ведрами.
— Работают, — прошамкала та. — Всех немец за реку согнал окопы рыть. Вроде наши Ростов взяли, сюда идут…
— Наши идут! Наши идут! — обрадованно закричал Володя.
Мать строго посмотрела на него и, не говоря ни слова, направилась к речной переправе. Через речку их перевез мальчишка.
— Платы не надо, мы даром перевозим. А вот наши скоро придут, тоже перевозить будем…
— Комсомолец, поди? — спросила тихо Мария Васильевна.
— Это вас не касается. Вылезайте, приехали.
Когда проходили мимо того бугра, где Хопа стрелял когда-то из самодельной пушки, Володя рассказал о том, как он искал мать в этих местах. По городу шли молча.
— Вот и тюрьма, — остановилась мать, показывая на высокое здание с железными воротами. — Томятся там настоящие люди, а не жулики и убийцы.
Вдруг ворота раскрылись, и фашисты вывели из тюрьмы изможденных людей. Руки у них были связаны. Один из арестованных шел с высоко поднятой головой. Рубашка на нем была разорвана в клочья.
Когда арестованные проходили совсем рядом, он посмотрел на Володю и чуть заметно подморгнул.
Володя не сразу узнал Хопу. Высокий, длинные растрепанные волосы, лицо заросло, словно гусиным пухом, под глазами синяки. Сердце у Володи заколотилось, ноги ослабли.
— Хопа! Хопочка! За что тебя?!
Гитлеровец толкнул Хопу в спину дулом автомата, но тот даже не пошатнулся, продолжал идти твердым шагом.
Вслед за одной партией арестованных вывели другую. Гитлеровцы не разгоняли собравшуюся толпу. Пусть смотрят, как расправляются с теми, кто не покоряется.
— Прощай, пушкарь! — крикнул Володя и сжал кулаки: «Была бы хоть та пушка, из которой стрелял Хопа! Ух, я им, гадам…»
На плечо мальчишки легла чья-то горячая ладонь. Обернулся: стоит тот самый дед. Сгорбился, трясет головой, нога поджата, в руках костыли.
— Подрастешь, отомстишь за друга, а пока молчи, молчи…
— На расстрел повели, — вздохнула проходящая мимо пожилая женщина и перекрестилась. — Уж какую партию угоняют, изверги.
— Петя! Петя! — надрывисто кричала женщина. — Петя! Сынок!
— А этого за что, боже мой? — удивилась Мария Васильевна.
В толпе арестованных шел со связанными руками мальчишка лет десяти. Сквозь разорванную рубаху видны синие рубцы. Такие, как на спине у Володи, которых мать еще не видела.
— Сыпал в баки машин песок и протыкал колеса, — дрожащим голосом объяснил старик. — Герой.
Володя хотел подойти к деду, сказать, что узнал его, спросить, почему он здесь и почему знает о мальчишке, но старый знакомый уже исчез.
Одна женщина, узнав, что мужа ее расстреляли ночью, громко рыдала. «Может быть, и дядю расстреляли», — подумал Володя.
Свидания с заключенными не разрешались. Всех, кто принес передачу, немцы пропустили во двор, а затем начали ставить на узелках пометки дегтем. Потом узелки летели в общую кучу. За высоким забором гремели цепи и лаяли собаки.
— Мама, идем отсюда, — попросился Володя. — Страшно как…
На обратном пути он нашел на дороге немецкий бинокль.
— Брось, — приказала мать.
Володе не хотелось расставаться с находкой. Скрепя сердце швырнул он на пыльную дорогу бинокль, предварительно вывернув из него линзы.
Пожар
— Сколько протерпишь? — спросил Володя у Миши и приставил стекло линзы к пятке товарища.
— Пока дым не пойдет, — ответил тот.
Володя стал считать:
— Раз, два, три…
На пятнадцатой секунде Миша вскрикнул:
— А теперь сам попробуй.
Володя принялся палить свою пятку.
— Зачем так быстро считаешь? Такие секунды не бывают.
Недолго терпел и Володя.
Потом ребята стали выжигать на доске свои имена. Скоро и это надоело.
— Отдай мне эти стекла, — попросил Миша, — буду рисунки на палках выжигать.
— Тоже мне, рисунки выжигать. Да этими штуками немецкую комендатуру спалить можно. Понял? Бросим ночью на камышовую крышу, а днем пожар. Кто поджег? Пусть найдут попробуют.
— Вот потеха будет, — обрадовался Миша, потом задумался. — Не пойдет. Кто линзу направит на солнце?
— Да, это верно, — согласился Володя. — Тогда давай насыплем в баки машин песок. Пусть попробуют на грязном бензине разъезжать.
— Боязно, — сказал Миша.
— Ну как хочешь, — произнес Володя.
Уже давно разместилась в Васильевке автомобильная часть. Машины по всем садам стоят. Вот и здесь они приткнулись к яблоням, глазеют блестящими фарами.
Завтра они повезут снаряды фронту или отобранное у жителей села добро. Если бы вдруг все машины у немцев были испорчены, как тогда они смогли бы возить хлеб, крупу, бомбы, оружие?
Володя присел за куст, притаился.
«Песок сыпал… Герой…» — вспомнил деда. Если бы тот знакомый добрый дяденька, так ловко подделавшийся под старика калеку, был рядом? Смелый небось человек.
До автомашины рукой подать. Подкрался к крайней и убедился, что часовой ничего не заметил, отвинтил крышку бензинового бака и бросил в него горсть песку. Булькнуло, но часовой даже не подернул головы. Подполз к другой машине. Снова булькнуло. Около пятой машины он вдруг вспомнил, что забыл поставить на место крышки от бензобаков, и пополз обратно. Через несколько минут все крышки были на месте, словно их никто не трогал.
Плохо, что в деревне не стало петухов. Некому кричать под утро. Незаметно подкрался рассвет. Уже хорошо виден часовой. Он стоял возле яблоньки и, обняв автомат, дремал.
Переползая от яблони к яблоне, от куста колючего крыжовника к душистой смородине, Володя выбрался из сада и во весь дух пустился к дому. Пробегая мимо того места, где когда-то жила Оля, он остановился. Из-под черной печки выглянул пес, зарычал, но не залаял. «Надо ему еще еды принести», — подумал мальчик.
Вернувшись домой, он крепко уснул. Разбудил его звон колокола. На улице шум: «Пожар! Пожар!»
Возле комендатуры взад-вперед бегали солдаты. Они отстояли дом. Сгорела только крыша.
В это время откуда ни возьмись появился Миша.
— Вот здорово, — подмигнул он приятелю, — это я из рогатки! Камень завернул в паклю и подпалил линзой… Здорово.
— Тише ты! Молчи!
— Молчу, только почему от тебя бензином пахнет? — многозначительно спросил товарищ.
От Володи действительно пахло бензином на версту. Особенно от рубашки.
— Надо постирать ее, — предложил Миша.
Володе сразу стало страшно. Ему показалось, что сейчас нагрянут немцы и, как того мальчика, сначала изрубцуют нагайкой, а затем отправят в тюрьму. И так же соберется толпа и будет смотреть, как его поведут на расстрел…
Разговор мальчишек услышала Мария Васильевна. Она позвала Володю в дом и сказала:
— Нынче воскресенье, сынок. Возьми-ка в сундуке чистую рубашку и штаны. А о делах ваших вы должны знать одни, — шепнула на ухо сыну. — Рогатку пусть Миша спрячет.
Переодевшись, Володя пошел с другом на луг, где росла высокая трава и цвели цветы.
Долго растирал он в ладонях желтые цветы донника, чтобы руки пахли цветами, а не бензином. Смущала только чистая рубаха.
А вдруг кто-нибудь спросит, почему Володя в чистой рубахе? Всегда ходил в нестиранной. Выход был найден быстро: Володя лег в траву, а Миша начал волочить его за ноги, переворачивая с боку на бок. После этой процедуры рубашка стала грязно-зеленой.
Ребята от души хохотали. Усевшись в густую высокую траву, они вспоминали, как раздобыли колбасу в немецком складе, потом Володя сдвинул брови, посуровел и рассказал, как вели совсем еще маленького мальчишку вместе со взрослыми на расстрел. А мальчишка какой… Герой!